останавливаемся, заходим в какой-нибудь храм, потом возвращаемся и опять
несемся куда-то, пересекаем Тибр, взлетаем на холмы, опять спускаемся и
опять несемся по улицам до следующей "бабушки".
(справа и слева от него короли - Умберто I и Виктор-Эммануил II) надпись -
"Здесь покоится Рафаэль: при его жизни великая мать вещей боялась быть
побежденной. После его смерти она поверила и в свою". Побывали в
Джаниколо, откуда открывается чудесный вид на весь город и где недалеко
друг от друга стоят два памятника - мужу и жене - Джузеппе и Аните
Гарибальди. Были и в Пинчио, другом парке над Римом, над Пьяцца ди Пополо.
Тысячи студентов заполнили его в тот день. Это был их день - день
новичков, первокурсников, только что поступивших в высшее учебное
заведение. Сегодня им разрешалось все. В забавных шляпах, с вытянутыми,
точно клюв, козырьками, увешанные значками и жетонами, с гроздьями
разноцветных детских шариков в руках, они толпами носились по всем улицам,
крича, свистя, улюлюкая, останавливая движение, всем мешая и никого не
раздражая. Многие на машинах, за которыми на веревках прыгали и грохотали
по мостовой пустые железные банки, канистры, бидоны. Шум, гам, крики,
песни - и ни одного пьяного, ни одной драки...
мраморным ступеням самого большого и самого уродливого в мире памятника -
Виктору-Эммануилу II. Трудно понять, кому пришло в голову соорудить это
страшилище, это удручающее нагромождение портиков, колоннад, скульптур,
барельефов, лестниц, квадриг, среди которых теряется фигура короля; кому
пришло в голову всю эту безвкусицу соорудить (а сооружалась она двадцать
шесть лет - с 1885 по 1911 год) в самом центре города, на площади Венеции,
в двух шагах от форума и Капитолия, на том месте, где был когда-то
двухэтажный, с башней, домик Микеланджело. Пожалуй, только детям этот
памятник доставляет удовольствие: как угорелые носятся они по бесчисленным
лестницам и галереям, с визгом загоняя друг друга, в пылу азарта иногда
чуть не сбивая с ног двух застывших в своих касках с петушиными перьями
берсальеров, стоящих у могилы Неизвестного солдата.
голодные, не устраиваемся за маленьким мраморным столиком под полосатым
тентом. Едим невероятно жирный бычий хвост (а я-то думал, что там только
кожа да кости), запивая его обязательным везде и всюду кьянти, и Марчелло,
улыбаясь своей милой улыбкой, что-то мне рассказывает, а я ничего или
почти ничего не понимаю (понял только, что вскорости семейство его должно
увеличиться), и мне как-то удивительно легко и просто с ним. Мы не
подымаем тостов друг за друга и за укрепление нашей дружбы - зачем, и так
все ясно, - мы просто сидим вдвоем за прохладным столиком, жуем хвосты,
цедим сквозь зубы кисленькое вино, и обоим нам почему-то весело - ему,
вероятно, просто потому, что он молод, мне же потому, что я сижу в
дешевенькой остерии в Трастевере ["Затибрье", римское Замоскворечье,
наиболее демократический район Рима, расположенный на правом берегу реки
Тибр (прим.авт.)], и в теле приятная усталость, и кругом яркое южное
солнце, и какие-то мальчишки резвятся на фонтане, обливая друг друга водой
(потом мы с ними снимемся, и они моментально сделаются серьезными), и
какой-то субъект в поношенном плаще подсаживается к нам, предлагает купить
путеводитель по Риму, и Марчелло отчаянно с ним торгуется (кажется, они
сейчас убьют друг друга), а потом с укоризной качает головой, когда я
кладу путеводитель в карман, дав на пятьдесят лир больше, чем того
хотелось Марчелло.
дал? Нет? А ну, покажи.
планом, но и с субъектом в плаще. Они уже друзья.
сына своего города!
всех достопримечательностей города, - а позировал он всегда охотно, но с
непринужденным достоинством истинного римлянина, - я мечтаю о том, что
когда-нибудь, когда я опять попаду в Рим и, оторвавшись от дел, встреч и
обедов, выйду на Корсо, передо мной вырастет улыбающийся черноглазый
Марчелло.
города. Но по дороге к Сан-Паоло Фуори ле Мура или Термам Каракаллы мы
обязательно на минутку заедем к нему домой и выпьем там за здоровье его
жены и наследника (а может, наследницы), которому к тому времени, надеюсь,
будет еще очень-очень мало лет.
самыми непринужденными из всех, которые я провел в Италии. Поэтому я и
называл его имя, когда меня спрашивали, кто мне больше всего понравился в
Италии.
понравился, я отвечал: Флоренция. Вряд ли кого удивит этот ответ - не так
уж много в мире городов, которые так притягивали бы к себе туристов и
любителей искусства. Но не Палаццо Уффици и не Палаццо Питти заставили
меня полюбить этот город. Просто мне удалось, как позднее в Париже,
побродить по нему несколько часов в одиночестве.
отведено полдня, до часу, когда, по итальянским правилам, пусть под тобой
хоть земля разверзнется, а надо идти обедать. Скажу прямо - это были
ужасные полдня. От девяти до часу, за четыре часа, мы должны были
осмотреть то, на что по-настоящему надо потратить по меньшей мере дней
десять, если не больше. За четыре часа мы осмотрели (какое чудовищное
слово!) галерею Уффици, Музей Барджелло, Палаццо Веккио и Сан-Лоренцо. По
плану предполагалось побывать еще в Палаццо Питти, но это было уже свыше
наших сил.
что-нибудь пропустить, поминутно смотрели на часы, боясь куда-то опоздать,
лихорадочно покупали каталоги, чтоб потом, на досуге, разобраться в том,
что же мы в конце концов видели.
посетить. В Ленинграде Эрмитаж, в Москве Третьяковку, в Париже Лувр, в
Риме Ватикан, во Флоренции Уффици и т.д. и т.п. И это "надо" убивает то,
ради чего ты их посещаешь. Теоретически считается, что, прежде чем пойти в
музей, необходимо подготовиться к этому - почитать книги, ознакомиться с
художниками; не следует осматривать музей целиком, надо выбрать отдельные
залы и спокойно, не торопясь, знакомиться с тем, что там выставлено. Но
разве когда-нибудь так получается? Бегаешь, задыхаясь, по залам, что-то
еще соображая в первых, преимущественно читая таблички в последующих и уже
ничего не соображая в последних.
"А я вот видел настоящего Джотто..." А разве я его видел? Ничего я не
видел. Стоял перед ним, и все...
этом и была цель!) бродил по Флоренции. Походив по узеньким и кривым
уличкам (одна из них оказалась Виа дель Корно, та самая, которую мы так
полюбили, прочитав "Повесть о бедных влюбленных"), я неожиданно для себя
оказался на площади Синьории. Было солнечное, прозрачное утро. Суровая и
воинственная, такая знакомая по бесчисленным изображениям, четко
вырисовывалась на голубом небе квадратная башня Палаццо Веккио. Увешанная
флагами по случаю пасхи, она казалась сейчас не такой воинственной и
неприступной, как обычно. Вечером я увидел ее другой. Снизу доверху
освещенная неверным, колеблющимся светом мигающих плошек, поставленных на
окнах и карнизах, она приобрела какой-то сказочный средневековый вид. По
площади проходили отряды чего-то вроде гвардии с развевающимися знаменами
в пестрых полосатых костюмах времен расцвета и могущества Флоренции, и от
этого дворец-крепость казался еще сказочнее, еще средневековее. Но сейчас,
освещенный солнцем, расцвеченный флагами, он как-то повеселел и подобрел.
Весело было и вокруг. Еще не заполнили площадь туристы - было совсем рано,
- пустовали кафе, но уже расставляли свои столики продавцы открыток, уже
появились первые гиды, которых к полудню будет не меньше, чем туристов.
из сторон площади. Чуть правее, на серо-коричневом фоне гранитных стен
Палаццо Веккио, сиял белым мрамором с желтоватыми потеками
микеланджеловский Давид. Правее его - геркулес Бандинелли, немного дальше,
у самого угла дворца, фонтан - могучий Нептун Амманати в окружении
бронзовых коней и наяд, а за моей спиной, в тени лоджии, - прославленный
Персей Бенвенутто Челлини, "Похищение сабинянок" Джованни ди Болонья.
пространствах музейных залов, а под открытым небом, озаряемые солнцем,
обвеваемые ветром, свободные и вольные, среди людей, для которых они
созданы.
Давида. Нет, тысячу раз неправ Вельфлин, писавший в своем "Классическом
искусстве", что скульптура эта "изумительна каждой деталью, поражает
упругостью тела, но, говоря откровенно, безобразна". Да, голова у этого
юноши, может быть, несколько и великовата, и кисти рук тоже, но сколько в
этой мальчишеской несоразмерности красоты, изящества, грации!
Маркеев Олег
Корнев Павел
Ильин Андрей
Лукьяненко Сергей
Контровский Владимир
Журавлев Владимир