Чтение 13–й страницы книги ~Сестричка~

- Еще раз номер машины, Флэк? - внезапно спросил я.

- Какой машины?

Я перегнулся через стол и стряхнул пепел сигареты на его пистолет. Еще
раз поглядел ему в глаза. Но я знал, что он уже сломлен. Видимо, и он это
знал. Взяв пистолет, он сдул с него пепел и сунул в ящик стола.

- Уходи. Убирайся, - процедил он. - Донесешь фараонам, что я обшарил
жмурика? Ну и что? Может, меня турнут с работы. Может, посадят. Ну и что?
Когда выйду, заживу на славу. Малышу Флэку не придется мечтать о кофе с
печеньем. Не воображай, что темные очки собьют малыша Флэка с толку. Я
смотрел много фильмов и не мог не узнать эту красотку. Если хочешь знать,
она еще долго продержится в кино. Она подает надежды, и кто знает, - он
торжествующе усмехнулся, - может, вскоре ей потребуется телохранитель.
Человек, который бы крутился поблизости, все подмечал, оберегал ее от
неприятностей. Знающий что к чему и разумно относящийся к деньгам... В чем
дело?

Я подался вперед и, склонив голову набок, прислушивался.

- Кажется, звонит церковный колокол, - сказал я.

- Здесь поблизости нет церквей, - с презрением ответил Флэк. - Это
звенит в твоем драгоценном мозгу.

- Только один колокол. Очень унылый звон. Кажется, его называют
заупокойным.

Флэк тоже прислушался.

- Ничего не слышу, - резко сказал он.

- И не услышишь. Ты будешь единственным, кто не сможет его услышать.

Флэк молча уставился на меня противными маленькими, сощуренными
глазками, его маленькие и такие же противные усики блестели. Одна рука
бессмысленно подергивалась на столе.

Я оставил его наедине с его мыслями, очевидно, такими же мелкими,
противными и трусливыми, как и он сам.

12

Нужный мне дом располагался на Дохени-драйв, в нескольких шагах вниз по
склону от Стрипа. Собственно говоря, это были два дома, стоящие один за
другим и соединенные мощным патио с фонтаном и аркой с надстройкой. В
отделанном под мрамор вестибюле находились почтовые ящики и кнопки
звонков. Над тремя из шестнадцати не было фамилий. Те, что я прочел, не
интересовали меня. Предстояло еще слегка потрудиться. Я дернул парадную
дверь, она оказалась не запертой, но дела мои на этом не закончились.

Снаружи стояли два "кадиллака", "линкольн-континенталь" и
"паккард-клиппер". Цвет и номер "кадиллаков" были не те. На другой стороне
улицы какой-то парень в бриджах, перебросив ноги через открытую дверцу,
развалился в "лансии" с низкой посадкой. Он курил, глядя на бледные
звезды, знающие, что от Голливуда нужно держаться подальше. Я по отлогому
холму поднялся на бульвар, пройдя квартал на восток, вошел в душную,
словно карцер, телефонную будку и набрал номер человека, прозванного
Пеория Смит, потому что он заикается. Связь между делом Оррина и Пеорией -
это одна из маленьких тайн, раскрывать которые мне недосуг.

- Мэвис Уэлд, - сказал я. - Телефонный номер. Это Марлоу.

- Яс-с-сно, - ответил он. - М-м-мэвис Уэлд? Тебе нужен ее т-телефон?

- Сколько с меня?

- Д-десять долларов.

- Считай, что я не звонил.

- П-постой! Давать телефоны малышек не положено. Для помощника
реквизитора это большой риск.

Я молчал, вдыхая то, что выдохнул.

- И адрес дам, само собой, - прохныкал Пеория, забыв о том, что он
заикается.

- Пять долларов, - сказал я. - Адрес у меня уже есть. И не торгуйся. Не
думай, что ты единственный, кто за плату сообщает не внесенные в
справочники телефонные номера...

- Ну подожди, - недовольно сказал он и пошел за хорошо известной мне
маленькой красной записной книжкой. Заика-притворщик. Когда он волновался,
заикание его как рукой снимало. Возвратясь, Пеория сообщил мне номер.
Конечно же, из Крествью. Если в Голливуде номер у тебя не из Крествью, ты
никчемность.

Открыв дверь стеклянно-металлической камеры, чтобы не задохнуться, я
снова завертел диск. После двух гудков ответил томный женский голос. Я тут
же снова закрыл дверь.

- Да-а-а, - проворковал голос.

- Мисс Уэлд, пожалуйста.

- А кто звонит мисс Уэлд, можно узнать?

- Уайти просил меня срочно передать ей несколько снимков.

- Уайти? А кто он такой, амиго?

- Главный фотограф киностудии, - сказал я. - Неужели не знаете? Если вы
скажете мне номер квартиры, я подойду. Тут всего несколько кварталов.

- Мисс Уэлд принимает ванну. - Моя собеседница засмеялась. Там, где
находилась она, ее смех, очевидно, звучал серебряным колокольчиком. Там
же, где находился я, - создавалось впечатление, будто кто-то двигал
кастрюли. - Но вы непременно приносите фотографии. Я уверена, ей не
терпится взглянуть на них. Номер квартиры четырнадцать.

- И вы будете там?

- Ну конечно. Само собой. Надо ли спрашивать?

Я повесил трубку и нетвердым шагом вышел на свежий воздух. Парень в
бриджах все еще высовывал ноги из "лансии", но одного из "кадиллаков" уже
не было, а на стоянке появились два "бьюика" с откидным верхом. Я позвонил
в четырнадцатую квартиру и прошел через патио, где алая китайская
жимолость освещалось маленьким прожектором. Еще один прожектор освещал
большой декоративный пруд с множеством жирных золотых рыбок и неподвижные
листы лилий; сами лилии плотно закрылись на ночь. У пруда стояла пара
каменных скамеек, на газоне пустовали качели. Дом казался не особенно
дорогим, хотя в том году все дома были дорогими. Квартира находилась на
втором этаже, одна из двух дверей выходила на широкую лестничную площадку.

На звонок дверь открыла высокая брюнетка в галифе. "Соблазнительная"
было бы для нее весьма слабой похвалой. Галифе, как и ее волосы, были
угольно-черными. Шелковая блузка - белой, шею неплотно облегал алый шарф,
правда, не столь яркий, как губы. В крошечных золотых щипчиках она держала
длинную коричневую сигарету. Пальцы изобиловали кольцами. Черные волосы
посередине разделял пробор. Вдоль тонкой загорелой шеи свисали две толстые
блестящие косы. Каждая с алым бантом. Однако маленькой девочкой брюнетка
была уже давно.

Она глянула на мои пустые руки. Студийные снимки обычно слишком велики,
чтобы уместиться в кармане.

- Мисс Уэлд, пожалуйста, - сказал я.

- Можете отдать снимки мне. - Голос ее был холодным, ленивым,
надменным, глаза же - совсем иными. Затащить ее в постель казалось не
труднее, чем побриться в парикмахерской.

- Извините. Я должен отдать их ей лично.

- Я же сказала, она принимает ванну.

- Я подожду.

- Насчет снимков - это вы серьезно, амиго?

- Совершенно. А в чем дело?

- Ваше имя?

Теперь ее голос ворковал, трепетал, вздымался, опускался, в уголках губ
очень медленно, не быстрее, чем ребенок ловит снежинку, появлялась нежная,
манящая улыбка.

- Последний фильм с вашим участием был великолепен, мисс Гонсалес.

Она распрямилась и затрепетала от радости. Вспыхнувшая молнией улыбка
совершенно преобразила ее лицо.

- Но ведь фильм же был отвратительным, красавчик, - оживилась она. -
Форменная чепуха. Вы прекрасно знаете, что чепуха.

- Раз там снимались вы, он не может быть чепухой, мисс Гонсалес.

Она отошла от двери и поманила меня за собой.

- Выпьем. Опрокинем по стаканчику, черт возьми. Обожаю лесть, даже
самую грубую.

Я вошел. Упрись мне в поясницу дуло, я бы ничуть не удивился. Мисс
Гонсалес стояла так, что, входя, я задел ее грудь. Аромат ее духов был
прекрасен, как Тадж-Махал при лунном свете. Закрыв дверь, она танцующей
походкой направилась к маленькому бару.

- Шотландского? Или предпочитаете коктейли? Я смешиваю совершенно
отвратительный мартини.

- Шотландское - это прекрасно, спасибо.

Мисс Гонсалес взяла два таких больших стакана, что в них вполне можно
было ставить зонтики, и налила в них виски. Я сел в кресло и огляделся.
Обстановка была старомодной. Псевдокамин с газовыми горелками вместо дров
и мраморной доской, трещины в штукатурке, парочка ярко размалеванных
картин на стенах (за такую мазню вряд ли стоило платить деньги), старый
черный обшарпанный "стейнвей", на котором в виде исключения не было
испанской шали. Там и сям валялись новенькие книжки в ярких обложках, в
углу стояла двустволка с красивым резным ложем, стволы которой обвивал
бант из белого атласа. Голливудская причуда.

Брюнетка в галифе сунула мне стакан и уселась на подлокотник моего
кресла.

- Можете называть меня Долорес, - сказала она, основательно хлебнув
шотландского.

- Спасибо.

- А как я могу называть вас?

Я усмехнулся.