открытыми глазами: вещество ее глаз было настолько равнодушно,
что могло блестеть и после жизни, если только оно не
разлагалось. Сарториусу стало плохо, он решил из института
бежать скорее в свой трест, явиться в местком и попросить
какой-нибудь товарищеской помощи от ужаса своего тоскующего
сердца.
объяснение Сарториусу. -- В момент смерти в теле человека
открывается последний шлюз, не выясненный нами. За этим шлюзом,
в каком-то темном ущелье организма, скупо и верно хранится
последний заряд жизни. Ничто, кроме, смерти, не открывает этого
источника, этого резервуара -- он запечатан наглухо до самой
гибели... Но я найду эту цистерну бессмертия...
решетку грудной клетки и с крайней осторожностью достиг сердца.
Вместе с помощниками он выбрал сердце и инструментами бережно
положил его в стеклянный цилиндр -- для дальнейшего
исследования; тот цилиндр взяли и унесли в лабораторию.
секреции, о которой я тебе говорил, -- сообщил Самбикин своему
другу. -- Смерть, когда она несется по телу, срывает печать с
запасной, сжатой жизни и она раздается внутри человека в
последний раз, как безуспешный выстрел, и оставляет неясные
следы на его мертвом сердце... Но это вещество -- высшая
драгоценность по своей энергии. И странно, самое живое
проявляется в момент последнего дыхания... Природа хорошо
страхует свои мероприятия!
предъявляя Сарториусу ее упитанность и целомудрие.
прошла мысль о возможности жениться на этой мертвой -- более
красивой, верной и одинокой, чем многие живые, и он заботливо
обвязал ей бинтом разрушенную грудь. -- А сейчас мы увидим
общую причину жизни...
ножом по ходу кишок, показывая, что в них есть: в них лежала
сплошная колонка еще не обработанной пищи, но вскоре пища
окончилась и кишки стали пустые. Самбикин медленно миновал
участок пустоты и дошел до начавшегося кала, там он остановился
вовсе.
участок между пищей и калом. -- Эта пустота в кишках всасывает
в себя все человечество и движет всемирную историю. Это душа --
нюхай!
душой станет что-нибудь другое.
унижение. -- Сперва надо накормить людей, чтобы их не тянуло в
пустоту кишок.
-- со скукой возразил Самбикин. -- Ничего нельзя.
в кишках пустая душа человека. Он потрогал пальцами остатки
кала и пищи, тщательно осмотрел тесное, неимущее устройство
всего тела и сказал затем:
нигде.
согнулся и пошел оттуда, чувствуя позади улыбку Самбикина. Он
был опечален грустью и бедностью жизни, настолько беспомощной,
что она почти беспрерывно должна отвлекаться иллюзией от
сознания своего истинного положения. Даже Самбикин ищет иллюзий
в своих мыслях и открытиях, -- он тоже увлечен сложностью и
великой сущностью мира в своем воображении. Но Сарториус видел,
что мир состоит более всего из обездоленного вещества, любить
которое почти нельзя, но понимать нужно.
решила в жилище свое не возвращаться и Сарториуса больше не
любить. Долгие часы она ходила и ездила по городу, к ней никто
не прикоснулся и не спросил ни о чем. Всеобщая жизнь неслась
вокруг нее таким мелким мусором, что Москве казалось -- люди
ничем не соединены и недоумение стоит в пространстве между
ними.
вневойсковик. Скрипач настраивал свою скрипку у входа в
домоуправление, по ту сторону забора визжала круглая пила на
строительстве медицинского института и жители жакта собирались
в коридоре для обычной беседы.
маленькой комнате. Он тщетно искал в себе какую-нибудь мысль,
чувство или настроение и видел, что ничего в нем нет. Стараясь
о чем-нибудь подумать, он уже вперед не имел интереса к
предмету своего размышленияи и оставлял поэтому свое желание
мыслить. Если же нечаянно появлялась в его сознании какая-либо
загадка, он все равно не мог ее решить и она болела в его мозгу
до тех пор, пока он ее физически не уничтожал путем, например,
усиленной жизни с женщинами и долгого сна. Тогда он пробуждался
вновь порожним и спокойным, не помня своего внутреннего
бедствия. Иногда в нем начиналось страдание или раздражение,
подобно бурьяну в покинутом месте, но Комягин быстро превращал
их в пустое равнодушие посредством своих мер.
человеком, и изредка плакал в темноте, накрыв лицо одеялом, не
мытым со дня его изготовления.
До сих пор на стенах его квартиры висели незаконченные картины
маслянной краской, изображающие Рим, пейзажи, различные избушки
и рожь над оврагами. Это начинал когда-то рисовать Комягин, но
ни одной картины не управился дорисовать, хотя прошло времени,
как он их начал, лет десять или больше; поэтому избушки
остались разоренными -- без крыш, рожь не доросла до колоса,
Рим походил на губернию. Где-то под кроватью, в изжитых вещах,
валялась тетрадка с начатыми в молодости стихами и целый
дневник, также не завершенный ничем, остановленный на
полуслове, точно кто-то ударил Комягина и он уронил перо
навсегда. Года три назад Комягин хотел составить опись своих
вещей и предметов, но список этот также не мог окончить, успев
внести туда лишь четыре пункта: себя самого, кровать, одеяло и
стул, а остальное ожидало своего учета в каких-то будущих,
лучших временах.
своими начатыми стихами. Он писал их из сельской жизни и прочел
начало одного стиха:
ножках и нуждался в срочной починке, Комягин принес даже
когда-то два гвоздя для этого дела, но к работе все еще не
приступил.
начну новую жизнь -- дорисую картины, закончу стихи, обдумаю
полностью свое мировоззрение, оформлю документы, поступлю на
твердую работу, стану ударником, полюблю женщину-подругу и
женюсь... Он надеялся, что через месяц-два в самом времени
случится что-то особенное и оно, приостановившись, возьмет его
в свое движение, но годы проходили мимо его окна без остановки
и без счастливого случая. Тогда он подымался с кровати и
уходил, как осодмилец, штрафовать публику в местах ее
скопления.
вечер, распространяя по небу удаляющийся долгий и грустный
звук, отчего в каждое открытое сердце проникала тоска и
сожаление. В этот вечер Москва Честнова постучала в дверь
Комягина. Не вставая с кровати, он сбросил левой рукою запорный
крючок и пригласил гостью войти. Она вошла к нему, странная и
знакомая, в своем дорогом платье и оглядела эту комнату, как
свое привычное жилище. Вневойсковик решил сразу сдаться:
документы у него были в беспорядке и оправданья нет. Но
Честнова спросила его лишь, как он живет и не скучно ли ему так
быть одному и никчему.