10. САМОЛЕТ-ПРИЗРАК
Южной Африки. Под нами клубилась облачная белесая муть, похожая на снежное
поле близ узловой железнодорожной станции: снег, заштрихованный паровозной
копотью. Иногда облака расходились, муть прорывалась окнами, и в окнах
глубоко-глубоко внизу открывалась стальная доска океана.
летчики, гляциологи, астрономы, аэрологи. Из гостей присутствовали только
несколько газетных корреспондентов, но о том, что они гости, скоро забыли,
да и сами гости постепенно растворились в однородней среде вчерашних
зимовщиков. Говорили, конечно, о розовых "облаках", но не серьезно,
по-домашнему, с подкусом и шуточками, - словом, шел привычный веселый
каюткомпанейский треп.
подскакивая и зарываясь в ней, как всадники в ковыльной степи. Тогда и
родилось сравнение со всадниками, хотя сравнивать их, конечно, можно было
с чем угодно: форму свою, как я уже видел, они меняли мгновенно, часто и
по неведомым нам причинам. Так произошло и на этот раз. Шесть или семь из
них - уже не помню точно - поднялись нам навстречу, растеклись розовыми
блинами, потемнели и обвили самолет непроницаемым багровым коконом. К
чести нашего пилота, он не дрогнул, а продолжал вести самолет, как будто
бы ничего не случилось: в коконе так в коконе!
переглядываясь и не решаясь заговорить. Красный туман уже просачивался
сквозь стены. Как это происходило, никто не понимал. Казалось, для него не
было материальных препятствий или он сам был нематериальным, иллюзорным,
существовавшим только в нашем воображении. Но вскоре он заполнил кабину, и
только странные багровые затемнения выдавали сидевших впереди и позади
меня пассажиров. "Вы что-нибудь понимаете?" - спросил меня голос
Лисовского, сидевшего через проход от меня. "А вам не кажется, что кто-то
заглядывает вам в мозг, просматривает вас насквозь?" - ответил я вопросом
на вопрос. Он помолчал, должно быть соображая, не сошел ли я с ума от
страха, потом проговорил, запинаясь: "Н-нет, не кажется, а что?" - "Просто
туман, ничего не кажется", - сказал кто-то рядом. И мне не казалось. То,
что происходило в самолете, ничуть не напоминало по ощущениям случившееся
в снегоходе и в палатке. В первом случае кто-то или что-то просматривало,
неощутимо прощупывало меня, словно подсчитывая и определяя порядок
расположения частиц, образующих мою биосущность, и таким образом создавая
мою будущую модель, во втором - процесс остановился на полпути, словно
создатель модели понял, что по моему образцу модель была уже создана
раньше. А сейчас меня окружал просто разлитый в кабине туман, как
подкрашенный кармином воздух, непрозрачный, как мутная вода в банке, не
холодный и не теплый, не режущий глаза и не щекочущий ноздри - неощутимый.
Он обтекал меня, казалось совсем не касаясь кожи, и понемногу таял или
выветривался. Скоро стали видны руки, одежда, обивка кресел и сидевшие
рядом. Я услышал позади чей-то вопрос: "Сколько прошло? Вы не засекли
время?" - "Нет, не засек, не знаю". Я тоже не знал, может быть, три, может
быть, десять минут.
сильно сжимая веки, и вам покажется, что предмет, на который вы смотрите,
начинает двоиться: от него как бы отделяется копия и уплывает куда-то в
сторону. То же произошло и со всей обстановкой самолета, со всем тем, что
было в поле нашего зрения. Я не смутно, а вполне отчетливо видел - а потом
узнал, что и каждый видел, - как от нашей кабины со всем ее содержимым
начал отделяться ее дубликат с полом, окнами, креслами и пассажирами,
отделился, поднялся на полметра и поплыл в сторону. Я увидел себя самого,
Тольку с гитарой, Лисовского, увидел, как Лисовский попытался схватить
свое уплывающее повторение - и схватил только воздух; увидел уже не
внутренность нашей кабины, а ее наружную стенку и то, как эта стенка
прошла сквозь действительную стенку, как последовало за ней крыло,
скользнувшее сквозь нас, как гигантская тень самолета, и как все это
исчезло, словно испарилось в воздухе. И все-таки не исчезло, не
испарилось. Мы бросились к окнам и увидели такой же самолет, летевший
рядом, абсолютно точную, словно серийную копию, и при этом совсем не
иллюзорную, потому что оказавшийся расторопнее всех Лисовский все-таки
успел сделать снимок, а на снимке этом, впоследствии повсюду
опубликованном, был четко зафиксирован дубликат нашего воздушного лайнера,
снятый с десятиметрового расстояния в воздухе.
Лисовского кончилась пленка, а я вспомнил о камере слишком поздно, да к
тому же она была в футляре и подготовить ее к съемке я бы все равно не
успел, настолько быстро, почти молниеносно, завершилось это воздушное
чудо. Именно чудо: создателей его мы даже не видели. Просто в воздухе
вокруг самолета-двойника возник знакомый малиновый кокон, вытянулся,
побагровел, из багрового превратился в лиловый и растаял. Ничего не
осталось - ни самолета, ни кокона. Только клубилась внизу по-прежнему
облачная белая муть.
быть, кто из товарищей объяснит нам, что случилось?" Никто не отозвался,
шеф подождал, потом сказал с обидной для нас усмешкой: "Что же получается,
товарищи ученые? Необъяснимый феномен? Чудо? Чудес-то ведь не бывает". -
"Значит, бывает", - ответил кто-то. Все засмеялись. Тогда спросил
Лисовский: "Может быть, товарищ Зернов объяснит?" - "Я не Бог и не
дельфийский оракул, - буркнул в ответ Зернов. - "Облака" создали
самолет-двойник - все видели. А как и зачем, я знаю не больше вас". -
"Значит, так и написать?" - съязвил Лисовский. "Так и напишите", - отрезал
Зернов и замолчал.
удалось пробиться сквозь толпу встречавших самолет журналистов:
оказывается, наш радист еще в пути послал радиограмму о происшедшем. Пока
газетчики с фото- и кинокамерами атаковали команду самолета, мы с Зерновым
незаметно проскользнули в ресторанный буфет и с наслаждением заказали
прохладительное. Помню, я о чем-то спросил его, он не ответил. Потом,
словно отвечая не мне, а каким-то тревожившим его думам, сказал:
на Западе - вот увидите. А смоделировано было все по-другому, - прибавил
он.
способом. Сначала нематериально, иллюзорно, потом вещественно - вся
атомная структура в точности. А людей - по-другому: только внешняя форма,
оболочка, функция пассажира. Что делает пассажир? Сидит в кресле, смотрит
в окно, пьет боржом, листает книгу. Едва ли воссоздавалась психическая
жизнь человека во всей ее сложности. Да это и не нужно. Требовалась живая,
действующая модель самолета с живыми, действующими пассажирами. Впрочем,
это только предположение.
прощание моего близнеца? Я до сих пор этого забыть не могу.
ресторана, когда мы прошли мимо Лисовского, окруженного по меньшей мере
десятком иностранных корреспондентов, Зернов засмеялся и сказал:
приплетут. Будет и конь бледный, и конь вороной, и всадники, смерть
несущие, - все будет. Читали Библию? Нет? Тогда прочтите и сравните, когда
время придет.
постели, когда вместе с телеграммами о появлении розовых "облаков" на
Аляске и в Гималаях Дьячук прочел мне перевод статьи адмирала Томпсона из
нью-йоркской газеты. Даже высмеянная Зерновым терминология полностью
совпадала с адмиральской.
попал в яблочко. Это не просто всадники. Это всадники из Апокалипсиса - к
такому сравнению я прихожу не случайно. Вспомним слова пророка: "...и вот
конь бледный, и на нем всадник, которому имя смерть; и ад следовал за ним,
и дана ему власть над землей - умерщвлять мечом, и голодом, и мором". Да
простят мне американцы, что я прибегаю к терминологии, более
приличествующей кардиналу католической церкви, чем отставному военному
моряку. Но я вынужден сделать это: слишком уж беззаботно встречает
человечество своих незваных гостей". Адмирала не интересовало, откуда
явились они - с Сириуса или с альфы Центавра. Не волновала его и
переотправка в космос земного льда. Пугали его двойники. Еще в Мирном он
выразил сомнение в том, что уничтожаются именно двойники, а не люди.
Теперь эта же мысль получала уверенное и агрессивное выражение:
"...двойники и люди как будто во всем идентичны. У них та же внешность, та
же память, то же мышление. Но кто мне докажет, что идентичность мышления
не имеет границы, за которой начинается покорность воле создателей?" Чем
дольше я слушал, тем больше удивлялся фанатической предубежденности
автора: он возражал даже против нейтрального изучения и наблюдения, а
требовал решительного изгнания пришельцев всеми доступными средствами.
Статья заканчивалась совсем уже фантастическим предположением: "Если я
вдруг изменю себе и откажусь от вышесказанного, значит, я двойник и меня
подменили. Тогда повесьте меня на первом уличном фонаре".
панический и крикливый. Именно это и настораживало. Привыкших принимать на
Ильин Андрей
Корнев Павел
Акунин Борис
Махров Алексей
Флинт Эрик
Пехов Алексей