Чтение 13–й страницы книги ~Когти тигра~

волнуетесь! А сам до чего разволновался? Снова по-украински заговорил?

Он отстраняется на шаг от Григория, потом с силой, по-мужски
встряхивает его руку.

- Об экзаменах я не беспокоюсь. Выдержишь. Считай себя уже
моряком-курсантом!.. Чего же пожелать тебе, милый? В этих ваших высоких
военно-морских званиях я не очень-то разбираюсь. Ну, хочешь, пожелаю тебе
в будущем стать минером?.. Будешь разоружать мины. Расквитаешься с той,
балаклавской... Я, конечно, шучу...

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ЗАГАДКА МОЛДОВА-ВЕКЕ

1. ПРЕОДОЛЕВАЯ ТЕЧЕНИЕ И МИНЫ...

ФЛОТСКИЙ СУХАРЬ

Мне бы хотелось, чтобы вы ощутили переход от одной части повести к
другой именно так: как бы вплыв туда с Григорием по реке.

Только реку эту уж никак не назовешь спокойной и светлой. В
действительности она коричневая, как кофе, который скупо подбелили
молоком. И в среднем плесе течение ее очень быстрое, особенно осенью, а
сейчас осень.

Перегоняя друг друга, вертясь в завихрениях пены, плывут доски, остатки
понтонов, пучки соломы, разбитые патронные ящики, какие-то высокие
корзины, а порой проносит и трупы лошадей, лежащие на боку, безобразно
раздувшиеся. Да, фронтовая река...

Наверху идут бои. Беззвучные отголоски их катятся по воде. А навстречу
этим отголоскам, с упорством преодолевая течение и мины, поднимаются по
Дунаю советские тральщики, вереница тральщиков...

И еще хотелось бы мне показать вам Григория (в этой - дунайской -
части) под другим углом зрения. Хотелось бы, чтобы мы взглянули на него
глазами одного из его подчиненных, молодого офицера, совсем еще новичка на
войне.

Дистанция между ними большая, и не только в должностях и званиях, но и
в возрасте, а стало быть, в жизненном опыте. И Григорий, представьте,
очень не нравится этому молодому офицеру!

...Итак, как сказано, тральщики поднимаются вверх по Дунаю. Двигаются,
понятно, лишь днем. Когда наступает ночь, они бросают якоря у берега.

Вот и сейчас под береговыми вербами вытянулась длинная вереница
кораблей.

Темно. Время - за полночь. Идет дождь.

На палубе головного тральщика два молодых офицера. Один только что
сменился с вахты, другому не спится, вышел покурить.

До нас доносятся обрывки разговора.

- Разве о своем комбриге можно так? - замечает укоризненно первый
собеседник.

- А я только тебе, больше никому. Я авторитет его перед матросами
всегда поддержу, а приказания выполняю не хуже других. Как говорится:
"Есть, товарищ комбриг!" А что думаю о нем, это, извини, дело мое. Мне
устав не запрещает иметь свое мнение о командире. Что я могу с собой
поделать? Не люблю, не люблю педантов!

- А это у него профессия такая. Мины, они, знаешь, все же как-то больше
уважают педантов.

- Мины пусть себе уважают, это их дело, - задиристо отвечает второй
голос. - Но при чем тут я? Он - минер, а я - штурман. И ты не минер -
механик.

- А воюем с тобой оба на тральщиках. То-то и оно. Мне рассказывали: наш
комбриг года два назад совершил в Севастополе что-то из ряда вон. Был
тогда младшим флагманским минером флота. Я подкатился к нему от лица
комсомольской организации: "Не поделитесь ли воспоминаниями о своем
севастопольском подвиге, товарищ капитан второго ранга, и, если можно, во
всех подробностях?" - "Нет, - говорит, - сейчас не до подробностей, мины
тралить надо. Вот станем в затон на зиму, тогда напомните".

- Гм! Засекреченный подвиг?

- Придираешься ты к нему, Генка.

- Да что ты! Это он придирается ко мне! Третьего дня целую лекцию о
бачках прочел. Не нравятся ему, видишь ли, бачки мои. "На флоте, -
говорит, - без году неделя, а уже под Сюркуфа работаете!" Кто этот Сюркуф?

- Француз, кажется. Адмирал.

- А! Ну если адмирал, тогда ничего еще...

Постепенно светлеет. Дождь, мелкий, настырный, то перестает, то опять
начинает идти.

- Слышал, как он оборвал меня за ужином? Только было я заговорил о
любви...

- Положим, ты о девочках своих заговорил, а не о любви. Это разница.

- Остришь? Ну остри, остри. У нас в кают-компании все острят. Один он
не снисходит до шуток. "В моем присутствии, лейтенант, прошу пошлостей не
говорить!" Каково? Вот же сухарь! Начисто лишен романтики. Разве настоящий
моряк может быть сухарем?

- А как же! Флотский сухарь. Самый твердый из сухарей.

- Опять остришь?

ЦИТАТА И ЗАМЕЧАНИЕ

Дождь перестал. Уже не темно, а серо вокруг.

Стали видны лица собеседников. Один из них курит почти без перерыва,
нервничает. Он еще очень молод, недавний курсант. Товарищ его постарше, но
ненамного. Он, наоборот, рассудителен, спокоен. Впрочем, сказывается,
наверное, и усталость после вахты. На бригаде траления до прибытия
лейтенанта Кичкина он был по возрасту младше всех остальных офицеров.
Поэтому в кают-компании к нему обращаются по отчеству - Петрович, шутливо
и любовно подчеркивая тем крайнюю его молодость.

- Нет, возьми, к примеру, Кирилла Георгиевича! - продолжает Кичкин. -
Это романтик! А ведь будет даже постарше комбрига. Лет сорока, я думаю.

Пауза. Шорох волны за бортом.

- Этот сразу, с первого своего слова, понравился мне. И знаешь чем? Ты
удивишься. Цитатой. Неужели я не рассказывал тебе? Ну как же! Где я
бригаду нашу нагнал?.. Ну да, в Оряхове. Нагнал я, значит, ее и отправился
представляться по начальству. Вестовой указал каюту начальника походного
штаба. Стучусь. "Разрешите войти?" - "Попробуйте!" Попробовал, вошел. И
удивился. Каюта, оказывается, такая тесная, а сам начальник штаба такой
длинный, что работает в полусогнутом положении. На столике пишущая
машинка, и он, скорчившись в три погибели, выстукивает на ней одним
пальцем. Ты-то видел это много раз. Но на свежего человека... При моем
появлении он сразу же встал. И тут вдруг выяснилось, что начальник штаба
умеет не только складываться, но и раскладываться, как складной метр.

- Да ну тебя!

- Я, конечно, ему по всей форме: "Разрешите представиться! Лейтенант
Кичкин, закончил штурманский факультет высшего военно-морского, прибыл в
ваше..." И так далее. А он жмется и покашливает, и шинель на нем внакидку.
Я вежливо замечаю, что не мешало бы, мол, пирамидончику или аспиринчику на
ночь, доктора рекомендуют. А он: "Ваши доктора - сухопутные крысы! Я бывал
в странах, где жарко, как в кипящей смоле, где люди так и падали от желтой
лихорадки, а землетрясения качали сушу, как морскую волну. И я жил только
ромом, да! Ром был для меня и мясом, и водой, и женой, и другом. И если я
сейчас не выпью рому, то буду как бедный старый корабль, выкинутый на
берег штормом. Есть у вас ром, лейтенант?"

"Нету", - пробормотал я, как болван.

"Ага! Я так почему-то и думал, представьте".

И смотрит на меня, этак добродушно помаргивая. Лицо, вижу, хоть и
худое, но темное от загара, очень мужественное.

"Позвольте, - говорю я. (Тут меня вроде бы осенило.) - Это же не ваше -
о роме! Это Стивенсон, "Остров сокровищ". Я вспомнил!"

"И должны были вспомнить. Читали, вероятно, совсем недавно".

- Поддел тебя насчет молодости?

- При чем тут поддел? Наоборот. Я ему представился, а он - мне.
Дескать, романтики мы оба... С таким за честь примешь служить!

- Комбриг небось не цитатой тебя встретил?

- Держи карман! Замечанием, а не цитатой. Еще я и представиться не
успел, а он уже мне замечание вкатил.

- Ая-яй!..

- Да. Я же тебе рассказывал. Ехал сюда, на Дунай, надеялся на
бронекатера попасть. А меня - на тральщики. И в Оряхове, смотрю, что-то
допотопное вырисовывается на рейде, вроде бы пакетбот или как там их в
романах Жюля Верна называют? Пока на ялике до него добирался, несколько
раз глаза кулаками протирал. Нет, правильно: по обоим бортам - колеса! Ну,
ясно, взгрустнулось. Поднялся со своим чемоданчиком по трапу, возьми да и
брякни вслух:

"Послушайте, куда я попал? Это же бандура, которая сама себе
аплодирует!"

Очень точно, по-моему, сравнил. Когда плицы колес ударяют о воду, не
кажется разве тебе, что кто-то хлопает в ладоши над ухом?

- Скорей уж прачка лупит вальком по белью.

- Тебя, спасибо, не было там, не подсказал насчет прачки. И за
"аплодирует" попало. Случился в то время у трапа сам комбриг.

- О!