он лишь застонал, охватив голову руками и покачиваясь из стороны в сторону.
Яростная сумасшедшая сила подкинула его с места и швырнула в лес. Он
закружил, ничего не видя, не понимая, будто слепой. Но он и был как слепой:
великан-циклоп с выколотым во сне глазом, В отчаянии налетел и сильно
ударился о корявый ствол сосны, но даже не почувствовал боли. Руками
ухватился за ее кору, отламывая рыхлые, податливые куски и отбрасывая их в
сторону...
пыли, мелких камушков оседает на окоп, на солдатскую каску. Тело твое вжато
в узкую земляную щель, голова в тело, а сверху, как убежище, как панацея от
всех бед, эта самая каска, с которой горькая сажа и пыль сыплются на лицо,
забивая рот и глаза.
знает, небо это или что-то другое!) вспыхивает сигнальная ракета. Багряное
пятно в дымной завесе. Ничего не освещая, как бы сама по себе, она висит и
не гаснет, требуя, призывая тебя к атаке.
руками оперся на край окопа, чувствуя, как острая колючка впивается в
ладонь, но даже ее принимая как благо, ибо она лишь колючка, напоминающая
тебе о малой боли, а значит, о том, что ты еще живой. Правая нога на
бруствер, на колено, а ты уже на виду, открытый для всех пуль, и бомб, и
снарядов, которые нацелены теперь только на тебя. Винтовка приросла к руке,
хоть ты и не чувствуешь до поры ее прекрасной спасительной тяжести.
из-под каски видеть солдат по отделению, по взводу, а еще и то, что впереди,
хотя впереди ничего и нет, темная завеса да бурое пятно ракеты - остаточный
след на сетчатке глаза, - на полуватных согнутых ногах твой первый шаг от
окопа, как первый шаг в жизни... Чтобы только не упасть. Но за ним второй
шаг по инерции и третий, лишь он настоящий, осознанный - вперед. А из
гортани, а может быть, из печени или из всех твоих внутренностей сразу, от
внутренностей и от костей изошел странный клик, одинокий, сливающийся, хоть
этого ты слышать не можешь, с другими такими же одинокими голосами: "У-у-у!
А-а-а!"Звук утробный, пришедший от нашего рождения. Не случайно ли он
прорывается так первично в этот последний смертный час?
отрешенности, до счастливого осознания собственного бессмертия нацелен туда,
вперед, в неизвестность, к единственной желаемой цели в жизни. Ибо без нее,
ее достижения никакой больше жизни и нет.
Захлебнулась она до того, как началась. Один он в лесу, никому не нужный,
даже этим деревьям с теплой корой, у которых свой, единственный, но такой
естественный путь в жизни. Вот что он сейчас понял.
сна, распространился по всему телу, сковал его насмерть. Он не мог
двинуться, даже произнести слово, так страшно ему стало.
минуты, а может, часы, он этого не понимал. Все, что он мог бы сделать:
бежать, кричать или даже заплакать, - ушло в эту бессмысленную
неподвижность. Он как умер. Еще мгновения отделяли его от пробуждения, но он
уже не был тем человеком, который, проснувшись, провел рукой по голой траве,
там, где должно лежать оружие.
состариться.
его. Люди жили совсем в другом мире, а там, где жил сейчас он, была мертвая
пустыня. Голоса почему-то мешали ему, и не были нужны в той жизни, которую
теперь он вел. И он встал, пошел, пока не почувствовал, что ноги плохо его
слушаются. Тогда он сел, снял сапоги. Поставил их рядком, как ставил в
казарме перед отбоем. Хотел навертеть на голенища портянки, но не смог,
бросил их рядом.
голову, что сапоги так снимают перед концом. Он даже вздрогнул, когда понял,
о чем он думает, посмотрел вокруг. Он сидел в лесу, а по тропе мимо него
бежал мальчик.
мальчик оглянулся, они встретились глазами. Вот тогда Андрей, не желая
ничего и ни о чем не думая, произнес:
дальше, Андрей о нем и не вспомнил бы. Но мальчик стоял и ждал. Чего это
онждал?
Никаких мыслей и никаких слов в нем не было. Единственная четкая мысль о
сапогах никак не могла быть связана с мальчиком. Вот это он знал. Они оба
молчали, и оба не были нужны друг другу. Андрей все пытался зацепиться
мыслью за сапоги и продолжить, а оно будто не имело продолжения, а
заканчивалось на слове "конец". Несколько раз повторил Андрей про себя,
отыскивая тот первоначальный смысл, который его озарил. Поднял глаза и
удивился, что мальчик еще здесь, что он стоит перед ним.
Андрей? А он уже не живет? А что же он тогда делает?
Андрея, а тем более мальчика. Вздох остался от тех невероятно дальних
времен, когда Андрей тоже жил. Ходил по городу, гостил, любил, спал... И все
было потому, что при нем как часть его самого существовало его оружие. Это
оружие хоть и носилось снаружи, но было как ядро в Андреевой жизни - изыми,
и останется одна оболочка. Без оружия и без документов его отдадут в
трибунал и будут судить по законам военного времени. Но разве об этом речь?
документы; лишили вещей, которых не может не иметь любой человек, если он
надеется жить; взяли оружие, которое ему доверили для борьбы с врагом. Кто
же он остался после этого? Мертвое тело, которое еще могло произносить
слова, но уже ни для кого ничего не значило? И для самого Андрея не значило
- вот что главное.
особенно его слова, ничего не значили. Зачем он говорит? Зачем этот мальчик
и что мальчику от него надо?
подвязанные веревочкой. Но удивили глаза, испуганные, будто у зверька. Чем
это я его напугал? Или они сейчас все в войну испуганные? Или я такой, что
он не мог не испугаться? Ужасный небось вид, но что с того, какая разница,
как ему, Андрею, выглядеть? Мальчика напугал, вот что скверно.
просто:
спрашиваю. Всех спрашиваю, понимаешь?
спрашивал. Понимал, что спрашивать - значит обнадеживаться. А надежды у него
быть не может. Но почему-то продолжал говорить и сапоги в руки взял, обещая
и сапоги отдать, и часы, и что угодно, если бы нашлось оружие.
обессилел. Бессмысленная вспышка, никчемное бормотание, несвязные движения,
и эти сапоги... Зачем, зачем это? Прорвалось, как ответное чувство на испуг
мальчика, как само спасительное движение его, Андреева, тела, но не души.
по частям разложили, а то и в уборную бросили. Кончился Андрей, и пора бы
это зафиксировать.
мальчику, который встал на пути, на последнем пути, сам того не ведая, у
Андрея.
сказал ему Андрей и понял, что он прощается с мальчиком, как бы прощался с
самим собой. "Я не буду, но он будет жить. Кончится война, и вырастет этот
человек. Возможно, он не вспомнит солдата. Да уж точно не вспомнит. Не за
что помнить. Что ж от того?" Андрей сейчас отдал бы последнее, чтобы вырос
пацан в человека. И чтобы никто не смог обидеть его.
мальчика. Тот дрожал под рукой, как дрожит пойманная птица - каждым
перышком, каждой ворсинкой. Ах ты воробей, серая птица!
нежности, испытанный к мальчику, был благодарностью за эту странную встречу.
Он гладил, гладил... Потом легонько толкнул его в спину:
Мальчик - последнее, что связывало с другими людьми, со всем божьим миром. И
не для того, чтобы обрести надежду, а от чувства потери всего, что было,
закричал он:
деревья мальчика, что не вернется он.
- 11 -
Афанасьев Роман
Акунин Борис
Корнев Павел
Свержин Владимир
Афанасьев Роман
Посняков Андрей