Чтение 13–й страницы книги ~Непристойный танец~

поинтересовался Обердорф. - Вы не могли скрыть радость.

- Вы удивительно догадливы, герр Обердорф, - весело сказал Сабинин. - От
вас ничто не укроется... Наконец-то... Да, вот что мне пришло в голову, -
добавил он елико мог небрежнее. - Если у вас нет возражений, в дальнейшем я
буду забирать у нас всю корреспонденцию, адресованную в пансиона). И друзья
меня об этом просили, и личные причины имеются... А вам за труды я буду
платить крону в неделю. Сегодня как раз понедельник..

Он вынул серебряный кружочек, где на одной стороне красовался профиль
короля и императора в лавровом венке, прямо-таки античном, а на другой -
высокая амлрийская корона, на взгляд Сабинина, смахивавшая скорее на шапку
какого-то из азиатских народов. Каковое мнение он благоразумно удержал при
себе, чтобы не войти в контры со смешным законом об оскорблении величества.

Старикан принял серебряную монету с величайшей охотой, даже заулыбался:

- Меня это вполне устраивает, герр Трайкофф... Почтальон приходит в
половине одиннадцатого...

- Да, я уже успел заметить. Я буду выходить к вам именно в это время. Мы,
болгары, тоже умеем быть педантичными.

- Должен вам заметить, господин Трайкофф, что вы напоминаете скорее
немца, - льстиво заявил Обердорф, очевидно, считавший своим долгом пред
лицом столь щедрой платы проявить и должную угодливость. - Те болгары, что
здесь жили до вас, выглядели совершенно иначе: всклоченные брюнеты, платье
на них всегда сидело крайне дурно, галстуки завязаны криво, они постоянно
шумели, махали руками, от них, простите, пахло чесноком...

- Ну, среди нас встречаются самые разные люди, - сказал Сабинин, немного
встревоженный этими этнографическими наблюдениями старикашки. - И брюнеты, и
блондины, как и среди немцев. Одни воспитаны хорошо, другие плохо, вот и
все...

- О да, я понимаю. Вы - совсем другое дело. Вы ведь были офицером, герр
Трайкофф?

- Почему вы так решили? - спросил Сабинин, чье хорошее настроение
мгновенно улетучилось.

- Помилуйте, старый солдат такие вещи замечает сразу! У вас, герр
Трайкофф, классическая офицерская походка, вы часто продолжаете как бы
придерживать левой рукой эфес сабли, да и выправка дает себя знать...

"Пенек глазастый", - с неудовольствием подумал Сабинин, про себя печально
вздохнув. Вот это так подметил. Нужно будет следить за собой. Ладно, в конце
концов, нет ничего противозаконного в том, что молодой болгарский повеса
когда-то служил в армии родного княжества...

- Да, вы правы, - сказал он неохотно. - Но я бы попросил вас, герр
Обердорф..

- Вы можете всецело положиться на мою деликатность, - заверил старикан,
перед мысленным взором которого наверняка сияли сейчас серебряные кроны. -
Мало ли какие могут быть причины у молодого человека.. Я многое повидал.

- Я был когда-то офицером, - сказал Сабинин. - Вы правы. Но вот уже пару
лет, как вышел в отставку. Военная служба у нас - вещь унылая, лишена особой
перспективы...

- Ничего, - утешил старик - Вполне возможно, и придет конец вашему
сонному царству. У вас на Балканах, поверьте чутью старого солдата, скоро
будет ад кромешный. Я почитываю газеты, герр Трайкофф. Слишком много
государств, и любое из них, какое ни возьми, питает претензии к соседям.
Когда-нибудь это лопнет. А война для офицера - это всегда еще и перспектива.
Цивилисты нас с вами не
поймут, но мы-то соображаем, а?

- Вы совершенно правы, герр Обердорф.

- Рад, что вы понимаете. Не могу взять в толк, что человек вашего полета
находит привлекательного в обществе революционеров.

- Каких еще революционеров? - вполне натурально удивился Сабинин.

- Герр Трайкофф... - хитро ухмыльнулся старикашка. - Ну что вы, право...
Я здесь давно, и два-три последних года, поверьте, чуть ли не от каждого,
кто здесь живет, слышу о русских революционерах, которые сделали пансионат
штаб-квартирой... Дело, надо вам сказать, житейское. Последние лет
шестьдесят Европа так и кишит разнообразнейшими революционерами всех мастей
и пошибов, это уже и не вызывает никакого интереса. Лишь бы вы ничего не
замышляли против короля и императора.., впрочем, это дело полиции, а не мое.
С вашим императором меня ничто не связывает, и мне положительно наплевать,
что вы там против него замышляете...

"Слышал бы это Кудеяр, - злорадно подумал Сабинин. - Или товарищ Козлов.
Два гения конспирации, изволите ли видеть. Уж если Обердорф говорит об этом
так буднично, значит, вся округа давно болтает..."

- Ну какой я революционер, герр Обердорф? - усмехнулся он. - Я - бродяга,
путешественник, искатель приключений...

- Нимало не сомневаюсь, герр Трайкофф, - поспешил заверить старик. - Вы -
совсем другое дело. Но вот другие обитатели пансионата, знаете ли... Взять
хотя бы фрейлейн Екатерину. Девушке ее возраста пристало бы заниматься
чем-то более полезным и приличным...

- О господи! - сказал Сабинин. - Чем она вас ухитрилась шокировать?

- Да знаете ли... Фрейлейн долго читала мне лекцию, пытаясь убедить, что
я, как она выражается, жертва эксплуататорского класса, бросавшего меня в
военные авантюры ради защиты каких-то загадочных производительных сил...
Никто меня не бросал в авантюры, никакие "классы". Я всегда был от природы
непоседлив, и мне больше нравилось шагать с ружьем, нежели возиться с землей
или подаваться в мастеровщину. Только и всего. Боюсь, фрейлейн меня так и не
поняла, и мы остались при своем...

- Беда с этими излишне образованными девицами, - дружелюбно сказал
Сабинин. - Постараюсь на нее повлиять... Всего хорошего, герр Обердорф...

Он поклонился и неспешным шагом направился в ворота, вскоре,
спохватившись, под впечатлением только что закончившегося разговора,
переложил трость в левую руку и постарался не отмахивать правой - не один
лишь старикан мог оказаться столь глазастым и сообразительным...

В обширном дворе стоял опрятный, красивый флигель, каменный, двухэтажный,
построенный некогда в форме буквы "Г", тот самый пансионат "Zur Kaiserin
Elisabeth" , где для человека постороннего
никогда и ни я что не нашлось бы места, - объяснили бы с милой, сожалеющей
улыбкой, что все нумера, вот незадача, заняты господами путешествующими... С
первого дня своего пребывания здесь Сабинин, уже набравшийся кое-каких
подпольных премудростей, отметил, что место выбрано чрезвычайно удобное:
неподалеку начинался обширный Иезуитский парк, скорее напоминавший ликую
дубраву При необходимости без особого труда можно было скрыться в чащобе,
оцепить которую, пожалуй, у л"венбургской полиции не было никакой физической
возможности...

Вывеска была на немецком, конечно, - австрияки за этим следили зорко,
некоторые послабления допускались лишь для венгров в силу их особого статуса
в империи, а вот славянские народы, обитавшие под скипетром казавшегося
бессмертным государя Франца-Иосифа, подобных излишеств лишены. Каковая
политика, твердая и последовательная, удивительным образом совмещалась с тем
пикантным и широко известным фактом, что революционеры из сопредельных
держав, в том числе и славянских, чувствовали себя здесь крайне вольготно...

Опустившись на лавочку поблизости от входа в пансионат, Сабинин бегло
перетасовал в руках корреспонденцию. С двумя письмами на имя владельца
пансионата ничего нельзя было поделать, кроме внешнего осмотра, зато
открытка на имя господина Петрова (под этим лишенным особой фантазии
артистическим псевдонимом здесь обитал Кудеяр) предоставляла не в пример
больше возможностей, поскольку открытку можно сравнить с обнаженной дамой с
пикантных парижских карточек, где все напоказ и нет ни малейших тайн...

Открытка была французская, картинка изображала какой-то из многочисленных
эпизодов ратных подвигов Наполеона Бонапарта, а отправлена она из
французского же портового города Гавр. Однако писавший, несомненно, владел
французским скверно, да и почерк изобличал человека, не привыкшего к долгим
занятиям эпистолярией. В нескольких корявых строках сообщалось, что пишущий
пребывает в Гавре, каковой скоро собирается покинуть, и выражает надежду,
что в "следующем месте" все пройдет прекрасно. Подпись опять-таки не
французская Джон Грейтон. Что наталкивало на мысль об англосаксе.

В заключение Сабинин распечатал адресованное ему письмо. На хорошем
немецком, подписанное "Тетушка Лотта". Короткое и неинтересное, написанное
скорее из вежливости и посвященное бытовым пустячкам.

И потаенный его смысл, то зашифрованное сообщение, что таилось за
пустословием немецкой тетушки, тоже был неинтересен, поскольку не содержал
ни новостей, ни каких-либо деловых предложений. Краткая весточка о том, что
все остается в прежнем своем состоянии. Досадно, конечно, но ничего тут не
поделаешь..

- Ничего не поделаешь... - пробормотал он себе под нос И остался сидеть,
держа распечатанное письмо на коленях. В пансионат входить не хотелось -
ввиду некоторых особенностей сего домика заставлявших даже отнюдь не
слабонервного человека зябко поеживаться..

За время пребывания здесь он невольно проник если не во все, то уж по
крайней мере в главные секреты внешне мирного и благопристойного заведения,
руководимого паном Винцентием - высоким, изысканно вежливым рыжеусым поляком
с блестящим, словно только что отлакированным пробором.

После его прибытия еще несколько дней сюда съезжались постояльцы - все,
как на подбор, молодые, крепкие ребята. С первого взгляда было ясно, что
они, элегантные на вид, внешне порой напоминавшие самую натуральную "золотую
молодежь", тем не менее вышли из тех слоев общества, где золота не видели и
в руках не держали. Многих, полное впечатление, буквально в последние дни
кое-как приучили к манишке, запонкам, манжетам, брюкам дудочкой. Вот только
поднимать их на смех не следовало - эти молодые люди, опытные эсдековские
боевики, успели натворить на просторах Российской империи столько, что
элементарный практицизм заставлял относиться к ним уважительно. За каждым
тянулся приличных размеров шлейф из эксов, перестрелок с полицией, убийств и
взрывов. Сабинину они напоминали молодых красивых зверей - в том смысле, что
к смерти и крови относились как раз с наивной естественностью дикого зверя.