разбуженная звонком Анриетт.
там туман, не приняли, вот и сели в Париже. И никто не встретил. Не привык
к такому.
перерыв, или после шести на целый вечер.
"Эскуриал". Это метро "Рю дю Бак", выйдешь, сразу увидишь, на углу
бульвара Сен-Жермен.
Расстались, в последний раз обнялись и расцеловались на том же "Шарль де
Голль", в аэропорту - Ашот не ошибся, не в Лондон, правда, и не в Лиссабон
летел Сашка, а на Цейлон, и из-за чего-то в Париже произошла задержка на
целые сутки, даже больше.
усталые, обессилевшие, потягивая кофе, пытались восстановить маршрут. Из
одного кафе в другое. Похлопывание по спинам, сопровождаемое все теми же,
достаточно известными выражениями, произошло в "Эскуриале", потом, без
похлопывания, но с выражениями, из кафе в кафе (одна юная туристская
парочка из Цинциннати задержалась у их столика, стоявшего прямо на улице,
и произнесла: "Простите, мы так давно не слышали родного мата.
Музыка..."). Итак, в порядке очередности: "Флор", "Де Маго", "Липп",
"Аполлинер", "Клюни" - это все на Сен-Жермен, - затем "Муфтар", это за
лицеем Анри Катр, что-то на острове Сен-Луи, греческие в районе Сен-Мишель
и что-то еще ночное возле Гар-дю-Нор, оттуда, когда уж было совсем светло,
электричкой в Руасси, аэропорт "Шарль де Голль". В общей сложности то ли
двенадцать, то ли тринадцать приземлений. Устали, но не опьянели, хотя
пили не только пиво, как задумано было сначала, а нечто и покрепче, вплоть
до очень дорогого, любимого Черчиллем коньячка. В промежутках, от кафе до
кафе, набережные, мосты, пустынные площади, ступени Пантеона, переулки,
закоулки, скверики, одну из бутылок распили на травке под иронически
улыбающимся бронзовым Вольтером... О, знал бы великий энциклопедист, о чем
говорили у его ног два эмигранта, два русских интеллигента, и взял бы свои
книги, перечел бы и от многого отрекся, обомлев от того, что происходит
сейчас на свете.
сияющая звезда с вагоном денег, другой, ну что другой - средний
французский трудящийся, как сам он себя окрестил. И оба - изгои, в большей
или меньшей степени тоскующие по прошлому. И три года, даже больше, не
видевшиеся. О чем же они говорили?
монолог, речь прокурора. Звучать она должна была так:
человек, который никого не убил, не ограбил, не изнасиловал, ни одного из
писаных законов не нарушил, как не нарушили великие его предшественники
Герцен и Огарев, тоже покинувшие свою родину, человек, который, напротив,
талант свой, талант своего народа подарил всему миру. И все же он сейчас
на скамье подсудимых. Что же привело его на нее? Что он совершил? Что
нарушил? Что преступил? За что ждет его кара, которую вы, господа
присяжные заседатели, определите ему? И в чем я его обвиняю? Я обвиняю его
в одном из тягчайших преступлений перед человечеством. Он выключил свою
память. Он забыл и попрал самое святое и возвышенное, что есть в жизни, -
дружбу.
не был. Во-первых, для соответствующего эффекта нужны были слушатели,
которых не было, а во-вторых, после первой же рюмки Сашка перехватил
инициативу, подняв кверху руки.
второй. - Пойми, несчастный, меня засосало, просто засоса-ло... Я попал в
какой-то вихрь, омут, быстрину, называй как хочешь. И завертелся,
закружился, забарахтался... Ведь я, уезжая, не думал бежать. Поверь мне.
Все получилось как-то самой собой. Не знаю даже как. Вдруг понял - нельзя
возвращаться. Увяну, скисну... А тут... сам понимаешь...
все на свете. Нет, Ашотик, ничего я не забыл... Боже, как часто я вас
вспоминаю. Как мне вас не хватало. Не веришь? Понимаю, есть основания... И
про маму мне тоже не говори. Очень прошу. Казнюсь! Ладно, пошли, лхаим...
Сашка тех лет, вихрастый, возбужденный, малость растерянный, даже не
малость, совсем не изменившийся, импульсивный, самовлюбленный, но, в
общем, свой. И Ашот понял, что не может на него сердиться. За что? Так уж
устроен человек. А в дружбе - пусть он даже изменил ей, а Ашот нет, до сих
пор верит, - может быть, самое главное в дружбе - умение понять и прощать.
Но было еще одно, чего он не прощал.
вообще оно почему-то до сих пор не придумано. У Даля сказано: "Беседа -
взаимный разговор, общительная речь между людьми, словесное их сообщение,
размен чувств и мыслей на словах". Ну что это за определение - да простит
меня великий Даль? В нем нет главного - души. О каком размене чувств и
мыслей может идти речь, когда перед тобой рычащий поток, Терек, Кура,
камни, водовороты, вспышки, протуберанцы, дробь пулемета и трель
соловья... Так вот, четвертый час они разменивали свои чувства и мысли, и,
только когда устроились на ветхой лавчонке среди вздыбившихся корней
столетнего платана на берегу Сены у Понт-Рояль, Ашот заговорил о том, что
больше всего его тревожило.
явления природы, как-то: прорывающаяся сквозь тучи луна, шуршащие под
ногами листья, всплеск рыбы или такие сугубо урбанистические детали, как
огонек в окне, качающийся фонарь, шепчущаяся у подъезда парочка - все это
располагало его к возвышенному и, главное, серьезному. В их мушкетерской
троице он был самым серьезным.
самом верхнем этаже светилось большое окно, очевидно, мастерская
художника, а на мосту тускло горели типично парижские фонари - молочный
шар, а на нем шапочка. И не привычная, правда, Нева, а Сена катила у их
ног свои черные, жирные от масла волны.
именно поэтому и именно потому, что речь пойдет об игре, я хочу прочитать
тебе маленькую нотацию.
Париже после Наполеона, а ты просто Поццо, как был им, так и остался.
своего конька. Сашка, мол, не понимает, какая миссия ему выпала. Стоило ли
драпать, чтобы тратить время и силы на всяких минкусовских Дон-Кихотов?
Это ж забивание гвоздей микроскопом. Собачий бред, халоймес.
неужели нет в вашем идиотском Нью-Йорке человека, который подошел бы к
тебе и сказал: "Мистер Куницын, давайте перевернем мир! Пусть он ахнет и
застынет изумленный, забыв о всяких там выборах, инфляции и нейтронных
бомбах. Давайте поставим с вами не знаю что - "Божественную комедию",
"Илиаду", Арт Бухвальда, на худой конец". Неужели ни разу никто не
подошел? У вас же миллиардеров пруд пруди. И все они филантропы, не знают,
куда деньги сунуть, чтоб поменьше налогов платить. Неужели среди них ни
одного меломана, балетомана, в конце концов, которого можно охмурить? Ты ж
у нас обаяшка по этой части.
воду.
Акакий Акакиевич!
уютную, обнимающую со всех сторон, пелеринки развеваются, ветер, ночь,
пустынная площадь... И исчезает с грабителями. Так ее и вижу, сорванную с
плеч старика, рвущуюся к нему. И старая шинель, капот - тоже ты. Жалкая,
прохудившаяся, с дырками на плечах, Одетта и Одиллия... Ах, Сашка, Сашка,
само ж просится...
высшего расположения, высшего доверия. У знатоков-курильщиков есть даже
такая заповедь - жену, коня и трубку не уступают никому. И только с Сашкой
Ашот изменял этой заповеди. Ближайшему другу разрешалось.
задев Сашку. Нет, может быть, и задев - кто не хочет быть Нижинским,
особенно когда говорят, что он именно ты, - но в том, что говорил Сашка,
Корнев Павел
Перумов Ник
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Лондон Джек
Майер Стефани