АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ |
|
|
АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ |
|
|
|
Онмолчал и дергал кадыком, но наконец я услышал:
--Ну, как раз два года назад, когда Индийскому Шелку было пять, он
легко выиграл гонку Эрмитажа здесь, в Ньюбери, и все прочили ему Золотой
Кубок еще в прошлом году, а папа говорил, что он еще не вошел в силу и что надо дать ему время. Понимаете, папа очень гордился этим конем. Из тех, которых папа тренировал, он был лучше всех, и при этом не чей-то, а его собственный. Не знаю, можете ли вы это понять.
-- Я понимаю.
Он искоса взглянул мне в лицо.
-- Ну, Индийский Шелк заболел. То есть непонятно было, что у него болит. Он просто стал терять быстроту. Даже дома не мог перейти в галоп, не мог одолеть других лошадей из папиного двора, а ведь он их круглый год перегонял. Папа не мог заявлять его на скачки. И тренировать его уже не получалось. И ветеринар ничего такого не нашел. Взяли на анализ кровь и прочее, давали ему антибиотики и слабительное, потому что думали, что у него глисты, но все без толку.
Мы подошли к последнему барьеру и стояли теперь на жесткой траве, а пара-тройка энтузиастов, толкаясь, слезли с трибуны и встали рядом с нами, чтобы понаблюдать бегущих лошадей в непосредственной близости.
-- Я-то большей частью был в школе, понимаете, -- сказал Рикки. -- То есть каждый вечер я возвращался домой, но мне надо было готовиться к экзаменам, и домашней работы было полно, и я на самом деле не очень-то и хотел знать, что там с Индийским Шелком. Я думал, папа зря так суетится, и лошадь просто подхватила какой-нибудь вирус, и все пройдет. Но ему только становилось хуже, и однажды мама заплакала. -- Он вдруг остановился, как будто это и было самое худшее. -- Я никогда не видел раньше, чтобы так плакали, -- сказал он. -- Наверное, вам кажется, что это смешно, но это страшно меня расстроило.
-- Мне не кажется, что это смешно.
-- Ну, все равно. -- Но, видимо, он почувствовал себя уверенней. -- Так случилось, что Индийский Шелк совсем ослаб, однажды просто упал на дороге и есть отказывался, и папа был в полном отчаянии, потому что ничего нельзя было сделать, а мама не могла вынести мысли, что его пошлют на живодерню, и тут позвонил один тип и предложил его купить.
-- Купить больную лошадь? -- не поверил я.
-- Не думаю, что папа собирался признаваться, насколько лошадь плоха. Собственно говоря, Индийский Шелк к этому времени стоил ровно столько, сколько на живодерне дают за тушу, а это не очень много. А тот малый предложил чуть не вдвое. Но он сказал, что знает, мол, Индийский Шелк больше не может выступать на скачках, и он просто будет за ним хорошо ухаживать, отправит пастись на прекрасные луга, пусть это займет много времени... Но это означало, что папа больше не будет оплачивать счета ветеринара, они с мамой не будут видеть, как Индийскому Шелку становится все хуже и хуже, и мама не будет бояться, что из него сделают собачьи консервы, и они позволили его забрать.
Лошади второго заезда вырвались на дорожку и галопом пролетели мимо нас; на солнце сверкнули яркие цвета жокеев.
-- И что было потом? -- спросил я.
-- Несколько недель -- ничего. Вроде бы мы стали забывать. А потом кто-то сказал папе, что Индийского Шелка опять тренируют и он выглядит великолепно. Папа не мог поверить.
-- Когда это произошло?
-- В прошлом году, как раз перед... перед Аскотом.
На земле у барьера уже собралась целая толпа, и я оттянул парнишку вдоль дорожки чуть подальше, в ту сторону, куда должны были бежать лошади.
-- Давай дальше.
-- Ну, как раз подошли мои экзамены. И я считал, что они очень важны, что от них зависит вся моя дальнейшая жизнь, понимаете?
Я понимал.
-- И папа узнал, что человек, который купил Индийского Шелка, отправил его ни на какие не на луга, а прямиком к Кальдеру Джексону.
-- Ага! -- сказал я.
-- И тот человек сказал, что Кальдер Джексон обладает даром целителя, как волшебник, и он прочего коснулся Индийского Шелка, и тот поправился. Только подумайте... И папа был в жутком состоянии, потому что кто-то ему советовал послать лошадь к Кальдеру Джексону, когда все было так плохо, а папа попросил не молоть ерунды и не лезть к нему со всякими шарлатанами. И мама сказала, что он должен был послушаться ее, потому что она тогда говорила, мол, почему бы и нет, ведь хуже уже .не будет, а папа отмахнулся, и они поругались, и она опять плакала... -- Он захлебывался словами, история лилась из него быстрей, чем он успевал ее рассказывать. -- И я не мог работать, ни о чем думать не мог, они только об этом и говорили, и я пришел на первый экзамен, и просто сидел там, и все, и понял, что провалился, и знал, что провалю все остальные, потому что не мог сосредоточиться... А потом как-то вечером Кальдер Джексон выступал по телевизору и сказал, что посоветовал своему другу купить полумертвую лошадь, потому что люди, которым она принадлежала, просто бросили ее умирать, потому что они не верили в целителей, как и большинство людей, и он надеется, что лошадь в один прекрасный день будет, как прежде, в отличной форме благодаря ему, и я знал, что он говорит об Индийском Шелке. И он еще сказал, что собирается на следующий четверг в Аскот... и тут папа закричал, что Кальдер Джексон просто украл лошадь и все это грязное мошенничество. Оно, конечно, неправда, но в тот момент я ему верил... и так возненавидел Кальдера Джексона, что уже не мог рассуждать разумно. Понимаете, я стал считать, что это из-за него плакала мама, из-за него я провалил экзамены, а папа потерял единственную настоящую лошадь, которая у него раз в жизни появилась, и я захотел его убить.
Тяжкое слово упало, как камень, и поток внезапно остановился, и только эхо звенело в октябрьском воздухе.
-- Так ты провалил экзамены? -- спросил я, выждав минуту.
-- Ну да. Большинство. Но я пересдал их под Рождество и получил хорошие оценки. -- Он тряхнул головой и заговорил тише и спокойнее. -- Даже в тот вечер я уже был рад, что вы не дали мне его зарезать. Я хочу сказать... я поломал бы всю свою жизнь, я понял это потом. И все зазря, потому что папа не получил бы лошадь обратно, что бы я ни сделал, ведь это же была законная продажа.
Я раздумывал над его словами, а в отдалении лошади выстраивались в ряд, готовясь к старту трехмильного стипль-чеза.
-- Я, наверное, спятил, -- сказал мальчишка. -- Сейчас даже понять не могу. То есть я же не способен вот так запросто убить человека, правда. Это как будто был вовсе не я, а другой.
Юность, в который раз подумал я, может натворить дел.
-- Я взял на кухне мамин нож, -- сообщил он. -- Она так и не поняла, куда он делся.
Интересно, хранится ли он еще в полиции. С отпечатками пальцев Рикки на рукояти.
-- Я не знал, что в Аскоте будет столько народу, -- продолжал парень. -- И столько ворот на ипподроме. В Ньюмаркете гораздо меньше. Меня просто трясло, я боялся, что упущу его. Я собирался сделать это раньше, понимаете, когда он подъедет. Я ждал у дороги, бегал по тротуару туда-сюда, как псих, понимаете, я действительно был психом, все выглядывал его, а в рукаве лежал нож и жег мое тело, так же как мысли жгли мозг... И тут я заметил его голову, все эти кудряшки, он переходил дорогу, я бросился вслед, но опоздал, он уже вошел в ворота.
-- И потом, -- догадался я, -- ты просто ждал, когда он выйдет?
Он кивнул.
-- Там кругом было полно народу. Никто меня не замечал. Я рассчитал, что если он прошел со станции этим путем, то здесь же должен пойти обратно. Мне даже ожидание долгим не показалось. Пролетело в один миг.
Многоцветная волна лошадей поднялась над ближайшим барьером, рухнула и с грохотом покатилась к нам. Земля гудела под копытами, воздух звенел от брани жокеев, мощные тела взмывали над живой изгородью, волна пота, усилий, скорости заполонила глаза, уши, разум, ударила по сердцу, как внезапное чудо, и пропала, схлынула, оставив по себе тишину. Я несколько раз спускался к самим препятствиям, чтобы посмотреть, как это выглядит вблизи. Я видел это и здесь, и на других ипподромах, и неистовый прилив возбуждения все еще был для меня полон прелести и новизны.
-- Кто нынешний владелец Индийского Шелка? -- спросил я.
-- Мистер Чакворт из Бирмингема, -- ответил Рикки. -- Иногда его можно встретить на скачках, и всегда он рассусоливает насчет Индийского Шелка. Но это не он купил его у папы. Он купил позже, когда конь уже был в порядке. И дал настоящую цену, как мы слышали. От этого только хуже стало. И горько, и жалко.
-- А кто купил лошадь у твоего отца?
-- Я его не видел... Фамилия его Смит. А имя какое-то смешное. Не помню. Смит. Друг Кальдера.
-- Может быть, -- пораженно спросил я, -- его звали Дисдэйл Смит?
-- Точно. Похоже на то. А вы откуда знаете?
-- Он в тот день был в Аскоте, -- сказал я. -- Там же, на тротуаре, как раз рядом с Кальдером Джексоном.
-- Он там был? -- Рикки явно потерял самообладание. -- Чертов сукин сын! Все он врал про свои прекрасные луга!
-- А кто говорит правду, когда продает или покупает лошадей? -- риторически спросил я.
У дальнего поворота дорожки показались скакуны, устало заходящие на второй круг.
-- Что вы собираетесь делать? -- спросил Рикки. -- Ну, насчет меня. Вы не скажете маме и папе, а? Ну пожалуйста, не говорите!
Я посмотрел в глаза юноше и увидел, что в них осталась тревога, но исчез первоначальный панический страх. Похоже, он сознавал, что я вряд ли потащу его за решетку, но вот насчет остального уверен не был.
-- Наверное, они должны знать, -- сказал я.
-- Нет! -- Его мгновенно охватило смятение. -- У них было столько забот, а я чуть не сделал еще хуже, только вы меня остановили, а потом я стал просыпаться весь в поту, когда представил, что бы стало с ними, и я получил хороший урок: ничего доброго не добьешься, убивая людей, можно только испоганить жизнь своим родным.
После долгой паузы я сказал:
-- Ладно. Не буду им рассказывать.
И да поможет мне Господь, подумал я, если он когда-нибудь нападет на кого-то еще, потому что первая попытка сошла ему с рук.
Облегчение, казалось, обессилило его почти так же, как и тревога. Он заморгал, отвернулся и стал смотреть туда, где участники состязания в третий раз заходили на прямую, на этот раз собравшись с силами для финишного рывка. Опять возносилась и падала волна над дальними барьерами, но теперь единый гребень разбился на множество брызг, слитная группа растянулась в цепочку.
Я вновь полюбовался вблизи поражающим воображение взлетом лошадей и жокеев, и от зависти мне захотелось самому вскочить в седло; но, как и Алеку, мне захотелось слишком поздно. У меня были сила и здоровье... но мне было тридцать три.
Лошади галопом пронеслись к аплодирующим трибунам, а мы с Рикки медленно побрели им вслед. После признания он был тих и спокоен; ему стало легче, когда он излил душу.
-- Что ты теперь думаешь о Кальдере Джексоне? -- спросил я.
Он выдавил из себя кривую усмешку.
-- Ничего особенного. Все это было безумие. То есть не его же вина, если папа упрям, как осел.
Я это проглотил.
-- То есть ты хочешь сказать, по-твоему, твой отец мог сам послать лошадь к нему?
-- Да, думаю, мог бы, как и хотела мама. Но он сказал, что это глупость и одно разорение. Вы не знаете моего папу, он если уж вбил себе в голову, то просто бесится, когда кто-то начинает спорить, и он накричал на нее, а это несправедливо.
-- Если бы твой отец послал лошадь к Кальдеру Джексону, -- задумчиво сказал я, -- скорее всего она бы до сих пор принадлежала ему.
--Да я не думаю, что он этого не понимает. Конечно, это правда, но он и под страхом смерти этого не скажет.
Наши ноги путались в густой траве; я спросил его, откуда Кальдер или Дисдэйл могли узнать, что Индийский Шелк болен. Он пожал плечами.
-- Из газет. Он должен был быть фаворитом на приз Короля Георга VI в День Дарения, но, конечно, не участвовал, и пресса разнюхала почему.
Мы вновь подошли ко входу в закрытые трибуны, прошли внутрь, и я спросил, где Рикки живет.
-- В Экснинге, -- ответил он.
-- Где это?
-- Под Ньюмаркетом. -- В его взгляде опять затрепетали опасения. -- Вы правда не скажете?
-- Правда, -- успокоил я. -- Только... -- Я слегка нахмурился, подумав о тепличных условиях, в которых растят его родители.
-- Только что?
Я слегка изменил курс.
-- Чем ты сейчас занимаешься? Все еще учишься в школе?
-- Нет, закончил, вот когда сдал экзамены. То есть надо было сдать. Сейчас тебя ни на какую нормальную работу не примут без этих бумажек.
-- Ты разве работаешь не у отца? Должно быть, он услышал в моем голосе оттенок облегчения, потому что впервые за все время широко улыбнулся.
-- Нет, я подумал, что это плохо скажется на его характере, да и вообще не хочу быть тренером, одна нервотрепка, вот что.
-- А кем хочешь?
-- Да вот изучаю электротехнику на одной фирме рядом с Кембриджем. Учеником устроился, вот. -- Он опять улыбнулся. -- А лошади -- это не для меня. -- Он печально покачал головой и торжественно заявил тоном юного Соломона:
-- Лошади разбивают вам сердце.
ГОД ВТОРОЙ: НОЯБРЬ
К моему несказанному восторгу, мультипликатор вышел в козыри. Двадцать его рисованных фильмов шли по телевидению весь месяц, по будням, в самое подходящее для такого рода юмора время -- семь вечера, коща старшие дети еще не спят, а родители отдыхают после работы. Вся страна сидела и хихикала, а запыхавшийся мультипликатор звонил и требовал увеличить ссуду.
-- Мне нужна приличная студия, а не этот перекрашенный амбар. И еще художники, и дизайнеры, и звукооператоры, и оборудование.
-- Отлично. -- Я вклинился в первую же брешь. -- Напишите все, что вам требуется, и подъезжайте ко мне.
-- Вы можете вообразить, -- сказал он таким голосом, будто сам не мог, -- они купят столько фильмов, сколько я смогу сделать! Никаких ограничений! Прямо умоляют, чтобы я не останавливался... Говорят: пожалуйста, работайте!
-- Очень рад за вас, -- искренне сказал я.
-- Вы заставили меня поверить в себя, -- сказал он. -- Вы это сделали. Мне столько отказывали, и я уже упал духом, но когда вы ссудили мне деньги для начала, из меня будто пробку вышибли. Идеи просто валом пошли.
-- И как, еще идут?
-- Спрашиваете! У меня вчерне готовы следующие двадцать серий, мы над ними работаем, а потом я начну новую партию.
-- Кошмар, -- сказал я.
-- Оно так, братишка, жизнь поразительная штука. -- Он положил трубку, оставив меня улыбаться в пространство.
-- Мультипликатор? -- спросил Гордон.
Я кивнул.
-- Взвился, как ракета.
-- Поздравляю. -- Искренняя теплота и веселое удовольствие звучали в его голосе. Он благородный человек, подумал я. Нельзя причинить ему боль. -- Похоже, он выходит на мировой уровень.
-- Дисней, Ханна Барбера, владыки наших сердец, -- продекламировал Алек с того конца комнаты.
-- Хороший бизнес для банка. -- Гордон посветлел. -- Генри будет доволен.
В самом деле, доставить удовольствие Генри было нашей общей целью.
-- Согласись, Тим, -- заявил Алек, -- что ты и сам порядочная ракета... так в чем секрет?
-- Поджигаешь фитиль и немедленно смываешься, -- ответил я, будучи в духе; он скомкал черновик и швырнул в меня, но промахнулся.
Вскоре он вышел по обыкновению за шестью экземплярами "Что Происходит...", раздал пять из них и вскоре уже сидел развалясь на своем стуле и со вкусом смаковал шестой.
Разоблачительные колонки, к счастью, со времени пятипроцентного скандала обходили "Эктрин" стороной, но, как выяснилось, некоторые наши коллеги не были столь удачливы.
-- Знаете ли вы, -- заговорщически начал Алек, -- что коекто из соседей-финансистов имеет маленький гешефт на стороне? Менеджеры по инвестициям дают платные советы брокерам.
-- Откуда сведения? -- Гордон оторвал взгляд от гроссбуха.
Алек помахал газетой.
-- Евангелие от сороки.
-- Евангелие означает "благая весть", -- сказал я.
-- И все-то тебе известно. -- Он ехидно покосился на меня и принялся читать вслух: -- "Вопреки распространенному мнению, отнюдь не все так называемые менеджеры в торговых банках отличаются корпоративным аристократическим благородством". -- Он зыркнул исподлобья. -- Ну-ка, повтори, что ты сказал. -- И продолжал читать: -- "По нашим сведениям, четверо менеджеров из одного такого учреждения уютно дополняют свой средний заработок, частным порядком переправляя фондовые средства трем биржевым брокерам. Имена будут раскрыты в нашем следующем номере. Читайте эту же страницу".
-- Такое случалось и раньше, -- философски заметил Гордон. -- И будет случаться потом. Искушение есть всегда. -- Он нахмурил брови. -- Тем не менее меня удивляет, что их старшие управляющие и директора этого не замечали.
-- Зато теперь заметят, -- хихикнул Алек. -- Это уж точно.
-- Да это чертовски легко, -- размечтался я. -- Заложить в компьютер программу, отслеживающую жульничество, и мы сможем предупредить распространение поветрия в "Эктрине".
-- Это возможно? -- удивился Гордон. -- Мм... Сделать объединенную программу, в которую заносится каждая сделка отдела инвестиций с любым биржевым брокером, со всеми подробностями, и тогда проверить легко. Любую неожиданность можно будет засечь
-- Но это же дикая работа, -- сказал Гордон.
Я покачал головой.
-- Не думаю. Я там приручил программиста, могу его загрузить, если хотите.
-- Давайте поговорим с остальными. Посмотрим, что они скажут.
-- Отдел инвестиций вскинется, -- сказал Алек. -- Начнутся вопли оскорбленной добродетели.
-- Это защитит их от подобных инсинуаций. -- Гордон указал на листки "Что Происходит...".
Правление согласилось, и в результате я два дня просидел с программистом, сооружая плотину против возможных утечек.
Гордону в эти дни вроде бы хуже не становилось, его болезнь внешне не прогрессировала. Что он чувствовал внутри, узнать было трудно, поскольку сам он не говорил и терпеть не мог, когда его спрашивали. Но в те несколько раз, когда я видел Джудит после Пасхи, она говорила, что ему настолько хорошо, насколько можно было надеяться.
Лучшим из этих случаев было июльское воскресенье, когда Пен устраивала в своем клэфемском доме прием; предполагался обед на открытом воздухе, но лето расстроило планы холодным ветром. Внутри оказалось намного приятнее, поскольку Пен приготовила подписанные карточки с местами за длинным обеденным столом и посадила меня рядом с Джудит, а Гордона по правую руку от себя.
Остальные гости запомнились смутно, в большинстве это были врачи разных специальностей или фармацевты, подобно хозяйке. Джудит и я, вежливо перемолвившись с соседями по сторонам, большую часть времени беседовали друг с другом, ведя два разговора одновременно, один вслух, один на языке взглядов; и прекрасно друг друга понимали.
Когда большая часть гостей покинула дом, Гордон, Джудит и я остались пособить Пен с уборкой того, что она определила как "за семь обедов -- один ответ".
То был день, когда представилась естественная возможность коснуться друг друга, когда поцелуи и объятия, самые теплые, соответствовали случаю, когда весь мир мог наблюдать за Джудит и мной и не видеть между нами ничего, кроме прочной и спокойной дружбы: день, когда мне, как никогда, отчаянно захотелось быть с ней рядом.
С тех пор я видел ее еще дважды; оба раза она заходила за Гордоном в банк, поскольку они вместе куда-то собирались. Оба раза я выкраивал пять минут, чтобы побыть с ней, напряженно держась в рамках любезности -- просто сослуживец Гордона, занимающий разговором его жену, пока сам Гордон разделывался с делами.
Жены, как правило, не приходили в банк: мужья обыкновенно присоединялись к ним там, куда они направлялись. Во второй раз Джудит сказала:
-- Я не хочу часто так делать. Я просто хотела увидеть вас, если уж вы оказались поблизости.
-- Я всегда здесь, -- сказал я. Она кивнула. Она была сдержанной и спокойной, как всегда, одетая в скромное, но изящное голубое платье, открывающее жемчуга. Каштановые волосы блестели, глаза сияли, нежные губы тронула улыбка; и было в ней врожденное и неосознанное очарование.
-- Я иногда... ну... испытываю жажду, -- сказала она.
-- А я так постоянно, -- шутливо сказал я.
Она сглотнула.
-- Просто бывает момент...
Мы стояли в вестибюле, не касаясь друг друга, в ожидании Гордона.
-- Просто увидеть тебя... -- Она словно не была уверена, понимаю ли я, но я понимал.
-- То же самое со мной, -- признался я. -- Иногда думаю: прийти в Клэфем, постоять под окнами... Просто увидеть, как ты идешь в булочную. Просто увидеть тебя, хоть на мгновение.
-- Ты серьезно?
-- Но я не прихожу. Ты ведь можешь послать за хлебом Гордона.
Она тихонько хихикнула, помня, что находится в банке; тут появился и муж, на ходу торопливо сражаясь с рукавами пальто. Я бросился помочь ему, а он сказал жене:
-- Прости, дорогая, застрял на телефоне, знаешь, как это бывает.
-- Я была очень рада, -- она поцеловала его, -- поболтать с Тимом. -- Великолепно. Ну, мы готовы?
Они отправились к своим вечерним радостям, помахали на прощанье и оставили меня тщетно разрываться на части.
Однажды в ноябре Гордон сказал в офисе:
-- Не хотите ли прийти в воскресенье к нам на обед? Джудит говорит, что уже сто лет вас по-настоящему не видела.
-- С радостью.
-- Джудит сказала, что придет Пен.
Пен, моя подруга. Моя дуэнья.
-- Отлично, -- решительно сказал я. -- Чудесно.
Гордон удовлетворенно кивнул и пожаловался, что, увы, не получится повторить прошлое Рождество, они с Джудит так радовались тогда. Они собираются к его сыну и невестке в Эдинбург, давно обещали; к сыну от первой, давно покойной жены и внукам, двойняшкам семи лет.
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 [ 13 ] 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
|
|