Чтение 13–й страницы книги ~Петля~

Полина Ивановна должна была уже давно спать. А больше в квартире никого не
было.
- В котором часу примерно стояла под окнами та машина? - неожиданно
спрашивает Кузьмич.
- Свидетель видел ее во втором часу ночи или около двух, вот так, -
отвечает Гриша.
- М-да... с машиной больно сомнительно... прямо под окнами... - качает
головой Кузьмич и хмуро смотрит на Воловича. - И все-таки ее придется
искать, милые мои. Ничего не поделаешь.
- Будь она неладна, - ворчит Гриша. - Ведь ни номера, ни особых примет, ну
буквально ничего.
- Машина стояла не одну минуту, - еще больше хмурится Кузьмич. - Ее многие
должны были видеть. В том числе, между прочим, и владельцы машин. А
частных машин во дворе небось не одна стоит. Вы наверняка еще не всех
опросили. А надо всех, до последнего человека. Что это я тебе должен такие
вещи говорить? И дальше. Еще пункт. В плане его у вас почему-то нет. Это
изучить связи соседей. Кто у них ключ-то мог позаимствовать?
- Самих соседей нет на месте, - сухо отвечает Гриша, уязвленный выговором
Кузьмича. - А у старухи какие там связи.
- Она у метро, на бульваре любит сидеть, - вспоминаю я. - Там, по ее
словам, хорошие люди собираются.
- А! Одни пенсионеры, - машет рукой Гриша. - Нужен им ее ключ. Им бы свой
где-нибудь не потерять при таком склерозе.
- У пенсионеров бывают весьма инициативные и сообразительные внуки, -
смеюсь я. - А Полина Ивановна могла очень красочно все живописать там, на
скамейке, и про Верину красоту, и про одиночество, и про всякие ее вещички.
При последних словах у меня, однако, пропадает всякая охота смеяться.
Снова Вера, как живая, встает передо мной. Я ловлю себя на том, что только
о ней и думаю все эти дни, или о ней, или об обстоятельствах и людях, с
ней связанных.
- Какой-нибудь подлец мог соблазниться, - добавляю я.
Гриша в ответ упрямо трясет головой.
- Ладно тебе накручивать, - говорит он. - Сам небось этому не веришь.
Старуха - какому-то пенсионеру, пенсионер - внуку, а тот, видите ли,
бандит.
- Конечно, это не самая лучшая версия, - уступаю я.
А Кузьмич сухо добавляет:
- Но и ее надо проверить, прежде чем отбросить. Сам знаешь, отбросишь - не
воротишь.
Волович в ответ только вздыхает.
А Кузьмич между тем продолжает:
- Значит, связи соседей - это два. Кстати, те железнодорожники когда
возвращаются, узнали?
- Пытаемся, - отвечает Гриша. - Там в этом хозяйстве черт ногу сломит.
Один к другому нас и посылает. С дороги на дорогу. От начальника к
начальнику. Бог даст, завтра наконец все выясним.
- Будем надеяться, - сухо кивает Кузьмич.
Я его уже хорошо изучил и вижу, что он недоволен, причем главным образом
почему-то Воловичем. Гриша словно что-то чувствовал, когда посылал меня
одного к нему.
- А теперь третий пункт, - говорит Кузьмич, - которого у вас в плане тоже
почему-то нет. Надо объявить розыск по вещам. Немедленно. Чтобы закрыть
все скупки, комиссионные магазины, рынки и другие возможные места сбыта.
Тоже забыли? Хорошо, Исаева нет. Стыдно было бы ему показать такой план, -
сердится Кузьмич. - Пиши ориентировку.
Он протягивает Воловичу протокол допроса Полины Ивановны, где указаны
украденные вещи, и обращается ко мне:
- Ну, а что у тебя?
Я докладываю о беседе с Любой и Меншутиным, подробно докладываю, вспоминая
самые незначительные на первый взгляд детали, как и требует от нас
Кузьмич. Между прочим, это помогает и мне самому освежить в памяти все
полученные сведения и еще раз оценить их.
- Так, так... - кивает головой Кузьмич и, вздохнув, снимает очки. -
Хорошая, видно, девушка была. Думаю, связи ее ничего нам не дадут. У
хорошего человека друзья тоже хорошие люди. Как правило, конечно. А вот
нас интересуют исключения. Заметили? Нас всегда интересуют только
исключения. Вот ведь какое неприятное дело. Так и с этими друзьями.
- Да и друзей-то не густо, - добавляю я.
- М-да... - кивает Кузьмич и, надев очки, снова придвигает к себе наш
план. - По версии самоубийство ты предлагаешь проверить поликлинику. На
предмет ее болезни? Так. Верно. Это надо сделать. Дальше. Побеседовать с
сестрой о домашних делах... А где, кстати, эта сестра живет, адрес есть?
- Подольск. Больше ничего не знаем. А главное, фамилия сестры неизвестна.
Она же теперь по мужу значится. Так что ее еще установить надо, Нину эту.
- М-да... - задумчиво трет ладонью затылок Кузьмич. - А найти ее надо
непременно, учти.
- И еще одну Верину подругу надо искать, - говорю я. - Школьную. Зовут
Катя. И тоже больше пока ничего не известно. Ни фамилии, ни адреса. А
подруга закадычная, говорят. Она многое может знать. Даже того парня, я
думаю.
- Верно, верно, - соглашается Кузьмич. - Может знать. И вот еще что возьми
на заметку себе. Начальник-то ее сказал, что любили они с женой Веру как
дочь? Ну, допустим, дочь не дочь, но, возможно, супруга-то знала о Вере
побольше, чем он сам. Дело-то женское, тут и доверия больше, и
любопытства. Понял ты меня, а?
- Понял, Федор Кузьмич.
- Вот и действуй. Еще не поздно. Звони-ка ему на работу. И сегодня же
вечером с супругой повидайся. Быстро все надо делать, раз решено. Никогда
не откладывай на завтра, если можно успеть сегодня. За правило возьми.
У Кузьмича под внешней медлительностью и даже флегматичностью скрыт
необычайно реактивный характер, и когда эта пружина в нем вдруг
разворачивается, то угнаться за ним в решениях и действиях не сможет и
человек вдвое моложе его. Это мы уже давно знаем и ничему не удивляемся.
Прямо из кабинета Кузьмича я звоню на работу Меншутину. К счастью, он еще
не ушел.
- Какой может быть разговор! - восклицает он, когда я излагаю ему свою
просьбу. - Милости просим.
Меншутин охотно диктует мне свой адрес и, на всякий случай, сообщает номер
домашнего телефона. Все это он делает с энтузиазмом. Он горит желанием нам
помочь.
Тем временем по другому телефону Кузьмич вызывает к себе Петю Шухмина.
Я кончаю говорить с Меншутиным как раз в тот момент, когда в кабинет
заходит Петя.
В это время Гриша Волович кончает писать ориентировку и показывает ее
Кузьмичу. Тот, кивнув Пете, снова надевает очки и знакомится с Гришиным
творчеством. В двух или трех местах он что-то поправляет и протягивает
листок Грише:
- Давай отпечатай. Сегодня же отправим. Немедленно.
Затем Кузьмич оборачивается к Пете:
- Собирайся, милый, в Подольск. Завтра с утра. Надо срочно отыскать там
одну женщину.
Он коротко вводит Петю в курс дела и добавляет:
- Все подробности узнаешь у Лосева, - и смотрит на меня, вертя в руке
очки. - У тебя еще есть время?
- Есть, - отвечаю. - Сейчас только семь. А мы условились на девять. И
ехать недалеко.
- Ну, вот и давайте беседуйте. Если что, - обращается он к Пете, - то ты
успеешь еще к этой старушке заскочить, к Полине Ивановне. Лосев говорит,
она в десять спать ложится. Но гляди, без этой самой Нины в Москву не
возвращайся.
- Добуду, - бодро отвечает Петя. - Это не проблема.
Легкомысленный все-таки Петя человек.

К девяти часам вечера я приезжаю по указанному мне адресу и в новом,
светлом доме, на седьмом этаже обнаруживаю квартиру Меншутиных.
Признаться, я уже здорово устал. В этом, правда, нет, ничего
удивительного, все-таки двенадцать часов на ногах. Поэтому надо в двух
словах поговорить с этой Елизаветой Михайловной и скорее домой, а еще
лучше к Светке. Но эти мысли не успевают обрасти всякими соблазнительными
подробностями, ибо я их поспешно прогоняю, чтобы окончательно не
расстроиться. Тем более что если говорить откровенно, то никакой пользы от
этого визита я не жду. Как же, будет Вера откровенничать с женой своего
начальника. Если даже Любе ничего не рассказывала, даже Полине Ивановне,
то уж не знаю, какой должна быть эта Елизавета Михайловна, чтобы Вера
поделилась с ней такими сокровенными чувствами. Во всяком случае,
Елизавета Михайловна должна быть прямой противоположностью своему супругу,
который, по-моему, на откровенность людей никак не вызывает и никакого
доверия и расположения внушить не может.
Дверь мне открывает высокая, худая старуха, серебряные пряди волос гладко
собраны в пучок, черные глаза смотрят колюче и подозрительно. Лицо у нее
узкое, костистое, с тонким и длинным, как сосулька, носом. Неприятная
старуха.
Я не успеваю еще открыть рот и представиться, как в переднюю выходит сам
хозяин в теплой, кирпичного цвета пижаме с красными в клетку отворотами и
такими же пуговицами. Под пижамой белоснежная сорочка и модный пестрый
галстук. Я с удивлением отмечаю про себя, что на работе он был в другом
галстуке, узком и строгом. Неужели ради меня такой парад?
- Прошу, прошу, - громко и приветливо говорит Меншутин и даже порывается
помочь мне снять пальто, что при его массивной фигуре и явной непривычке к
таким услугам выглядит довольно комично. - Кажется, Виталий Павлович?