больше никогда не увидимся. И еще с другими Люсями встречусь я за время
войны и так же, может быть, буду с ними сидеть, а потом и они уплывут
куда-то, и я забуду их лица и имена, и сольются они все во что-то одно,
большое, расплывчатое, приятное, создающее иллюзию чего-то минувшего,
далекого и такого заманчивого.
она, когда кончится война, если захочет, может написать. Она записывает
адрес в маленькую записную книжечку и говорит, что обязательно, обязательно
напишет.
меня, и я чувствую, как бьется ее сердце, и руки у нее теплые и мягкие, и
вся она какая-то уютная и трогательная.
группой особого назначения. Наш начальник - майор Гольдштаб, страшно
интеллигентный, лысый и близорукий. Руководитель группы - угрюмый, дергающий
носом капитан Самойленко - тоже из резерва.
подготавливаются к взрыву. Надо составить схему распределения зарядов,
подсчитать необходимое количество их, определить способ взрыва и
проинструктировать специально выделенные на заводе команды подрывников. И
это все.
хлебозавод. Игорю - пивзавод, другая мельница и завод "Метиз".
выходящим на привокзальную площадь. Обстановки почти никакой. Стол, четыре
стула, три продавленные кровати и кем-то забытая электрическая
спиралька-кипятильник.
занимает старший лейтенант со странной фамилией Пенгаунис, должно быть
латыш. Четвертый - Шапиро, располагается на стульях. Валега и Седых - в
соседней комнате, на полу. Угрюмый капитан где-то на частной квартире. Раз в
день он приходит, дергает носом, спрашивает, что мы сделали, выкуривает
папиросу и уходит.
команды составлять - одни женщины остались. Рабочие косятся: чего это
военные зачастили. Разыгрываю пожарного специалиста - щупаю огнетушители.
колбасой и охотничьими сосисками.
совсем уже достать нельзя. Николай Николаевич вздыхает около своей карты.
Сводки малоутешительны. Майкоп и Краснодар оставлены.
бледные, сверкая бинтами на пыльном, окровавленном обмундировании, движутся
они вереницами к Волге. Госпитали эвакуируются. По городу и квартирам ходят
патрули, проверяют документы. Дороги на Калач и Котельниково забиты
машинами. Во всех дворах усиленно роют щели и какие-то большие, глубокие
ямы,- говорят, бассейны для воды на случай пожара. Изредка прилетают
"юнкерсы", роняют две-три бомбы где-нибудь на окраине и улетают. Зениток в
городе много.
Котельникова", "излучина Дона"... Говорят, Абганерово уже у немцев. Это
шестьдесят пять километров отсюда. На базаре, основном центре
распространения слухов, Марья Кузьминична слыхала, что наши оставили Калач и
отошли к Карповке. Раненые в основном из Калача. Разводят руками - "танки...
авиация... что поделаешь...".
двумя детьми, вчера выехали в Ленинск - "погостить к сестре".
воды - пять копеек стакан,- пустота. На сцене цилиндры, манишки,
обольстительные улыбки, сомнительные каламбуры.
ленивый удав дремлет в углу своего террария, на старой соломе.
прическе восьмидесятых годов выдает Бальзака и просит не загибать страницы.
Мальчишки стреляют из рогаток по воробьям, воюют в "фашистов" и в "наших".
Девочки играют в классы, прыгая на одной ножке.
сеткой, вывешиваются "Известия" и "Сталинградская правда".
малиновым околышем. Он устроился в одном из эвакогоспиталей начпродом.
Сейчас госпиталь эвакуируется в Астрахань, и у него по горло работы -
раненых миллион, транспорта нет, одним словом, ей-богу, на фронте лучше...
Кстати, если мне нужен сахар, он может мне уступить с десяток кило - все
равно всего вывезти не удастся, придется сдавать фронту.
Разговор на этом кончается. Бодро махнув ручкой, он укатывает на груженном
доверху бараньими тушами "газике" куда-то в сторону Волги. Я провожаю его
взглядом и захожу на почту, авось есть что-нибудь "до востребования".
я никак не могу больше заснуть. Игорь и те двое еще спят.
в репродукторе, он давно мечтает о радио.
дома и кусок бледного, точно выцветшего от жары неба.
подсчитано, инструктаж со дня на день откладывается, до сих пор не
составлены еще группы подрывников.
все-таки встает. Моргает сонными глазами.
видел. Сначала задымился, длинный такой черный хвост пустил, потом стал
крениться - больше, больше и свалился куда-то за город. Должно быть, в мотор
попали.
батарей двадцать пять будет. Он очень любит цифры и всякие подсчеты.
мере семьсот пятьдесят снарядов.
посмеивается, но Шапиро не обращает внимания.
выпускает, по одному самолету в день - я беру невероятный минимум,- то
выходит три тысячи в месяц. Потерь у них таких быть не может. Значит...
неудобном месте.
от нефти волны. Вода теплая, точно подогретая.
блестит. Она не похожа на Днепр. Совсем не похожа. Последний раз я его видел
за несколько дней до войны. Он легкомысленнее и веселее. Громадная дуга
пляжа, заваленного голыми, черными от солнца телами, какие-то грибки,
киоски, кокетливо-ажурные водные станции. И бесконечное количество лодок -
байдарок, шлюпок, полутригеров, стройных гоночных скифов, дубков и
плоскодонок, белоснежных стремительных яхт. Все это снует, шевелится,
мелькает белым, желтым и синим, дрожит в раскаленном полуденном солнце.
закопченные, озабоченные катера, простуженно гудящие, хлопающие по воде
тросами буксиры. До войны здесь тоже, вероятно, были и яхты, и шлюпки, но до
войны я здесь не бывал. А сейчас это широкое, сияющее, затянутое плотами,
обсаженное по берегам кранами и длинными, скучными сараями обилие воды
напоминает цех какого-то особенного, непохожего на другие, завода.
как плывут куда-то вниз плоты, как блестят и переливаются нефтяные разводы,
как пыхтит против течения допотопный пароходик, шлепая колесами. И я лежу и
смотрю, а Игорь что-то говорит о том, что ему надоело это безделье, надоел
Шапиро со своими чирьями, Пенгаунис, каждый день стирающий и развешивающий
на балконе подворотнички, надоели заводские директора и вся эта бумажная
волокита.
берегу, и стараюсь не думать о том, что, может быть, через неделю или две
здесь будет фронт и на месте, где мы сейчас лежим, будут немцы, а там, в
кудрявой зелени, на том берегу,- мы, и бомбы будут вздымать белые фонтаны
Суворов Виктор
Шилова Юлия
Ильин Андрей
Сапковский Анджей
Трубников Александр