объектив и, щелкнув несколько раз, спросив напоследок фамилию, тут же
нестись в редакцию проявлять пленку, потом с мокрого, еще прилипающего к
пальцам негатива печатать снимок и сырым нести к секретарю, убеждать, что
снимок хорош, что на нем лучший сборщик шин всех времен и народов, потом
самому бежать в типографию с высыхающим на ходу снимком и там доказывать,
что снимок прекрасен, а когда наконец все позади, когда снимок на полосе,
нужно срочно созвониться с заводом и, описывая узоры на рубашке передовика,
уточнять его фамилию, проценты, тонны, метры и часы, которыми он радует
родное предприятие и все наше народное хозяйство.
этой суетной и бестолковой деятельности. И наступил день, когда Вадим
Кузьмич не нашел в себе сил идти на съемку. Побродив по коридорам редакции,
он зарядил фотоаппарат и отправился в город. Обошел Солянку, улицу Разина,
полюбовался на церкви, сиротливо притулившиеся к громаде гостиницы "Россия",
впервые за многие годы пересек Красную площадь, по улице Горького поднялся к
Тверскому бульвару. В тот день он снимал детишек у фонтана, продавщицу
мороженого, кокетничающую с постовым милиционером, старушку, тщетно
пытающуюся сдать в приемный пункт целую авоську пустых бутылок, двух
отчаянно ругавшихся водителей столкнувшихся "Жигулей". Когда на следующее
утро он показал снимки редактору, тот долго любовался ими, некоторые даже
поместил у себя под стеклом на столе и, наконец, посмотрел на Анфертьева.
перетасовал снимки.
вдруг удастся что-нибудь. Дать.
десять лет назад, вряд ли он сумел бы четко ответить, почему уходит из
газеты.
задумывался. Надоело? Устал? Разочаровался? Да, но главное было в том, что
Вадим Кузьмич обладал непростительно большим уважением к своему настроению.
судьбы, страны и народы, сжирал леса, выпивая реки и озера, загаживая
океаны, побеждая пустыни и порождая новые, уничтожая миллионы и порождая
миллионы новых жильцов для этой круглой коммуналки Земли. И не было ему
никакого дела до отдельных товарищей, пытающихся отстоять свои жалкие и
смешные представления о способностях, призвании, помнящих старые нелепые
потешки вроде самостоятельности мышления, независимости мнения... Кому все
это нужно и зачем? Какая от всего этого может быть польза?
нужны, что его искренность может служить общему делу, что его призвание тоже
небесполезно для общества. В этой жесткой ошибке или, лучше сказать, милом
заблуждении его оправдывало только то, что он был не одинок. Хотя ходят по
земле неудачники, постепенно превращающиеся в озлобленных кляузников.
Жалуются, пишут, возмущаются, а все идет от их непомерной гордыни, которая
мешает им принять законы века и обрести в этом радость, счастье и упоение.
Нет, не желают. В результате Большой Маховик перемалывает их, как песчинки,
и отбрасывает в сторону растерзанных, старых и слезливых.
эгоизма. Часами, случалось, бродил вокруг завода, не находя в себе сил войти
и приняться фотографировать для стенда "Не проходите мимо", для фотоальбома
"Наши достижения", для аллеи "Ими гордится наш завод", для доски-"Они
позорят наш завод". А когда наконец ему удавалось заставить себя отснять
положенное, за час он уставал так, будто отработал полную смену, и домой
уходил еле волоча ноги.
люди и похуже. И вряд ли кто-нибудь, глядя на Вадима Кузьмича, улыбающегося,
общительного, готового пошутить, надерзить, всегда при хорошем галстуке,
выбритого, умытого и причесанного, вряд ли кто мог догадаться, как тяжело
ему давался каждый день. Но не будем его жалеть - нам же легче. Мы тоже
бываем очаровательными, однако это нисколько... Ну и так далее...
Глава 2
года пронеслось с того момента, когда мы оставили Анфертьева на подоконнике
приемной. Стесненные финансовые обстоятельства толкнули Автора в другие
дела, в другие города, к другим героям. За это время ему пришлось побывать в
Алма-Ате, где местный прокурор попал в большую беду, переехав на машине
кем-то ранее сбитого человека. Но что интересно, бывший прокурор до сих пор
испытывает на себе последствия того печального случая, а сшибленный машиной
человек, потом еще раз перееденный прокурорским "газиком", через месяц вышел
на работу, о дорожно-транспортном происшествии ничего не помнит, его
воспоминания обрываются в раздевалке родного завода, где он с друзьями
отметил какое-то радостное событие. И очнулся уже в больнице.
обвиненной в убийстве собственной матери и осужденной к десяти годам лишения
свободы. Как выяснилось, мать померла своей смертью, в больнице, на глазах
полудюжины врачей и сестричек, а что касается проведенного следствия и суда,
то они, как говорят, оставляют желать лучшего.
тюрьму за разбойное нападение - он попросил у незнакомого человека тридцать
восемь копеек, которых ему не хватало на бутылку. Покупать вино - это,
конечно, последнее дело, и оно достойно всяческого осуждения, но шесть лет
тоже, согласитесь, многовато за столь неосторожную просьбу.
откровенно говоря, изменил Анфертьеву, отдав свое время и силы другим
героям, сугубо положительным, не отягощенным зловещими замыслами, которые
если и бросают взгляды на старинные сейфы, то исключительно из любви к
прошлому.
на жестком подоконнике директорской приемной. Он, словно сказочный принц,
замер на эти два года, а перед ним, окаменев у микрофона, сидела секретарша
с мохнатыми коленками. Анжела Федоровна. А в кабинете маялись, бессмысленно
уставясь друг на друга, Геннадий Георгиевич Подчуфарин и его незадачливый
зам Борис Борисович: Квардаков. Ни единым словечком не смогли они
обмолвиться.
происходит, почему вдруг все остановилось. А самое страшное - из ворот
завода не вышло ни одного отремонтированного бульдозера, трактора,
экскаватора. Именно это обстоятельство огорчает Автора более всего. Но он
утешает себя тем, что ему на два года удалось задержать особо опасное
преступление. Деньги находились в обороте и приносили пользу народному
хозяйству.
рассматривающему в окно заводской двор. Там снова забегали электрокары,
сдвинулись грузовики, раскурили наконец рабочие по сигаретке и упал с крыши
кирпич, два года страшновато провисевший в воздухе напротив окон второго
этажа.
разогревался на летнем солнце, а по ночам его освещала потерянно висевшая
луна. Упал кирпич, будто его и не было в судьбе странных двух лет, когда он
жил по другим законам мироздания. О, сколько у него будет воспоминаний и как
возненавидят его другие кирпичи... Но это другая история.
лучше не оставлять его ни на минуту. Вот он легко спрыгнул с подоконника и,
ощущая покалывание в ноге от долгого сидения, прошелся по ковровой дорожке -
высокий, подтянутый, насмешливый, в сером костюме, рубашка тоже серая, но
светлее, галстук производства Чехословацкой Социалистической Республики,
красные с еле заметной светлой ниткой наискосок. У небольшого зеркала он
остановился и пристально посмотрел себе в глаза, будто спрашивая себя о
чем-то важном, будто советуясь с собой.
всякую ценность, но зато обрели влияние на его судьбу события, которым
раньше он не придавал значения. Так бывает и с теми, кто уже решился
потревожить свой Сейф, а свой Сейф есть у каждого, и с теми, кто пока еще не
додумался до этого, кто колеблется и прикидывает.
оторвавшись от микрофона, недоуменно посмотрела на Анфертьева.
себе недоумение домохозяек округи, которые два года не слышали зычного баса
Анжелы Федоровны и ничего не знали о жизни завода! А в каком положении
оказались наши плановые органы, министерства и ведомства, на два года
лишившиеся производственных мощностей завода! Но надо отдать им должное, они
сумели перераспределить заказы таким образом, что на общем итоге это не
отразилось.
строительного оборудования, и такое случается.
пробуждения. - Что скажешь?
Эриксон Стивен
Контровский Владимир
Акунин Борис
Самойлова Елена
Шилова Юлия
Посняков Андрей