Чтение 13–й страницы книги ~Красные курганы~

– А тогда и думать нечего, – передернул плечами Пелей. – Бить их, пока не опомнились, и всего делов.

– Ну что, на этом и порешим? – довольно улыбнулся Константин.

– Вот только договор у нас с ними, – напомнил Коловрат.

После смерти боярина Хвоща Константин поставил именно его во главе всех посольских дел, памятуя непревзойденное умение молодого боярина сглаживать острые углы, талантливо обходить все шероховатости, закручивать разговор так, чтобы собеседники первыми заговаривали обо всех щекотливых проблемах, и подводить их к нужному выводу. Нужному для рязанского княжества.

Однако хитрости, оговорки, недомолвки и прочее он допускал только во время самих переговоров. Едва же составлялся сам договор и высказанные слова превращались в обязательства, как тот же Коловрат считал необходимым выполнять их от и до. Если же князь, по его мнению, забывал о том, что подписи уже поставлены и взаимные клятвы зафиксированы, то Евпатий не стеснялся и напомнить.

– А как же иначе? Ты же меня сам на это место усадил, – разводил он руками. – Выходит, что я для всех соседей первейший блюститель ей чести. Уговор как кирпичик. Пока в стену не вложил, крути-верти в руках, как хоть. И туда его примости, и сюда, а то и обтеши легонько, ежели не подходит, на все твоя воля. Но коли в раствор его окунул да в стену вставил – все. Теперь его трогать не моги. А если выдернешь, то остальные сами посыплются, потому как веры твоему слову не будет.

Особых разногласий у боярина с Константином до этого времени пока что не было, поскольку оба придерживались одинакового мнения, и вот теперь, судя по всему, князь собирался впервые на памяти Коловрата нарушить данное слово. То, что уговор был подписан с латинянами, значения не имело. Какая разница, хоть с чертом, но ведь договорились и вдруг на попятную. Как же так?

Евпатий оторопело посмотрел на князя и вновь настойчиво повторил:

– Так как с уговором мирным быть? Негоже как-то выходит.

– Гоже, – поправил его Константин. – Выйдет все гоже. Во-первых, к нам истинные хозяева приехали. Чья земля, тот ею и распоряжается. К тому же есть у меня одна мыслишка. Думаю, что не мы тот уговор нарушим, а крестоносцы. Они на нас первыми нападут. Но об этом потом. Завтра мы дадим свое согласие, и тут же надо будет начинать подготовку, пока есть кому для нас на бумаге начертить все реки и леса, указать все замки немецкие и сообщить, сколько людей в каждом из них. Словом, дел предстоит изрядно.

Во время второй встречи все случилось именно так, как безошибочно предсказал Константин. Выступив вперед, старый Анно со вздохом произнес:

– Когда наших людей в роще осадили враги, они кричали: «Таареми та!»[92 - Таареми та – Таара, помоги! (эст.) призыв к эстонскому богу Таара, который чем-то сродни литовскому Перкунасу, скандинавскому Тору и славянскому Перуну.], но никто не спустился с небес, чтобы помочь своим сынам.. Видать, наши боги стары и не могут устоять перед новыми, как мне ни больно это говорить. Однако и ты, княже, должен дать свое крепкое слово, что мы, как в старину, сможем ходить с нашим Пекко[93 - Пекко – эстонский бог плодородия и урожая. На время сева его деревянное изображение выносили на поля, чтобы он защитил от непогоды, даровал плодовитость скоту и т. д.] по полям во время сева, что ты не будешь травить собаками наших тоорумеесов[94 - Тоорумеес – жрец, человек Таара (Тоора).], будто они дикие звери, что ты не тронешь священные места, где мы приносим жертвы Калевиноэгу[95 - Калевиноэг – богатырь, сын богатыря Калева, великан. Многие участки местности эсты связывали именно с ним, включая даже обычные равнины – он там лес скосил, холмы – Калевиноэг землю там пахал и озера – он там колодец себе вырыл.].

– Клянусь, – негромко произнес Константин.

– И еще одно. Одни боги не должны мешать другим богам, вот почему нам хотелось бы услышать от тебя обещание не ставить свои святилища на заповедных местах, где живут наши духи.

– И в этом клянусь, – подтвердил Константин.

В остальных вопросах особых проблем тоже не возникло, так что бумаги вскоре были составлены и еще раз зачитаны вслух. Вместо подписи каждый из старейшин должен был приложить к ней свой палец.

Первым к столу, где незаменимый Пимен уже держал наготове тряпицу, обильно смоченную чернилами, подошел кунигас семигаллов Вестгард. Гордый старейшина скептически посмотрел на тряпочку, услужливо протянутую ему монахом, насмешливо хмыкнул и отрицательно покачал головой:

– Сегодня мы себя и весь народ свой тебе передаем, княже. Для такого случая не чернила надобны.

Никто не успел даже опомниться, как он выхватил из-за пояса старый кремневый нож и с маху полоснул себя по подушечке большого пальца.

Глядя на обильно выступившую кровь, он удовлетворенно заметил:

– Вот теперь дело. Отныне и навеки, до тех пор, пока ты будешь верен своему слову, наша кровь принадлежит тебе, князь Константин Володимерович. Бери и владей.

И Вестгард с маху придавил окровавленный палец к желтоватому листу пергамента, оставляя на нем четкий кровавый отпечаток капиллярных линий, посреди которых высветился легкий шрамик, похожий на латинскую букву «V».

«Хорошее предзнаменование, если вспомнить что с нее слово „победа" начинается», – подумал Константин.

Почин был сделан, и каждый следующий из старейшин без колебаний располосовывал свой палец, украшая договорную грамоту нерушимыми печатями.

– Бери и владей, – повторяли они сурово.

Когда от стола отошел последний участник посольства, бледный Пимен облегченно вздохнул, протянул князю тряпицу, затем, спохватившись, заменил ее на гусиное перо.

Константин задумчиво повертел его в руках и вернул обратно монаху.

– И впрямь такой договор негоже чем-то иным подписывать, – громко заметил он и повернулся к стоящему поодаль Вестгарду.

Глаза старейшины семигаллов одобрительно блеснули, и он тут же вложил нож в руку князя.

«Вот только заражения крови мне не хватает для полного счастья, – усмехнулся Константин – Ну да ладно. Раз уж взялся…»

Он легонько провел пальцем по кремню, желая проверить, хороша ли заточка, и с удивлением обнаружил, что дело уже сделано и из широкого пореза нетерпеливо выглянули первые алые капли.

– Ну ничего себе, – пробормотал под нос и, с силой вдавливая окровавленную подушечку пальца в небольшой пустующий участок пергамента, решительно произнес:

– Беру!

И вновь совершенно неуместная мысль пришла ему в голову: «А ведь в этот момент в дебильной голливудской пародии на исторический фильм раздались бы громкие аплодисменты. Да-а. На самом деле, если бы сейчас кто-нибудь захлопал в ладоши, все остальные посмотрели бы на него, как на… Короче, нехорошо бы посмотрели. И чего это мне всякая ерунда в такие исторические моменты в голову лезет?» – удивился он и широким жестом пригласил всех в соседнюю гридницу, где длинный стол уже ломился от обилия яств и напитков.

Гости пили немного, зато вопросов задавали изрядно. Среди них из уст старого Анно прозвучал и тот самый, который задал еще накануне боярин Коловрат:

– Слыхал я, княже, что у тебя с епископом тоже уговор подписан. Ныне же вот еще и с нами. Оно бы все ничего, да разные они. Дабы один выполнить, надобно другой нарушить.

Старик уставился на Константина своими блекло-голубыми глазами, выгоревшими от долгой жизни, ожидая, что тот ответит.

Понять его тревогу и опасение было можно. Вопрос не в том, какой договор князь будет выполнять. Тут-то как раз все ясно. Плохо то, что один из них он все-таки порвет, и не так важно даже, какой именно. Сегодня он обманет твоего врага, а завтра?

Старики – не молодые. Как ни парадоксально звучит, но чем меньше остается человеку жить, тем больше он стремится заглянуть вперед, увидеть, что там вырисовывается.

А может, и нет в этом никакого парадокса? Человеку в годах и самому в скором времени предстоит дальняя дорога. Очень дальняя. В неведомое. Тут есть смысл подвести итоги, прикинуть, что ты оставишь людям и не помянут ли они тебя худым словом за то, что ты для них сотворил. И как знать, чем та злая речь откликнется на тебе, уже ушедшем.

Константин неторопливо отставил кубок с медом в сторону и почти дословно повторил сказанное Евпатию:

– Я свое слово завсегда держу, кому бы его ни дал. Однако ведомо мне, что рижский епископ сам его первым нарушит и моей вины в том не будет.

Лукавил, конечно, князь, говоря это. Так, самую малость, но грешил против истины. Просто так, ни с того ни с сего, да еще до прибытия подкрепления из Германии, Альберт нипочем не станет атаковать первым. Нужен был толчок, заманчивая сладкая морковка, которую иногда вывешивают на шесте перед мордой упрямого осла. Тот тянется к ней, глупый, и послушно идет вперед, жаждая похрумкать, а она все висит и висит, недосягаемая, игриво повиливая зеленым хвостиком.

Именно эту «морковку» Константин и собрался вывесить перед носом епископа, сделав ее настолько соблазнительной, чтобы тот не удержался от искушения. Но совесть князя была чиста.

Он рассуждал логично: «Вот если бы мне кто сказал, что у тех же волжских булгар, к примеру, выведены все войска из того же Сувара или из Биляра, то я же все равно не пошел бы захватывать этот город, потому как соблюдаю договор. А кто мешает епископу махнуть рукой и не обращать внимания на то, что я почти полностью выведу свои гарнизоны из Кукейноса и Гернике? Значит, сам виноват будет».

Но подробности своей задумки он рассказывать не стал – ни к чему это. Лишние уши – больше шанс провала. Он даже Евпатию собирался сказать обо всем этом только один на один. Не то чтобы он не доверял тысяцким или, к примеру, Пимену. Весь этот народ не раз испытан, так что можно быть твердо уверенным: не продаст. Да что там – каждый голову за него, Константина, готов положить, если надо. Просто незачем в тайное дело посвящать лишних людей. Да и время еще не пришло.

Хотя мешкать тоже не стоило. Окончательный уговор был таков: князю и его войску начинать через полтора месяца, не раньше. Эстам же и прочим местным жителям надлежало пока сидеть тихо-тихо, дабы преждевременно не спугнуть рыцарей. Лишь потом они должны были собрать силы и держать немцев и датчан в осаде, но тоже недолго, от силы две недели. Остальное Константин брал на себя. Главное, что от них требовалось, – это разведка и проводники, которые указали бы тайные тропы по лесам, удобные броды, если реки уже вскроются, проходы через болота.

О том высокие договаривающиеся стороны судили да рядили весь следующий день, а наутро Константин их самолично проводил, дав не только лошадей с санями и продовольствия, но и добротную охрану. Много ратников давать было нельзя, чтобы не привлекать лишнего внимания к санному поезду, да и спокойно на дорогах, однако один десяток – больше для почета – рязанский князь все-таки выделил.

Уже на следующий день он, подумав с досадой, что, когда Вячеслав все же появится, надо будет ему непременно намылить шею, уединился с Коловратом и принялся излагать суть задуманной им провокации. Обсуждение деталей затянулось на весь день и не закончилось даже к вечеру. Лишь ближе к полудню следующего дня молодой боярин отправился в Рязань.

Следом наступил черед Пимена. Ему надлежало приготовить кучу грамоток, чтобы уже наутро быстрые гонцы развезли их по всем городам Руси.

Войска к северо-западной границе надлежало стягивать немедля.

В каждом приказе были четко указаны сроки, напоминалось про запасы продовольствия и особо – про строжайшее соблюдение тайны. Памятуя о том, что рижанин Петер не один и где-нибудь во Владимире, Ростове, Ярославле, Суздале или Муроме запросто могут оказаться и другие шпионы епископа, князь навел тень на плетень, вскользь указав, что предстоит дальний поход вниз по Дону для отражения страшного ворога, называемого монголами.

Вроде бы и не хитрое дело – грамотку надиктовать, однако провозился он с этим допоздна.

Наконец, поручив Пимену с тремя помощниками переписать подготовленный черновик набело и размножить его, не забывая при этом менять имена тысяцких, он устало потянулся.

«Кажется, на сегодня все дела закончены, – подумал Константин лениво. – Пора отужинать, а там и на боковую».

Однако едва он с предвкушением гурмана начал прикидывать, чем попытается удивить сегодня дорогого гостя расторопный и хлебосольный ольговский тиун, как в маленькую тесную горенку, где он сидел, вошел Вячеслав.

Константин глянул на его мрачное лицо и сразу понял, что шею верховному воеводе намыливать не придется. Он, похоже, ее сам себе давно намылил.

Тяжело дыша – двенадцатичасовая скачка не обходится даром и привычному к седлу наезднику, – Вячеслав молча, не дожидаясь приглашения, уселся напротив друга.

– Ну вот и дождались, княже, – устало произнес он.

– Это ты про посольство прибалтов? – удивился такой осведомленности Константин.

– Каких прибалтов? – еще больше нахмурился Вячеслав.

– Подожди-ка. Тебя что же, гонцы мои в Муроме не нашли? Я же их специально за тобой послал.

– А-а-а, эти, – протянул пренебрежительно воевода. – Да, были ребятки, только они меня аж в Ростове отыскали, – пояснил он.

– Жаль, – вздохнул Константин. – Я тебя ждал. Думал на всякий случай посоветоваться, прежде чем договор подписать. Хотя в принципе там и так все ясно было. Просто опасался, что, может, мы без тебя какие-нибудь вопросы упустим.

– Так-так, – протянул воевода. – Значит, договор. Все-таки успел подписать.

– Ну да, как ты и хотел. Будем полностью все эти земли очищать, пока время позволяет. Через полтора месяца все разом начнем.

– А они еще здесь? – уточнил Вячеслав.

– Позавчера уехали. Да ты не волнуйся, мы вроде бы все из них выжали. – И Константин предложил: – Давай поужинаем, а то у меня аппетит чего-то разгулялся. За столом обо всем спокойно и переговорим.

– Не волнуйся, говоришь? – загадочно протянул воевода. – Аппетит разгулялся? Переговорим спокойно? – И совсем неожиданно спросил: – Слушай, а их догнать еще можно?

– Зачем? – пришел черед удивляться Константину.

– Чтобы все отменить, – пояснил Вячеслав.

– Ты в своем уме? У нас же договор составлен. Между прочим, кровью подписан, – похвастался князь.

– Княже, сейчас не до красивых словес и изящных литературных сравнений, – вздохнул воевода.

– Это не красивые словеса, – немного обиделся Константин за такое невнимание к столь существенной детали. – Вон, смотри, палец порезан, который я к пергаменту прикладывал.

– Так это прибалты были или черти? – мрачно спросил Вячеслав и, не дождавшись ответа, вновь повторил: – Все равно нужно догнать и все отменить.

– Догнать, может быть, и получится, хотя трое суток – большая фора, – прикинул Константин. – Только это ни к чему. Договор рвать я не буду, – произнес он решительно. – Да и зачем? Я уже и Коловрату задачу определил, и тысяцкие готовиться принялись. Даже грамотки вон вместе с Пименом заготовили и гонцам раздали. Те, правда, еще не выехали, но рано поутру точно во все стороны понесутся. И вообще, отменять все только из-за того, что ты в чем-то усомнился…

Вячеслав молча скинул с плеч шубу и полез за пазуху. Руки с мороза еще не слушались, поэтому копался он долго, наконец нашарил нужное и вытянул на свет божий небольшой свиток. Небрежно бросив его на стол, воевода тихо произнес:

– Татары к кавказскому хребту вышли, княже, – и осекся, глядя на то, как заливисто хохочет его друг.

* * *

И пришед к нему некие, во грехе язычества погрязшие, и рекли ему тако: «Приди и володей нами, княже, но за то надлежит тебе душу свою отдати, ибо сами мы слуги диаволовы, а он жаждет уговор оный рудой скрепити». И взя Константин нож камен у одного из холопов диаволовых и, не убояшась кары Божией, рассек перст себе и рудой своей харатью подписаша».

Из Суздальско-Филаретовской летописи 1236 года.

Издание Российской академии наук. СПб., 1817

* * *

И услыша о том, яко сей князь бысть добр да милостив к люду свому, пришед о ту пору к нему некие, падоша в нози и возопиша горька: «Подсоби, княже, и дай заступу от силы темной, коя уж вовсе нас одолеша».

И лились из очес их на харатью не слезы горючие – руда алая. И возболеша душа у Константина, и рек он им тако: «Отныне присно и на веки веков вас под длань свою приму и ворогам вашим злым пощады не дам». Своим же тако изрек: «Братья, аще мы сим не поможем, то сии имут имен предатися к ним, то онем болши будет сила!»

Из Владимирско-Пименовской летописи 1256 года.

Издание Российской академии наук. СПб., 1760

* * *

Любопытно, что ни в одной летописи совершенно нет конкретики – кто именно явился той зимой к Константину. Казалось бы, отчего не назвать, отчего не похвалиться или не побранить, но все рукописи упрямо называют их безликим именем «некие» и точка.

Предположений два. Профессор В. Н. Мездрик считает, что это были племена с юга, испугавшиеся монгольского нашествия, а академик Ю. А. Потапов указывает, что посольство, дескать, пришло с севера, от изнывавших под тяжестью немецкого ига диких племен эстов, ливов, лэттов, семигаллов, эзельцев и куронов. Это звучит более логично, но определенные шероховатости все равно остаются.

Позволю себе внести маленькое уточнение, после чего все немедленно встанет на свои места. Под «некими» подразумеваются вовсе не послы прибалтийских племен. Это были разведчики Константина, которые пришли доложить о том, что все сделано, определенная подрывная работа проведена, народ, благодаря нашим усилиям, готов подняться в любой момент, словом, «Иди и владей».

Если только допустить эту небольшую добавку, то все сразу становится на свои места. Пимен их не называет, чтобы не выдать, хотя при этом я вполне допускаю, что он хорошо знает их имена. Называть же вымышленные он не хочет, не желая отнимать у героев заслуженную славу. Потому он и ограничивается неопределенным «некие». Филарет же, которому на эти этические проблемы наплевать, имен их не знает вовсе, потому и вынужден повторять Пимена.

Кстати, именно этим и объясняется упоминание крови на договоре. У Пимена это не более чем красивое литературное преувеличение, в то время как Филарет воспринимает данный изыск всерьез и преподносит его уже в преломлении через призму своей неприязни к рязанскому князю.

Албул О. А. Наиболее полная история российской государственности.

СПб., 1830. Т. 3, с. 46.

Глава 11

Alea jacta est[Alea jacta est – жребий брошен (лат.) Знаменитое выражение, приписываемое Цезарю, когда он решился форсировать реку Рубикон.]

Вся наша жизнь – игра азарта…

Кто стасовал, кто чем пошел…

Одна невыгодная карта —

Источник горести и зол.

Лопе де Вега

– Извини, Слава, это у меня нервное. – Константин вытер выступившие слезы и пояснил: – Я сегодня такую славную дезинформацию во всех грамотках запустил, дескать, ворог на юге страшенный объявился, сбор скомандовал, а к вечеру мое вранье неожиданно правдой оказывается. Наверное, не зря люди говорят: «Не буди лихо, пока оно тихо». Так что с татарами? Есть сведения?

– Купец один остановился в Булгарии. Вот оттуда нарочного и прислали. Тебя не было, вот я и взял на себя наглость прочесть. А как узнал, то тоже сбор объявил, правда тренировочный, чтоб народ не мандражировал.

– Не понял я что-то. Ты по порядку можешь?

– Могу. В послании говорится, что Чингисхан направил свои тумены, которые возглавили Субудай-багатур и Джэбэ-нойон, в сторону Кавказа якобы на поиски Муххамед-шаха. Это если кратко. Причем направили их аж позапрошлым летом. Значит…

– Ну ты меня и напугал, – облегченно вздохнул Константин. – Они еще по Ирану с Кавказом будут не меньше двух лет лазить, и потом там же Стоян с отборным полком стоит под Азовом. От него никаких известий не было?

– Нет.

– Значит, все в порядке. История идет по запланированному, а правильнее сказать, по старому официальному варианту, то есть ожидать их появления надо не раньше весны 1222 года.

– А если они все-таки уже перешли хребет? – усомнился Вячеслав.

– Тоже ничего страшного. В любом случае времени у нас куча. Дело в том, что они в этих степях целый год проведут. Помимо алан, точнее, ясов, они еще и половцев по степи гонять будут, а потом, зимой уже, набег на крымские города устроят.

– Наш пострел везде поспел, – хмыкнул воевода. – А там они чего забыли?

– Да то же самое, что и везде, – добычу. Потом, по весне, опять в степь вернутся.

– Я так понял, что весной излюбленная монгольская забава – это охота. Только вместо зайцев у них половцы.

– Правильно понял. Конечно, полк Стояна внесет кое-какие коррективы. К тому же в тот раз половцы поддались на татарские уговоры и предали алан, а теперь все будет по-другому.

– Почему? – не понял Вячеслав. – Ты воспитал своего шурина и он стал искренним и честным?

– Нет, я ему отправил письмо, где рассказал ему все его будущее, угаданное якобы моим прорицателем, а в конце добавил, что великий шаман уговорил судьбу и она может измениться, если сам Данило Кобякович поступит иначе и не станет предавать алан.

– Думаешь, послушается? – усомнился воевода.

– Шурин все-таки, – пожал плечами князь. – Тем более что у него должок передо мной за побитого Юрия Кончаковича. Словом, все эти коррективы тоже в нашу пользу, то есть еще больше задержат татар. К тому же надо дожидаться, пока хан Котян самолично приедет в Киев на поклон к русским князьям. И пока его там не будет, пытаться что-либо сделать глупо.

– А если они раньше…

– Никаких «если», – раздраженно перебил Константин. – Мы все спокойно успеем – и разобраться с Прибалтикой, и двинуться потом на юг. Напоминаю, что сейчас заканчивается лето шесть тысяч семьсот двадцать восьмое и с первого марта начнется двадцать девятое, то есть тысяча двести двадцать первый год. В прежней официальной истории битва на Калке произошла тридцать первого мая, но по одним летописям – в двадцать третьем году, а по другим – в двадцать четвертом. Причем последняя дата указана в подавляющем большинстве летописей.

– А на другие годы они не ссылаются? Например, на двадцать второй? – хмуро осведомился Вячеслав.

– На другие годы они ссылаются, но никак не на двадцать второй. В Густинской и Никоновской говорится, что это случилось в двадцать пятом, а в Рогожинской и вовсе указан двадцать шестой. Разумеется, мы будем отталкиваться от самого раннего года, – успокоил он друга.

– И на том спасибо, хотя я все равно бы погодил с Прибалтикой. Ну, чего нам распыляться? Горит она, что ли? Опять же сам говорил: второй фронт, римский папа… Оно нам надо? Или ты решил угодить новоявленному царю и начать его правление с победоносной войны? – не удержался он от подковырки. – Кстати, а какого черта ты здесь, в Рязани, а не на коронации своего разлюбезного галицкого князя? Или она уже успешно завершилась и Мстислав I уселся на престол?

К идее Константина увенчать царским венцом голову героя битвы под Липицей воевода изначально относился с изрядной долей скепсиса, не желая прислушиваться к доводам друга и вникать в мудреные соотношения сил, которые, словно в пасьянсе, раскладывал перед ним Константин.

Вообще-то резон в его словах имелся. Все-таки родным зятем Удатного был не кто иной, как Ярослав Всеволодович.

– А если царю твоему что-нибудь стрельнет в голову? Ну, скажем, бешеная муха его укусит, или он с цепи сорвется, или вожжа под хвост попадет и он на тебя окрысится – что тогда? Бунтовать против законно избранного государя – это, знаешь ли, еще хуже выйдет, чем сейчас, – утверждал Вячеслав.

Бесконечные споры, как правило, заканчивались с ничейным счетом. Каждый считал свои доводы самыми убедительными и логичными. Потому воевода и был сейчас так ироничен, спрашивая друга о результатах киевского вояжа.

– Не избрали его. Он, видишь ли, пожелал благородство проявить и сам в мою пользу отказался, – помрачнел Константин.

– Так ты теперь царь?! – вытаращил на него глаза Вячеслав. – Ну, поздравляю. Слушай, покажи корону, а? Я ведь ею так и не успел полюбоваться перед твоим отъездом.

Царский венец действительно был изготовлен рязанскими златокузнецами буквально перед самым отъездом князя в Чернигов. Потому воеводе и не удалось его увидеть – было не до того.

– Я ее в Киеве оставил, – сознался Константин.

– Слушай, ты совсем, что ли, заработался? – возмутился Вячеслав. – Я смотрю, одичал ты, пока меня не было. Договоры кровью подписываешь, чтоб чернила сэкономить. И с короной тоже. Ты здесь, а она – там. Сопрут ведь, как пить дать сопрут.

– Да не выбрали меня, – досадливо морщась, пояснил князь. – Там такая буча поднялась, хоть святых выноси. Отца Мефодия, правда, поставили в митрополиты, да и то со страшенным скрипом. А царя на Руси как не было, так и нет.

– Ну и хрен с ним, – беззаботно отозвался воевода. – Подумаешь, царь. Татар раздолбаешь, так эти Рюриковичи еще просить тебя будут, чтоб согласился, а ты, понятное дело, поломаешься, покочевряжишься, молоко себе за вредность выторгуешь, ящик водки с них сдерешь, ну и по мелочам – отпуска дополнительные, оклад повышенный, питание удвоенное…

– Остапа понесло, – произнес Константин, взирая на вдохновенно витийствующего друга. – Кстати, ты почти угадал. Только не татар, а немцев.

– Не понял? – уставился на князя воевода. – При чем тут немцы и что именно я угадал?

– Ты же не дослушал до конца о киевских делах, – спокойно заметил Константин. – А дальше было так… – Он рассказал о княжеском съезде и спросил: – Теперь понимаешь, почему мне так важно выиграть эту кампанию? Если к лету мы выкинем рыцарей в море, то считай, что корона у нас в руках. И тогда мы на Калку выведем полностью всю Русь.

– Нам и своих воинов хватило бы, – проворчал воевода. – К тому же и времени для их обучения нет, а в своем нынешнем виде русское ополчение… – Не договорив, он пренебрежительно махнул рукой.

– Пусть почувствуют вкус победы, – возразил Константин. – Лишь бы с Прибалтикой заминки не было. Вот послушай, чего я задумал. Для начала…

– Костя! – жалобно взвыл воевода. – Ты мне друг, но сон дороже. Я же с ног валюсь. Давай завтра поутру.

На следующий день Константин неторопливо обсуждал со своим верховным воеводой план покорения Прибалтики и рьяно защищал его от критики, а Евпатий Коловрат в это время уже действовал. Он отчаянно торговался с купцом Петером, сражаясь за каждую куну.

Наконец они договорились о том, что торговец отдаст все запасы сукна, которые так и не доехали из Любека до места своего назначения, по три гривны за постав[97 - Постав – старинная мера длины, применяемая в то время в оптовой торговле сукном. В каждом из них было от 30 до 60 локтей, то есть от 15 до 30 метров.].

Вывалив на стол девяносто тяжелых, тускло поблескивающих серебром, новехоньких рязанских монет, Евпатий весело засмеялся и лукаво заметил:

– Думаешь, выгадал ты? Ан нет. Через седмицу или две, когда все прознали бы о княжеском заказе, ты мне свое суконце дешевле пяти гривен нипочем бы не продал. Так что это князь мой с прибытком оказался.

Купец, заинтригованный тем, для чего вдруг Константину понадобилось столько сукна, только развел руками, изображая уныние, и пригласил дорогого гостя к столу, чтобы спрыснуть сделку.

Он и впрямь оказался в Рязани не просто так, а по поручению рижского епископа, так что вызнать о загадочных намерениях князя было для него жизненно важно.

Когда-то, несколько лет назад, купец угодил в отчаянный переплет. Встретившись с лихим перекупщиком, который сам за бесценок взял шелк у монгольских воинов, Петер занял кучу марок и скупил все, что у того было. Но до Любека товар он так и не довез. Сразу все три его корабля, доверху груженные этим шелком, были ограблены морскими пиратами.

Конечно, былого печального засилья королей открытых морей давным-давно уже не было. Оно стало заканчиваться еще лет триста назад, когда ярл Гальфган Черный собрал вокруг себя на тинге[98 - Тинг – народное собрание у скандинавов в Средние века.] свободных бондов[99 - Бонды – в скандинавских странах в Раннее Средевековье все свободные люди, имевшие свое хозяйство и не принадлежавшие к знати.] и начал методично вытеснять храбрых викингов из Норвегии. С тех пор самые удачливые морские разбойники успешно устроились на чужбине, вроде Ролло, ставшего под именем Роберта первым нормандским герцогом. Но такое удавалось единицам. Многие просто погибли.