один репей бушует - скорбно пройти мимо, не то чтобы войти. Да и заходить не
к кому: и такой-то день старик и вовсе завеялся, толчется теперь по чужим
дворам. Скосился Касьян на мутные оконца без занавесок и даже вздрогнул
нежданно: в темной некрашеной раме за серой мутью стекла, как из старой
иконы, глядел на него желтенький лик в белесом окладе. И делала ему знаки,
призывно кивала щепоть, дескать, зайди, зайди, мил человек.
В другой раз, может быть, и не зашел бы Касьян, отнекался, а тут, и не
подумав даже, обрадованно и нетерпеливо пнул калитку, проворнее, чем
следовало гостю, шагнул в сени и дернул дверь в жилье. Глянул в горницу, а
там за табачищем - мать честная, вот они где, соколики! - и Леха Махотин, и
Никола Зяблов, и Афоня-кузнец.
Леха ничего еще, а Никола тоже, вроде Касьяна, ушел из дома как есть, в
одной красной майке. И только Афоня-кузнец был уже прибран, в сатиновой
рубахе, запахнутой на все пуговицы, да еще пиджак сверху.
Мужики, разглядев, кто вошел, оживились, тоже обрадовались:
- Глянь-ка, еще один залетный!
- Было б запечье, будут и тараканы,- засмеялся дедушко Селиван. Он был
без привычного картуза, и безволосая его головка маячила в дыму, как
недозрелая тыковка, какие по осени не берут, оставляют в огородах.- Заходь,
заходь, Касьянко!
Касьян с тем же радостным, облегчающим чувством крепко потискал всем
руки.
- А мы тут... тово... балакаем,- пояснил Селиван.- От баб подальше. А
то сичас такой момент, што токмо бабу и слухать, вытье ее. Далече, казал,
скакал-то? Гляжу вон, и штаны в репьях.
- Да... телка искал,- уклонился Касьян от правды.- Забежал куда-то...
- Найдется! Давай, садись посидим.
Касьян охотно, присел на поднесенную табуретку и, обежав глазами
холостяцкое жилье дедушки Селивана, неметеное, с усохшим цветком на
подоконнике, достал и себе кисет с газеткой на курево.
- Да как бы собаки куда не загнали,- вернулся к прежнему Касьян,
чувствуя, что надо что-то говорить, притираться к компании. Все хоть и свои,
знакомые до последней метины, до голого пупка, но нынче у каждого такое, что
и нe знаешь, что поперва сказать.
- А ну, дай-кось твоего,- потянулся к кисету Никола Зяблов.- Сколь у
тебя закуриваю, а никак не раскушу, чего ты туда добавляешь.
Другие тоже соблазнились табаком, начали отрывать бумажки.
- А ничего особого и не добавляю,- Касьян польщенно пустил кисет по
рукам.- Донничку самую малость.
- Белого или желтого?
- Любой сгодится. Но я белый больше люблю. А так ничего другого.
Остальное сам по себе лист свое кажет.
- Лист и у меня самого такой.
- Такой, да не такой,- сказал Леха Махотин, раскуривая цигарку из
Касьянова табака.
- Ох ты! А какой же? Я ж у него рассаду и брал, у Касьяна.
- Мало чего - брал.
- Рассада еще не завод,- трудно выбасил Афоня-кузнец, чисто выбритый,
причесанный надвое, как на май.- Я вон нынче взял в Ситном, у свояка,
капусты. Понравилась мне его капуста, сладкая. И сажали по уговору в один
день, и земля моя не хуже, тоже низко копал, под горкою. Дак у свояка уже
завилась, а моя - как занемела.
- От одних отца-матери и то дети разные,- согласно закивал Селиван.- А
уж растенье и вовсе не знать, куда пойдет.
Мужики перекидывались с одного на другое, все по пустякам, не касаясь
того главного, что сорвало их со своих мест, потянуло искать друг друга. Но
и пустое Касьяну слушать было приятно: в неухоженной Селивановой избе среди
сотоварищей, помеченных одной метой, сделалось ему хорошо и не тягостно, как
бывало прежде перед праздником, когда в ожидании стола и чарки никому не
хотелось попусту тратиться припасенным разговором, не спешилось ни о чем
таком говорить походя, без повода и причины.
Касьян, однако, не знал, что было уже послано, и тем временем чарка
объявилась и взаправду.
Хлопнула калитка, в сенях шумно затопали, и в избу ввалился Давыдко, да
еще и с Кузьмой, своим шурином, длинным, сутулым мужиком по прозвищу Кол.
Кузьма, кажись, был уже выпивши: зеленцовые его глаза волгло смаргивали,
будто им не сиделось, было боязно глядеть с такой жердяной и ненадежной
высоты. Давыдко, озабоченно-распаленный хлопотами, тут же извлек из
камышовой кошелки и выставил на голый стол одну за другой три засургученные
поллитровки. Потом пригоршнями стал зачерпывать магазинские пряники и
обкладывать ими бутылки. Вслед за ним и шуряк, перегнувшись пополам, начал
таскать из мешка съестное: кругляш горячего, еще парившего хлеба, хороший
шмат сала, надрезанный крестом, несколько штук старой, еще от того года
редьки в погребной земле, мятые бочковые огурцы и чуть ли не беремя луку,
который в эту пору отдувался за всю прочую неподошедшую зелень.
- Ох, ловко-то как! - засуетился дедушко Селиван.- Ну ежели так-то, за
хлеб за сальцо спляшем, а за винцо дак и песенку споем. Сичас, сичас и я у
себя покопаюсь...
Он распахнул темный шкафчик и, привставая на носки, принялся шебуршить
на его полках - достал старинную рюмку на долгой граненой ножке,
эмалированную кружицу и несколько разномастных чашек.
- Все разного калибру,- виноватился старик, дуя в каждую посудину,
выдувая оттуда застоялое время.- Дак ведъ и так еще говорится: не надо нам
хоромного стекла, лишь бы водочка текла.- И он, озорно засмеявшись, снова
обратился к своему ларю.- А вот вам, орелики, и ножик редьку ошкурить. Не
знаю, востер ли? И сольца нашлася. Соль всему голова, без соли и жито трава.
Да-а... Была бы жива старуха, была бы и яишанка. Ну да што теперь
толковать... У меня теперича два кваса: один што вода а другой и того жиже.
Селиван опять посмеялся своим легким готовым смешком.
Увидев все это на столе, Касьян с неловкостью сознался:
- У вас тут, гляжу, складчина. А мне и в долю войти не с чем...
- Да уж ладно,- загомонили мужики.- Без твоей доли обойдемся. Нашел об
чем. Не тот день, чтоб считаться. Давай, подсаживайся.
- На пятерых припасено, а шостый сыт,- присказал и хозяин.- Брат брату
не плательщик. Отноне все вы побратимы, одного кроя одежка: шинель да
ремень.
- Это уж точно, обровняли,- кивнул Никола Зяблов.
Мужики подвинули лавки, расселись вокруг стола, источавшего огуречный
дух с едкой примесью редьки, и, пока Давыдко разливал по посудкам, уклончиво
глядели себе под ноги. Не притрагивались и потом, когда было все
изготовлено, не решались взять в руки непривычные эти чары: всякие питы - и
крестины, и новоселья, и похороны, а таких вот еще не доводилось.
- Ну, помолчали, а теперь и сказать не грех,- подтолкнул дело хозяин.-
Есть охотники?
Мужики помялись, косясь друг на друга, но промолчали.
- Ну тади скажу я, ежели дозволите.
- Скажи, Селиван Степаныч.
- Ты хозяин, тебе и слово.
Селиван привстал, прихорошил ладошкой сивую бородку, пересыхающим
ручейком стекавшую на рубаху, поднял граненую рюмку, задержал ее перед
собой, как свечу.
- Ну да, стало быть, подступил ваш час, ребятушки. Приспело времечко и
вам собирать сумы...
Дедко еще только начал, но тяжелы были его слова, и стало видно, как
сразу отяготили они мужицкие головы, как опять пригнуло их долу.
- Думал я, когда ту кончили войну, што последняя. Ан нет, не последняя.
Накопилась еще одна, взошла туча над полем...
Дедушко Селиван задержал взгляд на окне. Дрожавшая в его руке рюмка
скособочилась, пролилась наполовину, но он не заметил того.
- Тут у нас все по-прежнему,- кивнул он в оконце.- Вон как ясно,
тишина, благодать. Но идет и сюда туча. С громом и полымем. Хоть и говорится
- велика Русь и везде солнышко, а теперь, вишь, и не везде...
Старик подвигал туда-сюда бровями, словно сметая в кучку остатние
мысли, какие еще собирался вымолвить, но, смешавшись, махнул рукой.
- Ну да ладно... Хотел еще чево сказать, да што тут говорить...
Ступайте с богом, держитеся... Это и будет вам мое слово. На том и выпейте.
Но мужики не враз кинулись расхватывать свои чарки.
Касьян продолжал теребить на штанах остатки въедливого репья, и Леха,
обвиснув тяжелым чубом, замкнувшись лицом, следил за его пальцами. Налился
подступившей кровью, сопел своими мехами Афоня-кузнец. Ржавым гвоздем
согнулся, поник долговязый Кузьма и, чтоб не согнуться вовсе, подперся
обоими кулаками. Давыдко исподлобья уставился куда-то в угол, где в полутьме
перед погасшей лампадой одиноко висела простенькая дощечка с угодником. А
Зяблов встал из-за стола и отошел к окну, загородив свет своею ширью.
И было в той тишине слышно, как в одичалом Селивановом дворе беспечно и
обыденно чирикали воробьи.
- А-а, была не была! - наконец тряхнул головой Никола и, воротясь к
столу, потянулся за кружкой. Давайте, братки. А то так и водка выдохнется.
И, будто пробудившись, мужики ожили, потянулись наперекрест, кто чем,
нехоромной посудой, стукнулись и выпили молча и жадно. И пошли шариться по
столу грубыми, нехваткими пальцами, разбирая, не глядя, нарезанное,
накромсанное. И ели тоже молча, замедленно ворочая челюстями, жевали пополам
с думой.
- Чего в магазине деется! - Давыдко зажмурился, покачал головой.-
Содом! Водку нарасхват. Из Ситного понаехали. Говорят, там уже растащили.
- Ну да к чево... Ясное дело.- Никола Зяблов потянул со стола пряник.-
У нас, почитай, полдеревни берут.
- Кой - полдеревни!
- И мы, видать, не последние...
- А кто после нас? Хворь одна.
Пехов Алексей
Посняков Андрей
Березин Федор
Василенко Иван
Андреев Николай
Конан-Дойль Артур