нескольку раз, так-то, конечно, по одному разу но иначе не выходит по
логике, если Вера и жива и не жива сразу, если я с мамашей ее после всего,
что было, только в конце познакомился, я не понимаю, как это, иногда так
думаешь- думаешь и к интересному выводу приходишь - чайник ты, Вова. И все
вокруг тебя такие же чайники. И то, где ты находишься, - большой сумасшедший
дом или еще что похуже, - и все это понимают, рано или поздно до всех
доходит, особенно когда распнут тебя под рекламой. Особенно когда свой
Георгес в доме и ты радуешься ему, а другой кричит, что Георгеса убить надо,
что все от него, но ведь это просто так говорится, что все от него, все - от
всех, от него только немножко, куку нест по-английски это называется, то
есть психушка, пролетая над куку нест, фильм такой был хороший, ценный был
фильм, забодак просто, очень он нам с Верочкой нравился, пролетая над куку
нест, придушил негр того парня и в рапиде из окна выскочил, совсем никакой
не был он сумасшедший, а нормальный, как мы. То есть тоже, конечно, чайник,
но совсем уже из другого куку.
деньрожденье разнесчастное. Слюной брызгал, до того возненавидел Георгеса.
Ну спрашивается - за что? Что ему тот Георгес? Воплощенное, видите ли ему
зло Георгес.
комнату - никогда себе не прощу, - где у меня книжные полки, я из тайничка
Георгеса вытащил, Манолис свечку разыскал и зажег, и этак постненько вышли
мы в гостиную вместе с Георгесом и Манолисом, верхний свет предварительно
приглушивши.
Георгес исподтишка все свои штучки проделывает, когда никто не видит, ведь
ни разу не было, что вот сидишь, смотришь на пустой стол, а на нем вдруг бац
- и ваза драгоценная или какая-нибудь шкатулка бесподобной работы, вот
только мигание разных одежд, вот тогда только, да и то, я думаю, это не
Георгес, а что-нибудь вроде перекрестного влияния Георгеса и улицы, или от
того, что в каждом человеке сидит - это я, конечно, загнул. Ну я не знаю,
как там, - но не Георгес.
очень стал носитель того, что мы хотели сказать, а мы просто пошутить
хотели, для смеху, но ведь известно, что в каждой шутке есть доля шутки, и
Манолис очень всерьез вылез, я даже и не ожидал от него, ведь он все время
как бы за спиной у меня стоял, на подхвате, - и когда я выволакивал Георгеса
из своего тайничка (очень простого, кстати - среди сваленных на шкафу,
невесть откуда взявшихся трудов, заправленный в обложку из-под ленинского
томика он лежал), и когда я тихохонько входил в комнату, чтобы особенного к
себе внимания не привлечь, и когда оборачивался на Манолиса, а тот
аккуратненько ставил рюмку на середину стола и делал вид, что слушает
взбесившегося старикана.
бешено по нам бегая. - Что вы мне все свою улицу? Ну улица, ну и что? Она
хоть честная. Вот, смотрите, там маразм, абсурд, ужас первобытный, смешение
всего, похоть, смерть и жестокость, но такая уж она, она не притворяется
ничем другим. Это Георгес ваш притворяется, это он химичит, под красоту
истинную работает. А сам ятей не знает. Не знает, не знает, не знает! Это
его уничтожать надо, прежде чем за улицу браться, может, и браться за нее не
надо будет тогда, когда с Георгесом этим покончат. А вы с улицы сюда
прибегаете, не понимаю зачем. Это эскапизм называется, вот как это
называется - эскапизм (слово "эскапизм" звучало у него как матерное)! Пир во
время чумы! Вы за радостью к Георгесу убегаете, за защитой и утешением после
улицы, а он высшая стадия улицы, только в тысячу раз злей и страшней! Вы к
Георгесу, как к теплому камельку, а камельков-то нету уже на свете, к нему
надо, как к пламени адскому - с пожарной кишкой.
Кишка тонка, Владчик Янчик.
становится сумасшедший) Вот оно, вот, вижу его! Дайте мне дайте, эту гадость
Георгеса вашего, я его постранично, я ногами его, я его спичками!
не хихикает, и Георгеса как икону держу.
благолепно мак помаваю.
(Влад Яныч трясется в негодовании). Молчи тишайше, заткни своего зловонное
отверствие рта и уши к слушанью приготовь (Все сдерживаются, чтоб не
заржать, только И.В. осуждающе скорбью подернулась, хотя самой, разумеется,
любопытно). Внимай святому Георгесу, неразумный! Почуяшеся зело паки!
вмешаться и проникновенным тоном, на почти полном серьезе, начинаю
разобъяснять:
Георгеса нашего вы не трожьте. Новое поколение выбирает Георгеса.
начинает преображаться. И все вместе с ним начинает преображаться.
наши словно усыпаны бриллиантами, изумрудами, бериллами и рубинами - при
полном, заметьте, отсутствии каких-либо украшений за исключением дешевых
сережек. И очень по-женски благоухают, просто черт возьми что за ароматы
разлились по моей квартире. Валентин на заднем плане - светский лев,
герой-любовник, "детка-не-пройди-мимо".
бессильный, жалкий, старческий его гнев постепенно переходит в нечто такое
величественное и грозное, что-то у него такое со взглядом. И черного бархата
что-то вроде трико на нем появляется, с несусветным орденом на боку, а на
горле - микроскопическое жабо, очень, между прочим, оно Влад Янычу шло.
Реденькие, пегенькие, паршивые волосенки его вырастают в роскошную
иссиня-белую шевелюру, и косматый гневный бровь изогнут над пылающим глазом,
и накидочка на плечах из чего-то сугубо царственного, только горностаев не
хватает Влад Янычу, короны, державы и скиптра, чтобы совсем уж по-царски на
нас глядеть.
мы стоим вокруг Влад Яныча, боремся с обалдением и страстным желанием пред
ним на колена пасть.
стервозности, музыкален невыносимо. Тамарочка на своем излюбленном
ультразвуке верещит ой какой у нас владчик янчик красивенький.
добра со злом, он не обращает на нас внимания. А мы наоборот, мы все
внимание на него, немо ожидаем, что он сейчас сделает или скажет. Владчик
Янчик, твой праздник, говори, вели, не стесняйся!
Георгесу.
крайней мере, происходи дело на кухне, я бы, честное слово, тут же бы и
кинул его в огонь.
вытаращились... Я немного испуган, чего-то страшного жду, обеими руками в
книгу вцепился, от первого порыва отхожу, силюсь выговорить коротенькое
словцо "нет". Гипноз, ей- богу...
искусственным и смешным, и магия вот-вот разрушится чьим-то неосторожным
"хи-хи". Нам интересно, какие-такие громы начнет счас метать в ослушников
наш букинистический повелитель, каких призовет к себе палачей, ведь он суров
не на шутку и немая сцена не приводит его в смущение, он ждет, он
демонстрирует царственную терпимость.
соизволит моей квартиры. Я как хозяин тоже проявляю заинтересованность. К
только что возникшему дамскому духу (похлеще, чем шанель) и обычным запахам
(не шанель, но и не клопы), чувствую я, прибавился запах какого-то
удивительного, какого-то насквозь китайского дыма (уж не знаю, есть такие в
природе или нет). Оглядываюсь. На инкрустированном журнальном столике работы
никогда не существовавшего (я проверял) мастера Дитера фон Зальтца из
Гамбурга, 1854, лежит положенный с позавчерашнего вечера дымящийся пистолет.
Теперь это изящная дуэльная вещичка с узорами на длинном вороненом стволе,
со взведенным курком в виде лубочного петушка, из дула все так же тянется
кверху тоненькая струйка синеватого дыма, только до сих пор дымом давно уже
не воняло, нос, что ли, притерпелся, а теперь вот потянуло опять, правда,
чем-то другим, китайским, как было сказано выше.
пистолет Влад Янычу. Слегка при этом вперед склонившись.
когда?
("Антикварная вещь"!), потом решительно вскидывает его и начинает целиться.
Контровский Владимир
Дальский Алекс
Березин Федор
Круз Андрей
Каргалов Вадим
Белов Вольф