прочности. Из четырех крючков и той же лески, с помощью прочнейшего узла,
названия которого до сих пор не знаю, связал приличный якорек, который,
ввиду своей массивности сам мог быть грузилом. Однако для большей
обстоятельности роль донного утяжелителя я доверил моему ключу от гаража,
очень кстати оказавшемуся в кармане.
ноги моего коллеги и доносился его хрюкающий храп. Только ли ругал я его в
тот момент или еще благодарил за подаренную возможность отличиться? - точно
не помню. Возле увядшего костра, из подходящего моему и щучьему интересу,
кое-что нашлось: обрезок копченой колбасы, в оболочке и со шпагатным
бантиком, и полбуханки хлеба, испачканной в саже. Все это было торопливо
захвачено и унесено к берегу. Кусок хлеба предназначался мне - для того
чтобы продержаться до поимки щуки, без которой я уже окончательно решил не
возвращаться в лагерь. Колбасный обрезок, соответственно, был насажен на
якорь суперудочки и даже, для прочности, подвязан к нему упомянутым
шпагатиком.
- и рыбалка для меня, наконец-то, после десятилетнего перерыва, началась.
уже не лето. Реальная осень желтила и обгладывала березу, солнце не грело, -
его просто не было видно за неконтрастными, как воспрянувший к небу туман,
облаками. С похмельем пришло понимание холода, которым тянуло от воды и
сырого песка. Но костер разжигать я не стал, чтобы не привлекать внимания к
своей "особенной" рыбалке. Тем более что в лагере уже слышались голоса - это
проснулись засони в вигваме и возвращались рыбаки с озер. Вскоре потянуло
вкусным духом варящейся ухи, а еще через некоторое время, уже в сумерках,
загорланились песни - я заметил, что они были уже не так громки: народ
устал. В полночь, это я зафиксировал по своим часам, все стихло. Видно, что
на мое отсутствие пока никто не обратил серьезного внимания. Только
несколько "ау" перед полным затишьем. Это очень кстати. И все же: эх,
коллега...
клева, ни поклевки? Утром нам предстояло отчаливать домой. Я тоже, как,
наверняка, и все рыбаки в лагере, был уже без сил, глаза слипались, было
очень грустно - оттого, что моя сегодняшняя мечта не реализовалась, что
завтра будет немножко стыдно перед собой за возвращение без улова. В
качестве утешения - рассеялись свинцовые облака, и в небе появилась ласковая
луна, волшебно озарив окружавшую меня природу. Чуть в стороне, из прибрежной
полоски воды, рядом с дрожащим блином отраженной луны, выявилась острая
мордочка ондатры. Не обращая на меня внимания, она проплыла под удочкой,
похожая на мокрую варежку. Стало тепло и уютно, сон и явь смешались.
Я проплывал... Зашли в воду, взяли на руки, прижали к себе, вышли на
берег... Так говорила мама. Я часто пытался представить себя плывущим,
тогда. Плыл ли я, играя - ныряя, выныривая. Или просто лежал на волнах, и
смотрел в небо. Почему маленькие не тонут? Вот так, отвечала мама, не тонут
и все. А откуда я взялся, плывущим? Из реки... А что я там делал до того как
меня... поймали? Просто... жил, наверное, особенным образом; пришло время, и
мы тебя... забрали из воды. Зачем? Ты стал нам нужен. А почему я ничего не
помню? Так надо, да и вообще: маленьким полагается помнить только с
определенного возраста. А где мне было лучше, там или здесь? ...?
материализовался - и поплыл.
поплывет мимо... А что бы ты с ним сейчас делал? - смеялась мама. Играл,
дружил бы... Придет твое время - и ты его обязательно поймаешь. Раньше он
все равно не появится...
северян - пришлый народ. Даже если умереть здесь и быть похороненным в
вечной мерзлоте, все равно остаешься пришлым, "памятным" - пришедшим сюда на
памяти, чьей-то. Что касается моей, - иногда я жалею, что она у меня есть...
Лучше бы я был "беспамятным".
Желанным и любимым. Я мечтал, - эта мечта была трогательной, наивной,
бесполезной, невинно навязчивой, - мечтал, что позже, в надлежащий момент,
когда ты спросишь: а меня?.. Вот тогда, умиляясь и смеясь, я скажу такое
знакомое, красивое и удивительное, которое, несомненно, повлияло на то,
каков я есть, - а я хотел, чтобы ты повторил меня, счастливого, - я скажу,
прошепчу, выдохну: из реки!.. Я хотел, чтобы ты, вырастая, как можно дольше
верил в сказку: и пока верил бы ты, верил бы и я, ради тебя. Но вышло
наоборот: ты вынул из меня и забрал все, что было возможно. До тебя, до
того, как ты появился, в реке жили русалки, водяные, нептуны... После тебя,
после того как ты... - только рыбы.
решительно дернулась, совсем отделавшись от твердыни, и поползла к воде.
Только когда она хлюпнулась и попыталась унырнуть, скрыться от меня
безвозвратно в пучине, я, стряхнув дрему, понял, в чем дело. Не раздумывая
более, рухнул в речку, замочившись по пояс, но удилище ловко ухватил и,
стараясь не делать резких движений, осторожно пошел обратно к берегу. Моя
мечта, моя удача была уже близко, на том конце двадцатиметровой лески,
оставалось только аккуратно вытащить ее на берег и, как говориться, схватить
за хвост, взять за жабры...
удачу на берег по всем правилам, не терпящим торопливости. Если у рыбы много
сил, и она относится к резвой породе, ее нужно будет "поводить", - то
отпуская, то подтягивая, - пока она не устанет, и только после этого уже
быстро вытягивать на берег. Иначе уйдет - порвет либо леску, либо губу. Что
это была крупная рыба, я не сомневался: сильно не сопротивляясь, она, тем не
менее, шла ко мне довольно тяжело, чувствовалась приличная масса и сила.
бревно. Но увидел какое-то страшное тупое рыло, подобное началу черной
торпеды или маленькой подводной лодки. Как бы то ни было, за неимением
подсачника, нужно теперь вытащить "это" хотя бы в полтуловища на берег,
после чего крепко ухватить за жабры...
земле, превознемогая минутный страх, протягиваю руки к жабрам, стараясь не
попасть в разверзнувшийся рот, из которого, как погремушка на резинке вдруг
выскакивает мой самодельный якорек с ключом от гаража. Чудовище сползает
обратно в свою стихию, еще не понимая, что спасено. Пользуюсь его секундным
замешательством, и быстро сжимаю ладони на середине скользкого
торпедообразного тела. Моя торопливость не очень продуктивна: я не попадаю в
жабры, поэтому дернись сейчас рыбина - ее просто не удержать. А перебирать
ладонями уже нельзя. Оценив все это в мгновение, стоя на коленях,
приподнимаю из воды уже напрягшееся, готовое к спасительному для него
движению, тело, и, собрав все силы, борцовским приемом тяну его на себя, а
затем перебрасываю через плечо подальше за спину. Сам после этого, по
справедливым законам физики, реактивно скольжу в обратную от броска сторону,
в воду, падаю с обрыва. На этот раз погружение было неуклюжим и полным.
Впрочем, я быстро сориентировался и, определившись с донной твердыней, пошел
к берегу, стряхивая с лица застившую глаза воду.
сгибающе-разгибающие движения, благодаря береговому наклону, продвигался мне
навстречу.
сопротивление жидкости, пригибаюсь к воде.
Он открыл пасть, - от неожиданности я отпрянул. И поскользнулся, завалился в
сторону, напоролся ребрами на что-то острое, наверное, на корягу.
Непроизвольно вздохнув от боли, втянул в легкие порядочный глоток воды.
Закашлялся, прижав руки к груди.
чудовищу, он для меня стал - мыслящим существом, и все его действия уже были
осознанными (такое "одухотворение" ситуаций - моя странная черта,
помогающая, впрочем, бороться с обстоятельствами).
голову за край обрыва. До воды - полметра. Я сделал единственно верное в той
ситуации: в вымученном броске вытянул руки, и, что было силы, толкнул его от
себя, от воды, - он, громко шлепая, перекатился, прилично отдалившись от
кромки берега. Видимо поняв, что бороться со мной можно и нужно, он опять
зашевелился, и вследствие этого опять заскользил ко мне. Однако на этот раз
мне удалось выползти на берег раньше, чем налим приблизится к воде.
состояние стало близким к обморочному, я уже ничего не видел. Сказывалось
то, что я уже вторые сутки не спал, не говоря уже о критичности ситуации,
отнявшей много сил, - борьбе, волнении, ушибу груди. Я просто рухнул вперед,
туда, где должна была быть рыбина. Удачно - подо мной заходило крепкое живое
тело. Движения были отчаянными, и потому казались сильными.
казалось, по-змеиному выскальзывал из-под меня. Вода была совсем близко. Я
постарался просунуть руку под собственное, непослушное сейчас тело, чтобы,
прежде чем потеряю сознание, поглубже, до запястья, до прочного там
застревания, вставить ладонь под жаберную крышку. Наконец показалось, что
мне это удалось: ладонь, преодолевая сопротивление, вошла в шершавое
отверстие, - но после того, как мне там стало тесно и больно, я понял, куда
попал. Впрочем, с этого момента налим уже практически не сопротивлялся, а к
боли в руке, полежав немного в покое, я привык, тем более что грудь болела
сильнее.