пожелал тогда "прострочить его разок-другой ремнем с пряжкой", но хозяйка
вступилась за Ендруся.
ему не повезло? Бывают такие люди! У одних и шило бреет, а у других и нож
неймет!
шилом.
не ходили и заказчики - честный Ендрусь обратился к Ясю:
все-таки пошел на чердак. Пробыл он там минут десять, а вернувшись, заметил,
что честный Ендрусь чем-то чрезвычайно взволнован, даже руки у него дрожат.
Не задумавшись, однако, почему бы это, Ясь раскрыл книжку и тотчас
погрузился в чтение.
мужа:
возмущенно воскликнула жена.
Наверно, нас обокрали!
внимания. Подумав немного, мастер заявил:
мастерской, я обыщу их сундучки. Ты помнишь, какие были деньги?
ее сразу узнала. Еще две серебряные монеты, одна в пять злотых и одна в два
злотых...
больших денег не добрались!..
осторожно выскользнула какая-то тень, съежившаяся и дрожащая. Но супруги и
этого не заметили.
глубокий сон, та же тень подползла к постели Яся, прислушалась к его ровному
дыханию и, наконец, прошептала голосом, напоминающим шипенье змеи:
Ясю, будто он находится в незнакомой темной комнате, а кто-то притаившийся в
соседней каморке, старается выманить его к себе и шепчет:
ему казалось, что этот кто-то, притаившийся за дверью, непременно одет не в
свое, старое, затасканное женское платье - и он страшный. Непонятно как, но
он видел этот призрак - высокого роста, с отвратительными чертами лица и
лицемерной улыбкой, и чувствовал, что от страха волосы у него встают дыбом.
Теперь его уже пугало не только таинственное, зловещее существо, но и эти
пустые комнаты, и царящий в них мрак... Он хотел бежать, но ноги не
слушались его... Между тем полуоткрытая дверь слегка скрипнула, и в щель,
образовавшуюся между нею и косяком, он явственно различил старое,
затасканное платье, лицемерную улыбку и мертвые глаза призрака...
фигуру, которая быстро захлопнула его сундучок и крадучись поползла к
постели Ендрека. Ясь, однако, посчитал все это сном и снова упал на жесткую
подушку.
спустился в лавку, а остальные ученики засели за работу, пан Каласантий, в
присутствии одного из подмастерьев, обыскал все сундучки на чердаке, чтобы
найти следы вчерашнего преступления. Поиски продолжались почти час, но зато,
без сомнения, увенчались успехом, ибо пан мастер, издавая возгласы удивления
и ругаясь на чем свет стоит, поспешно спустился в магазин, чтобы сделать
доклад жене.
Дурский, не помня себя от гнева, схватил мальчика за руку и загремел:
родным, а ты вместо благодарности обокрал меня... Погоди же!..
сундучке!..
пять и в два злотых.
двуличные!..
слезами, дрожа и рыдая при этом так, что мог бы смягчить даже каменное
сердце, повторял:
Я?!
- Признавайся, или отправлю в полицию!..
ее неистовый супруг не имел привычки поддаваться подобным слабостям и, видя,
что ни крики, ни побои не действуют, вдруг понизил голос на целую октаву и с
нарочитым спокойствием сказал:
теперь он осмыслил свое положение: его подозревают в краже!.. Промелькнули в
памяти наставления матери, из глубины души поднялось отвращение к
преступлению, и внезапно перед глазами встала картина, виденная несколько
лет тому назад: солдаты ведут людей, закованных в цепи. Это были
преступники, и таким-то теперь считают его самого!..
кандалов и крик уличной толпы... Он бросился к дверям и выбежал на улицу...
прохожих.
ученики, подмастерья, соседи, и пан Каласантий двадцать раз подряд каждому
рассказывал о том, как Ясь его обокрал, как утаил десять рублей и как,
наконец, убежал из дому неведомо куда.
соскучившийся по работе, а может быть, и по Ясю.
учитель!.. - вскричал мастер и снова со всеми подробностями рассказал ему о
краже, об обыске, о недостающих десяти рублях и о бегстве Яся.
он подался вперед. Глаза его приобрели зеленовато-желтый оттенок, а из-под
бледных губ ощерились редкие, кривые зубы.
в ту же минуту Паневка кинулся на честного Ендруся и схватил его за горло.
его и не спрашивали) прохрипел:
последних словах Ендруся Паневка рванул его за жилет и выхватил из-за
подкладки смятую десятирублевую бумажку.
ваших!.. - крикнул Паневка.
разделяя его негодование, незаметно разошлись и остальные.
Мастер, который никогда не отличался избытком ума, теперь уж совершенно
одурел. Он прошелся несколько раз по магазину, хмуря брови и прищелкивая
пальцами, и, наконец, остановившись перед своей достойнейшей половиной,
воскликнул:
неунывающий мастер продолжал:
Ясека... Франя! Дай, милая, злотый...