Чтение 13–й страницы книги ~Урман~

Мечник не спешил растолковывать, что к чему. Вместо объяснений он вдруг сказал:

- А ведь Кудлай-то правду сказал!

Яромир не мог видеть, что сделали с его лицом Мечниковы слова. Зато это увидел сам Мечник. Увидел и поторопился продолжить:

- Не во всем, конечно. Однако же кое-что он подметил верно. Мне и самому показалось, что те, нападавшие, вовсе не хотели меня убивать. Я их, понимаешь, в куски рублю, а они, дурни, норовят меня обухами глушить. А может, и не дурни? Может, им так было велено? Я-то сперва вообразил, что это оберег отводит от меня вражьи удары (наузный оберег, мне его Векша сплела). А потом... Потом я оберег на Велимира надел. И вот когда мы второй раз угодили под стрелы - ну, уже близ опушки, - Лисовина-то оберег не охранил; меня лишь панцирь спас; полоняника вовсе убило... Один только Кудлай остался целехонек. Смекаешь? Кудлай, на котором был мой шлем.

- Думаешь, за тебя приняли? - растерянно спросил Яромир.

- Думаю, - кивнул Мечник. - Даже не думаю - уверен. Панцирь издали различить трудно (он ведь черненый у меня, не блестит), а шлем видом своим от любой шапки отличен. Лучник и решил: раз в шлеме, значит, я. И не тронул. А двое засадщиков, которые охоро-няли того лучника, опознали меня, когда я уже близко к ним подбежал, - небось меч углядели. И натворили глупостей, потому как растерялись: приготовились убивать, а едва ли не в последний миг оказалось, что нельзя...

Кудеслав примолк, утер ладонью повлажневшее лицо.

Старейшина ждал, нетерпеливо покусывая губы, - он был уверен, что Мечник еще не закончил |свои откровения. Так и оказалось. - Я тебе больше скажу. - как будто бы опасаясь глядеть на Яромира, Кудеслав то сапоги свои рассматривал, то груду лапника... - Я вот что еще скажу: те, кто на нас напал, не хотели убить слишком многих. Уж поверь мне: будь все по-настоящему, нас бы оттуда спаслось трое-четверо... ну, может, десяток - это при самом что ни на есть великом везении. Снова умолк Мечник, и снова Яромир некоторое время терпеливо ждал продолжения. Не дождавшись, спросил: - Ну и с чего бы это мокше нас миловать? - Мокше? - хмыкнул Кудеслав. - Мокше нас, конечно, миловать не с чего. - Он вдруг несколькими ударами ног раскидал лапник, и Яромир отпрянул, потому что под лапником этим обнаружилось нагое да бездвижное человечье тело.-- Это тот полоняник, которого я надеялся живьем приволочь в град и которого убили его же сотоварищи. Заметь: не случайно убили - навзрячь. Ведая, что творят. Со тщанием. А теперь вглядись да скажи: похож он на мокшанина?

Яромир вгляделся.

Парень лет двадцати или чуть поболее. Русоволосый, нос печеричкой, усы стрижены, подбородок скоблен. Полуприкрытые глаза не то серыми, не то светло-голубыми кажутся, а в общем, леший теперь разберет, какого они были цвета, - помутнели глаза-то, выцвели смертно. Что еще? Искусанные, по-детски пухлые губы? Выражение горькой обиды, застывшее на бескровном лице? По таким приметам род-племя не распознаешь...

- Вроде на мордвина он не шибко похож... - пробормотал Яромир.

Мечник кивнул:

- И мне так думается. Однако же была на нем мокшанская меховая личина. И не только на нем - на многих такие были, но не на всех. Вот и смекай: может, это не мордва нападала на нас? Или, может, не одна только мордва? Может, среди нападавших были такие, которые боялись, что их узнают, - и потому прятали лица?

- А что, вот этого, - старейшина кивнул на мертвого полоняника, - этого кто-то узнал?

- Покуда никто... Ты погоди еще с расспросами-то, сперва дослушай. Видел я меж нападников и очень похожих на мокшан - хоть тех двоих, что одинокого лучника-кукушку оберегали... Но, во-первых, похожесть сама по себе мало что значит, а во-вторых, мордва не только на ближнем к нам городище живет. Так что, думаю, кто-то очень недурно изобразил нападение мокшанской общины.

- А кто? Волковы? - хмуро спросил Яромир.

- Не думаю - те выдали бы себя умелостью.

- Тогда кто же?

Кудеслав хмыкнул, выговорил осторожно:

- Помнишь, кого распознали твои соглядатаи, когда Волк по пути восвояси встречался на берегу с какими-то людьми?

- Звана да Чернобая, - быстро ответил Яромир. - Так ты полагаешь...

- Ничего я больше не полагаю, - устало ответил Кудеслав. - Ежели говорить по чести, то страшно и гадко, гадко и страшно мне вязать воедино все эти клочки да обрывки: слишком неприглядно то, что связывается из них. Уж лучше ты сам додумывай - на то ты над нами и голова.

Старейшина криво улыбнулся: "А ты, однако, хитер!" - но Мечник в ответ лишь плечом дернул. Хитер так хитер. Сам-то он вовсе не считал, что увиливает от неприятного дела, предоставляя его другому: во-первых, всяк сверчок знай свой шесток, а во-вторых, увильнуть все равно не удастся. Но если Яромиру хочется считать Мечника-Кудеслава-Урмана увертливым хитрованом - пускай. Не спорить же...

- А знаешь... - Старейшина вновь уставился на мертвого полоняника. - Вот ты уподозрил, будто те, что в личинах, опасались быть узнанными... Может, просто мнится мне после твоих слов, или я впрямь когда-то уже видал этого?

Кудеслав снова дернул плечом: мол, все может быть. А потом сказал:

- По Велимирову, такие личины мокша надевает для волховских действ. К примеру, когда юнцов посвящают в мужчины... Может, нашим либо Волковым супостатам впрямь удалось сманить на черное свое дело кого из мокшанских недорослей? Чем, дескать, не посвятительный обряд? Засада, схватка - многим ли выпадало с этакой честью войти в мужеское сословие?

- Что толку гадать? - Яромир вздохнул, коротко глянул на звезды (долго ли еще до рассвета?). - Может, и так, а может, и чуть иначе. Сам же ты сказал давеча: мокша не лишь возле нас живет. Чем дальше встречь солнышку, тем гуще жилье мордовских племен - мокши, эрзи, каратайцев, терюхан... И очень многие из тех мордовских общин, что по Оке, Суре, Алатыри да Мокше-реке, платят дань хазарам и во всем послушны хазарской воле. Так что Волк да Толстой могли сюда собственных мокшан привести, нездешних.

- А при чем тут хазары? - опешил Кудеслав.

- А при том. - Еще миг назад казалось, будто старейшина до того мрачен, что дальше вовсе некуда. Ан нет - это лишь казалось. - Ты, что ли, не помнишь Волчью одежу? - Яромир еле двигал губами, процеживая слова сквозь плотно сжатые зубы. - Думаешь, спроста? Как бы не так! Не знаю, сказывал ли тебе Белоконь, нет ли, а мы с ним так рассудили: новоявленный-то "над старейшинами старейшина" покуда, скорее всего, хазарскими умом да силой живет; и дань, что мы ему платить станем, через него окажется у кагана. Хазарам так проще: Вяткова поросль куда охотней взденет на себя упряжь одноплеменной работы. А уж как мы к упряжи попривыкнем, можно будет показать, чьи руки на самом деле за нее ухватились. Только и Волков родитель, поди, не прост. Встанет на наших плечах, поднаберет силы, окрепнет - все это под каганской рукой да по каганской же воле, - а там и призадумается: не выйти ли из-под хазар? И затеется меж ним да каганом свара (старшой хазарин небось без драки лакомый кус не выпустит - ему не столько мы надобны, сколько наша мягкая рухлядь). Да, свара... Кому что выпадет - десятку несытое тешить, а десяткам десятков за чужую несыть ложиться костьми. Так-то!

Кудеслав молчал, горбился. Яромир будто не речи с ним разговаривал, а громоздил на Мечникову спину тяжеленный валун. И не стряхнуть его теперь, валун этот, и не позабыть про него. Благодаренье тебе, старейшина, - щедро поделился своею ношей. От души поделился, без скаредности. Белоконь небось уберег от такого знания, а уж ты расстарался, промыл глаза железноголовому дурню, прозванному Урманом! Чтоб тебя всю жизнь и после нее боги одаривали столь же изобильно, как ты нынче одарил Мечника Кудеслава!

- Ну, ладно! - Яромир неожиданно заговорил так резко и властно, что вздрогнувший Мечник уставился на него почти с испугом. - Все это домыслы - о них нужно молчать, покуда не будет полной уверенности. Пошли к остальным. Скоро начнет светать, а дел еще выше темечка.

К остальным так к остальным. Кудеслав покорно двинулся вслед за старейшиной, но тот вдруг приостановился, спросил:

- Ты скажи-ка: кто наболтал Кудлаю про беседы в общинной избе?

Мечник обиженно притиснул к груди кулаки:

- Всеми богами клясться готов - не я!

Яромир хмыкнул и двинулся дальше.

- Ну впрямь диво дивное! - бормотал он на ходу. - Белоконь ни в жизнь не станет язык распускать; про свое молчание я точно знаю; ты богами клясться готов... Велимир, Божен да Путята тоже небось поклянутся... Но даже сопливый недоросль знает все, до самых что ни на есть мельчайших подробностей!

Диво!

Не подходя к родовичам, по-прежнему грудящимся вкруг костра, старейшина издали подозвал Лисовина, сказал ему:

- Мы с Кудеславом в град поплывем; будем пытаться подготовить общину к вашему возвращению, чтоб не вышло особого переполоха. По свету пришлем за вами челны. Этого, - кивок в ту сторону, где остался лежать убитый полоняник, - возьмите с собой. Мне он смутно знаком - может, кто опознает лучше. Ну, - это уже Мечнику, - пошли, что ли?

Пошли.

И снова в Мечникову грудь холодным гадом вскользнуло дурное предчувствие.

Предчувствие, не замедлившее сбыться.

Ни в вербняке, ни среди камыша не оказалось Кудлая, которому велено было сменить Злобу в охороне у берега. Злоба-то вернулся к прочим (Кудеслав, уходя, заметил его близ костра), а Кудлай...

На речном берегу парня тоже не оказалось. Не оказалось там и челнока, в котором старейшина с Мечником переплыли реку.

А по верху черного градского тына заполошно метались факельные огни, издали кажущиеся крохотными яркими искрами. И собачий лай оттуда слышался, и тревожные вскрики. Над водой, да еще и в предрассветную пору, звуки разносились так далеко, что можно было даже отдельные слова разобрать.

- ...с того берега...

- ...поранен, едва живой...

- ...добрая половина сгибла... и все челны...

А потом и лай, и людской галдеж потонули в частых тревожных ударах вечевого била.

* * *

В толстую широкую доску, которой Кудеслав, выглядывая из-за градского тына, прикрылся наподобие щита, мгновенно впилась стрела. Хорошо хоть наконечники у мокшанских стрел костяные - железный бы прошиб и доску, и заслоненное ею лицо.

Как к месту был бы сейчас настоящий щит, привезенный Мечником из урманской земли! Выдержанная в морской воде крепчайшая дубовая пластина - окованная железом, подбитая кожей... Хорош был щит. То есть он, конечно, и сейчас хорош, только у Кудеслава его больше нет. Редкостное в здешних местах боевое орудие так и пропало вместе с доставшимся невесть кому челном. И с челнами же вместе пропало два десятка щитов поплоше, сработанных по образцу урманского общинными умельцами. Больших трудов стоило Кудеславу убедить Яромира в необходимости этаких штук, еще труднее было заставить родовичей учиться навыкам боя с непривычным громоздким снаряжением. А в решающий миг схватки на мысе-когте о щитах никто и не вспомнил...

Еще одна попытка выглянуть - еще две стрелы засели в доске. Следующий раз никчемушное прикрытие наверняка треснет...

Мокшанские лучники вконец обнаглели, они даже прятаться уже не считали нужным. Вылезли из-за деревьев, растянулись цепью поперек градской поляны сотнях в двух шагов от лесных ворот и не то что отстреливаться - голову приподнять над вершиной частокола никому не давали. Правда, Путята и еще двое родовичей приладились было с луками к щелям рассевшегося от старости тына. Но при такой стрельбе остроклювые пташки задевали оперением бревна и под глумливое улюлюканье мокши безвредно тыкались в землю на изрядном расстоянии от вражьей цепи. Несколько мокшан-удальцов выскакивали вперед и норовили хватать на лету неопасные стрелы. Когда это удавалось (а удавалось довольно часто), от свиста и ликующих воплей закладывало уши даже у тех, кто корчился на тыновом настиле.

А потом кто-то из мордовских лучников попал точнехонько в щель, через которую пытался стрелять Путята. Мокшанская стрела ударила излетно, не сильно, но чтоб выбить человеческий глаз, большой силы не требуется.

Следовало бы поотгонять родовичей от опасных мест старого частокола, но разве заставишь людей сидеть неподвижно, как сидят мыши в норе, которую раскапывает голодный хорь?

Кудеслав вновь опустился на колени, зло обломал древки воткнувшихся в доску стрел. Потом обернулся к Яромиру (тот сидел рядом, привалившись спиной к тыновому бревну, и бездумно похлопывал огромной своей ладонью по обуху лежащего рядом топора).

- Ты, - буркнул Мечник, - ежели раньше меня увидишь Кудлая, скажи ему, чтоб не подворачивался мне на глаза. А то ведь я общинного суда не убоюсь - вспорю пащенку брюхо, вымотаю из него кишки да ими же и удавлю сволочугу... Уж тогда и Зван его не оживит. И никто не оживит.

- Зван?.. А п-при чем Зван?.. - Кажется, старейшина испугался (наверняка за Мечников рассудок).

Кудеслав не ответил, только ощерился по-волчьи.

- Глупая твоя просьба, - помедлив миг-другой, хмуро сказал Яромир. - Если я Кудлайку прежде тебя увижу, так и удавлю прежде тебя.

Кудлай.

Дрянцо, толстошеий никчемный недоросль.

Пащенок.

Вообразить только, что именно он заварил все это кровавое варево!

А ведь не надень Мечник на него свой шлем там, на мысе-когте, вряд ли бы пащенок выбрался оттуда живым...

Целый день - от рассвета до темноты - потребовался Яромиру, чтобы кое-как унять переполох, поднятый в граде Кудлаем. А когда община перестала походить на разворошенный муравейник и старейшина выбрал наконец пару мгновений, чтобы заняться покараньем виновника, оказалось, что Кудлая во граде нет. Еще до полудня (причем задолго до полудня!) его с четырьмя приятелями-однолетками видели у причала. Они отвязали челнок и уплыли вниз по течению, причем у всех пятерых были луки и туго набитые колчаны.

Отряжать погоню за недорослыми дурнями было уже поздно - Яромиру оставалось лишь от души попросить Ящера, чтобы он смилостивился да утопил Кудлая и его приятелей прежде, чем те успеют выполнить затеянную ими глупость (а в том, что затеяна именно глупость, Яромир с Мечником не усомнились ни на мгновение).

Ящер не смилостивился - наверное, Яромир плохо просил.

Кудлай и Кудлаевы возвратились к следующему вечеру, и по граду разлетелся слух, что они повстречали на реке рыбаков-мокшан, и... одним словом, воздали. Выместили кровь, пролитую на мысе-когте. Узнав про это, Мечник схватил первую попавшуюся под руку тяжелую вещь и отправился разыскивать натворившего столько бед дурака.

Не нашел - к счастью и для Кудлая, и для себя, потому что за увечье, нанесенное сородичу, обычай велит карать изгнанием без выслушивания оправданий.

Яромир запретил кому бы то ни было отлучаться за пределы градской поляны; увеличил и без того небывалую численность охоронных дозоров; послал упредить о случившемся Белоконя и - скрепя сердце - Звана. Несколько расторопных подростков отправились на поиски охотничьих ватаг, занятых весенним промыслом, - старейшина был уверен, что поиски эти займут не один день и что охотники вернутся слишком поздно, но возможно... возможно...

Больше ничего сделать было нельзя. Оставалось ждать.

Они дождались через день.

Дозоры вовремя обнаружили недобрых гостей и вовремя утянулись ко граду - на том, похоже, и иссякла удача вятской общины. В запрошлом году племя куда лучше было готово к нападенью мокши - и то поначалу дела складывались из рук вон плохо. Теперь же, когда община лишилась стольких защитников (погибшие на речном когте, не успевшие вернуться охотники), мордва вообще творила все что хотела.

Под прикрытием лучников десятка три мокшан подобрались к самым лесным воротам и теперь споро да весело стучали по ним топорами. Кудеславовы сородичи пытались сбрасывать на порубщиков камни да бревна; судя по воплям, скольких-то ворогов удалось пришибить. Но несмотря на то что сбрасывающие старались как можно меньше выставляться над тыном, мордовские стрелы ухитрились сожрать еще пять жизней. И Кудеслав запретил бесполезные трепыхания: если этак пойдет дальше, в граде ни единого защитника не останется.

Несколько мужиков вызвались перелезть через тын где-нибудь ближе к речным воротам и, подкравшись к порубщикам с наружной стороны, внезапно напасть из-за угла общинной ограды (тогда, мол, мокшанские лучники, которые в цепи, не посмеют стрелять - побоятся попасть в своих). Мечник и это запретил. Если мордва следит за всем тыном (а это наверняка так), если с прочих сторон общинной ограды вороги озаботились расставить хотя бы по три-четыре стрелка (наверняка ведь озаботились, и скорее всего, куда больше, чем три-четыре), то сунься кто из родовичей где-нибудь через верх, до земли вместо человека доберется подобие ежика.

Да, худо. Это нельзя, то нельзя... А что можно? Сидеть сиднем и бездельно дожидаться, когда рухнут ворота? Как ни крепка толстая створка, а все ж рано или поздно она развалится. И что тогда?

Тяжко, ох до чего тяжко в бессилии дожидаться конца; но во сто крат тяжче ловить на себе полные отчаянной надежды взгляды сородичей. Сородичи верят, что Мечник Кудеслав непременно выдумает спасение. А он не может. И никто не сможет при этаких-то делах.

Слишком мало в граде защитников. Хоть ты как ни скрипи головой, а любую выдумку кто-то должен будет исполнить. Кто? Как тут оборонишься, ежели на каждого своего приходится по меньшей мере двое-трое мордвинов? Одна надежда: может, хоть часть охотников успеет воротиться да ударить мокше в спину... Или слободские подоспеют на выручку...

Яромир будто слушал Кудеславовы мысли.

- А слободские-то! - злобно сказал он вдруг. - Вновь Зван не прислал ни единого человека! Им-то что, до них через хлябь болотную не добраться... Неужто же нельзя было хоть несколько мужиков снарядить на помощь?! Похоже, и впрямь они с извергами желают нашей погибели. Свиньи...

Кудеслав вдруг дернулся, словно его палкой огрели, и всем телом повернулся к старейшине:

- Что ты сказал?!

Велимир недоуменно пожал плечами:

- Похоже, говорю, будто они и впрямь... Мечник нетерпеливо пристукнул кулаком по колену:

- Нет, не это. Последнее слово ты какое сказал?

- Ну, свиньи...

- Так! - Кудеслав вдруг пронзительно свистнул, и все бывшие поблизости обернулись к нему. А он выкрикнул неожиданно весело: - Мужики! Мне десять человек надобно, да таких, чтоб все мною сказанное бегом и безо всяких вопросов! Ну, кто?

- Да что ты задумал? - торопливо спросил Яромир.

Мечник оскалился:

- Слышь, ты потом что хочешь со мною твори, хоть поедом съешь за самочинство, а пока об одном прошу: не мешай.

И спрыгнул с настила.

Все-таки крепко верили в него сородичи, или просто больше им уже не во что было верить. Недостатка в усердных помощниках не случилось (пятерых даже пришлось отослать обратно, чтобы тын вовсе не обезлюдел).

Задуманное Кудеславом сделалось ладно и споро, лишь на одном из ближних дворов бабы крепко обварили кипятком кого-то из Мечниковых пособников: вообразили небось, что это уже мордва ворвалась да грабит.

На двадцать шагов - от ворот до первого разветвления - градская улица представляла собою узкий проход меж глухими крепкими стенами общинных сараев, рубленных впритык к частоколу.

Шагах в восьми-десяти от воротины Кудеславовы мужики распялили поперек улицы облезлую медвежью шкуру, туго натянув ее и намертво приколотив к бревенчатым стенам. Все нужное легко отыскалось тут же, в хранилищах родового достояния: и сама шкура, и ценность, недоступная многим другим общинам, - длинные четырехгранные гвозди, кованные из железа. Дальний конец прохода завалили обломками плетней, коновязными бревнами и еще лишь боги знают каким хламом, приволоченным откуда ни попадя. А прежде чем завалить, согнали в получающуюся закуту едва ли не полета свиней с ближних и неближних дворов. Пожалеть свое (а тем более чужое) никому из родовичей и в голову не пришло. Чего скаредничать-то? Выйдет общинный верх - все покроется мордовскою вирой. А коли одолеет мокша, так не оставлять же ей!..

Сразу дала себя знать ненадежность меховой перепоны - ошалевшие свиньи едва не сорвали ее в первый же миг, даже звериный дух не очень-то их отпугивал. Пришлось отрядить двоих мужиков, чтоб снаружи колотили обухами да рукоятями топорищ свинские бока, бугрящие туго натянутую медвежью полость, и морды, норовящие высунуться из-под нее. От этих ударов свиньи совсем взбесились.

Еще несколько мужиков охапками бросали на дальний завал сухую траву (для этого дела пошла чья-то теплая кровля), а рядом уже маялся в нетерпении старик с чадным смоляным факелом.

А полтора десятка общинных лучников корчились на тыновом настиле по обе стороны от ворот, готовые разом вскочить и ударить стрелами через верх частокола. Это расстарался Яромир, без пояснений догадавшийся о Мечниковой затее. Умница он, Яромир-то. Одно слово - голова.

Слыша людские вопли и отчаянный визг свиней, приступившие к воротам мордвины застучали топорами куда как прытче. Вообразили небось, будто в граде спешно забивают скотину - чтоб, значит, хоть живьем ворогу не досталась.

С тягучим скрипом воротина просела внутрь и вдруг рухнула грудой толстых тесаных брусьев.

Мордва ворвалась в град.

Лишь двое или трое мокшан попытались сразу взобраться на тыновой настил - их встретили остриями рогатин. Остальные гурьбой кинулись в градскую глубь, норовя как можно скорее обезопасить себя от засевших на частоколе. Передние было сдержали прыть, увидев непонятную занавесь поперек улицы, но задние, мучимые сознанием беззащитности своих голов и спин, все напирали и напирали...

Видя, что мордва плотно запрудила собою тесный проход, Кудеслав, устроившийся на кровле одного из сараев, проорал старику факельщику:

- Жги!!!

Завал мгновенно полыхнул огромным костром. Давящиеся в тесноте свиньи шарахнулись прочь от жгучего пламени, меховая препона вздулась и брызнула клочьями...

Двое родовичей, стоявших возле нее, даже не успели понять, что происходит. А хоть бы и успели - деться-то им было некуда! Свиньи сшибли их с ног, и на оторопелых мокшан вдоль прохода ударило визжащее месиво бурой щетины, налитых дурной кровью глаз, ощеренных клыков...

Повадкой, ростом да силой общинные свиньи мало отличались от своих диких сородичей. Сбивая, топча, вспарывая клыками, промчались они по мордовским удальцам, из которых успели выскочить за проломленные ворота да спастись лишь десятка полтора бывших позади всех.

Одновременно с Кудеславовым выкриком зычно взревел Яромир, и общинные лучники выпрямились, вскидывая оружие. Цепь мордовских стрелков к этому мигу сломалась - творящееся в проломленных воротах и за ними не могло не привлечь вниманья мокшан-дальнострелыциков. Когда же мордвины вспомнили про необходимость следить за вершиною частокола, исправлять оплошку было уже поздно: за краткий миг каждый из вятичей успел выпустить две, а то и три стрелы.

Большего и не потребовалось.

Мечник пробежал по кровле сарая и вспрыгнул с нее на заходивший ходуном настил частокола. Привалившись грудью к заостренным концам тыновых бревен, он видел гибель вражьих лучников; видел, как разбегались по поляне спасшиеся из града мокшане и как старый мордвин, размахивая копьем, пытался остановить и собрать своих воинов... Двое-трое бегущих уже запнулись возле него, но тут в затылок старца вонзилась стрела, прилетевшая не с тына - из лесу.

Длинная стрела, крашенная в цвет засохшей крови.

Белоконь!

А от дальней опушки волчьей облавой шла редкая цепь оружных мужиков, среди которых ростом, статью и вскинутым над головою огромным кузнечным молотом выделялся Званов наперсник и подручный Ковадло.

Уцелевшая мордва шарахнулась от слобожан да от леса назад, на открытое, и настал черед градских лучников покуражиться так, как совсем недавно куражились над ними мокшане.

Не пришлось в тот день заспавшемуся в ножнах урманскому клинку отведать ворожьей плоти. Конечно, захоти Мечник поиграть железом, мог бы еще и успеть; но добивать бегущих не тянуло - поди, и без него сделается.

Гораздо больше заботило Кудеслава то, о чем покуда никто, кроме него, и не вспоминал: как бы малой кровью повыдостать мокшанских кукушек, наверняка в немалом числе засевших против других сторон градского тына?

* * *

Шли берегом. У общины не осталось больших челнов, и трем десяткам воинов вятского племени было бы просто не на чем добраться до вражьего града привычным речным путем. Разве что вплавь, саженками, но ведь это просто глупая глупость...

Отправились затемно, вскоре после полуночи, едва успев счесть своих и вражьих упокойников.

Своих нашли семерых (это ежели без Кудлая да его сотоварищей, которые, скорее всего, уцелели - просто попрятались, не имея смелости глянуть в глаза родовичам). Раненых оказалось гораздо больше, однако почти все ранения были легкими; многие из тех, кого попятнали вражьи стрелы, шагали теперь в поход к мордовскому граду - шагали без жалоб и от других, здоровых, не отставали.

А вот вражьих тел много осталось возле порубленной воротины да на поляне. Мужики, стаскивавшие мертвых мокшан в единое место, сперва прислали сказать, что тех нашлось тридцать, потом - сорок; когда же число это выросло до шести десятков, Яромир решил, что первые сведения ближе всего к правде. "А то вы, чего доброго, насчитаете вдвое больше, чем в мордовском граде всех жителей. Рады, что мне недосуг проверить?!" - сказал он. Раненых врагов якобы не нашлось вовсе. Те же мужики клялись чем попало - матерями, детьми, богами, матерями богов а детьми своих матерей, - что сбежавшая мордва всех раненых утащила с собой. Клятвы были до того искренними, что Кудеслав немедленно заподозрил клянущихся во вранье. Однако делиться своими подозреньями с Яромиром Мечник не стал: во-первых, уже ничего не исправишь, во-вторых, мокшане при подобном положении дел с вятичскими ранеными обошлись бы точно так же, а в-третьих, старейшина наверняка и сам про все догадался.

К мордовскому граду Яромир не пошел - слишком много забот было у него в собственной общине, чтобы еще и по чужим шастать. Поставил над уходящими Кулеслава да Велимира, приказал им долго с мокшей не возиться и быть обратно не позже чем через три дня (с удачей или без нее - это уж как повезет). А потом он узнал, что с уходящими собирается Белоконь, и вовсе позабыл о них думать: волхв небось порадеет о походе не плоше старейшины.

Кудеслав опасался засад. Хоронившихся вокруг градской поляны мордовских лучников пришлось-таки долгонько выковыривать из лесу (малой-то кровью вятичам отделаться удалось, а вот сил да времени было убито преизрядно). Если мордовские засадщики проявили такое упорство возле чужого града, то что же они способны учинить на пути к своему?!

Однако покуда все было спокойно. Вятские воины шли по чаще-кормилице полночи и все утро (собственно, шли не все: Белоконь и Велимир ехали верхами, причем на Велимирова коня Мечник еще и вьюк какой-то пристроил). Перед полуднем останавливались на краткий отдых; вновь тронулись в путь... И никаких мордовских засад.

Лисовин посмеивался: "Экого страху мы на них напустили! Бегут небось без оглядки - от каждого куста да от собственной тени шарахаются!" За ним то же повторяли другие. А Белоконь бурчал: "Самохвалы! Ниже носы задирайте: ветер-то встречный, как бы через нос остатки ума из пустых ваших голов не повыдувал!"

Кудеславу же было муторно. Ему не давали покоя черные мысли, будто мордва (которая теперь тоже оскудела воинами и две большие засады попросту не осилит) бросила сухопутную тропу без охороны потому, что ожидает для себя бедствий с реки. И ежели эта Кудеславова догадка верна, то, стало быть, мокшанам неизвестна судьба вятских челнов. А если судьба челнов им неведома, то и отбили эти самые челны не мокшане. Очень уж ладно выходит: на торг мимо мордовского града вятичских лодей проплыло куда меньше обычного (только изверги мимо него проплыли), вот и решили недобитые, бегущие восвояси мордвины учинить засаду где-либо на берегу. Потому как вятичи и впрямь отправились бы в этот вот нынешний поход речным путем - будь у них на чем плыть.

Или все не так?

Ведь наверняка же приступавшие к Вяткову граду мокшане видели, что ни на берегу, ни возле причала больших челнов нет. Может, напастьники вообразили, будто еще до их появления вороги отплыли разорять гнездо мордовского рода? (Сама-то мокша шла в свой набег на вятичей берегом - это куда быстрее, чем выгребать противу течения полноводной весенней Истры; так что вполне могла разминуться со сплавляющимися по реке челнами). Вообразили, значит, такое и сломя голову помчались на подмогу своей общине...

Но тогда вновь выходит, что мордве неведома злая судьба вятичских челнов!

Чем дольше Кудеслав ломал надо всем этим голову, тем муторнее ему делалось. Выходит, правда то, что он боялся произнести вслух во время недавнего разговора с Яромиром? Выходит, на челны напали слобожане? Может быть, с извергами; может быть, с нездешними мордвинами; может быть, и не без дружинников Волка - Кудеслав же не видел лучников, засевших на обрывистом берегу! Потому лодьи извергов ушли прежде общинных челнов; и потому Зван ни единого человека не дал в охрану общинного товара: не хотел своих подводить под опасность, да и для другого они были ему нужны, свои-то, - чай, в слободе мужиков-воинов не густо... И теперь благодаря содеянной подлости да глупой глупости пащенка Кудлая заваривалась-таки нешуточная свара с мордвой (та самая, которой припугивали Яромира Волк да Толстой); и если свара эта получится долгой, то оскуделый на воинов род вынужден будет звать на подмогу Волка, а там и под руку его родителя становиться... И слобода с извергами получат-таки защиту.

От иноязыких соседей.

От общины.

На костях своих же сородичей... Пускай Чернобаю, Слепше да Ждану Старому они уже вроде и не сородичи, но кровь-то своя!

Кровь...

Своя кровь...

Пролита своими же...

Значит, Ковадло и десяток слобожан, отправившихся в этот поход, такие же враги, как и... Нет, не такие же. Они во сто крат хуже мордвы, потому что пролили кровь сородичей.

Если бы еще нынешним вечером Кудеслава вздумали уверять, что он будет желать мордовской засады как величайшего счастья, Мечник бы просто-напросто отмахнулся от умалишенного прорицателя (отмахнулся - это в лучшем для прорицателя случае). А теперь он действительно мечтал напороться на засаду мокшанских воинов - за последнее время она бы стала единственным (хотя и слабым) опровержением страшных догадок.

Только Мечниковым надеждам не судилось исполниться.

Хорсов лик ощутимо клонился к закату; до мордовского града уже было рукой подать (пешком получилось вроде бы даже быстрее, чем по реке, - впрочем, редко кому случалось этак вот торопиться при пешей ходьбе через лес).

Да, близился конец переходу, а вокруг по-прежнему не было ни слуху о мокше, ни духу мокшанского.

Кудеславу надоело в одиночку расхлебывать подозрения да мрачные мысли. Он решил догнать Белоконя.

С того мгновения, когда волхв появился на градской поляне среди умирающих и убивающих людей, он и Кудеслав обменялись лишь парой десятков слов - и то уже в походе, во время короткой дневки. Белоконь рассказал о Векше: здорова, мол, благополучна, только очень тоскует (по Мечнику, стало быть). Кудеслав поведал о нападении да об утрате челнов. Поведал коротко, скупо, потому что, едва успев заговорить, сообразил: хранилышку уже все известно. Наверное, от Велимира, или от старейшины, или - что вероятнее - от обоих.

Всю дорогу волхв был молчалив, малоразговорчив и скорбен, словно бы кого из ближних родичей потерял. Мечник даже спросил: "В семье-то все ладно?" А хранильник грустно улыбнулся и ответил невразумительно: "Это смотря по тому, что звать семьей!"

Вот и все их беседы со вчерашнего вечера до нынешнего полудня. Не больно много, как для близких друзей.

Отряд струился сквозь редеющий лес извивистым тихим змием. Белоконь ехал в головах вервеницы идущих след в след воинов. Чтобы добраться до него, Кудеславу (который держался в самом хвосте ради понукания отстающих) пришлось едва ли не бегом обгонять почти всех сородичей.

Обогнал.