быстрее, чем в широком русле, меня сносило вбок, и я знал уже, что
следующий шаг заставит меня потерять равновесие. И тогда я поднял руку с
ружьем и в полном отчаянии оттолкнулся - тут же меня понесло, одной руки
не хватало для того, чтобы выгребать, я хлебнул воды, но ружья не
выпустил.
стадо слонов, переходящее через реку Ганг. Но промок я настолько, что
пришлось, засев в кустах, выжимать, дрожа от холода, все, что было на мне.
Самое печальное - промокли сигареты, а ведь именно сигарета могла сейчас
спасти меня от заячьей дрожи: дрожали не только руки и ноги, но наверняка
и селезенка, и прочие внутренние органы.
отвращения холодные брюки и рубашка сразу прилипли к телу. Я старался
отвлечься от физических невзгод мыслями о том, что ждет меня впереди, но
мысли получились кургузыми, и менее всего я был похож на полководца перед
решающим сражением. Все время вылезал один бесконечно варьирующийся
вопрос: "А что я здесь делаю?"
затеряны, разобщены и связаны лишь моим эфемерным существованием - словно
рождены моим воображением - люди, никогда не видевшие друг друга: Маша,
погибшая полвека назад, и Луш, стоящая у плетня за лесным озером и
глядящая на дорогу, что выходит из леса. Тетя Алена, листающая семейный
альбом, и тетя Агаш, сидящая в черной щели и сдерживающая кашель, чтобы не
услышали сукры. И погибший в туче Валя Дмитриев, и мои соученики по
университету, которые собирались со следующей недели отправиться по Волге
на катере и звали меня с собой... И реальность этих искр в бесконечности
превращала вечерние звезды в огни города, и в далекое окошко в доме тети
Алены, и в лучину, и в светильник перед дверью в хижину Агаш.
котором мне следовало разыскать лесника. Взошедшая луна подсветила черные
дыры входов в холм. Они были редко разбросаны по всей стометровой высоте
откоса. Самый большой вход был внизу - прямо передо мной.
бы догадался вспомнить детство и совершить вычитанные в книгах ритуалы
прощания с жизнью. Но, на счастье, я все никак не мог согреться, зверски
хотел курить, был голоден, у меня ныл зуб - так что было не до смерти. К
тому же я надеялся, что в горе-муравейнике будет теплее, чем снаружи, и
потому мысль о проникновении туда была не столь ужасна.
уж наверняка - у главного входа. А это значит, что лучше мне проникнуть
туда через второстепенный туннель. Я подошел к горе так, чтобы меня нельзя
было увидеть от моста или от главного входа, и на четвереньках полез к
черному отверстию метрах в десяти вверх по склону. К счастью, муравейник
был сложен из твердой породы, восхождение было несложным. У самого входа я
лег наземь и некоторое время прислушивался. Тихо. Тишина эта могла
происходить и оттого, что никто не подозревает о моем приближении, и
оттого, что _они_ затаились, поджидая меня, чтобы надежней и вернее
схватить в темноте.
на метр вглубь, дальше не было ничего - вернее, могло быть что угодно.
себе темнота начинает шевелиться, дрожать, переливаться, наполняться
искорками, которые концентрировались в глубине, выявляя источник света.
Вернее всего, моим глазам очень хотелось увидеть там свет.
случится. С тобой вообще ничего не может случиться. Случается с другими. Я
утешал себя таким образом до тех пор, пока не разозлился, - такое утешение
отказывало леснику в праве на равное со мной существование и в то же время
увеличивало опасность для него. Какая у меня была альтернатива? Убежать к
двойной сосне, или как ее там? Прийти к Маше и сказать: "Простите, но ваш
Сергей Иванович попал в плен к муравьям, и вряд ли они выпустят его живым,
потому что в своем радении поймать его они даже повесили изображающую его
куклу на площади вашей деревни. Но не беспокойтесь, Маша, я буду о вас
заботиться, причем куда более культурно и интересно, чем лесник, я покажу
вам Москву, свожу в Третьяковскую галерею и покатаю в парке на
аттракционах..."
- если с потолка что-нибудь свисает, по крайней мере не набью шишку.
Кислый, затхлый запах густел по мере того, как я продвигался дальше от
входа. Иногда сверху гулко падала капля воды или раздавался шорох. Я
старался убедить себя, что муравьи должны спать, крепко спать. Свет
впереди не становился ярче, но расплывался, ширился, и я понял, что ход,
которым я следовал, вливается в другой, освещенный. И когда я наконец
добрался до него и увидел за углом неровно светивший факел, воткнутый в
щель в стене, то сразу вспомнил, что здесь уже тоже был - в грезах. И даже
копоть, нависшая опухолью над факелом за долгие годы горения, была мне
знакома. А если так, то впереди должен быть ярко освещенный зал, куда
входить нельзя. Раз уж я решил довериться информации грез, лучше было в
тот зал не соваться.
шагах в ста, за ним еще один. На свету мои шансы разыскать лесника
несколько увеличивались. Но зато и я был виден издали.
сигарет, чтобы не промахнуться, если придется в спешке спасаться. Ружье я
взял наперевес - не потому, что оно поможет мне в этих туннелях, - так я
чувствовал себя уверенней.
нише хранятся муравьиные яйца, и поспешил прочь - у яиц могли дежурить
солдаты. Из следующей ниши донесся глубокий вздох. Кто-то забормотал во
сне. Люди? Ну хоть бы спичку, хоть бы огарок свечи! Я заглянул в нишу.
Было так тихо, что можно было различить по дыханию - там спят человек
пять-шесть.
не спит. Никто не отозвался.
охраняли, вряд ли его оставили на ночь в открытой нише, в обществе других
пленников. Муравьи должны понимать, что люди могут освободиться.
муравьям, холодным, организованным и лишенным чувств? Выращивают для них
зерно и фрукты? Или, может, служат муравьям живыми консервами?
неподалеку. Я не мог разглядеть их как следует в неверном свете далекого
факела - лишь тяжелые головы отбрасывали блики света да стучали по полу
ноги. Значит, спят не все. Я решил пока не пользоваться тем широким
туннелем, по которому пробежали солдаты муравейника: могут пробежать и
другие.
стали попадаться чаще, порой в них спали люди - может быть, одурманенные
ядом (что это - готовая пища?). Ход наклонно пошел вниз. Пожалуй, стоит
спуститься. Тюрьмы чаще бывают в подвалах.
рабов.
впервые смог поглядеть на рабов вблизи.
поверхностной связи фактов, домыслить ее, достроить легендой, как она
становится всеоб(r)емлющей и отказаться от нее куда труднее, чем принять
вначале.
- туловища муравьев. Словно кто-то рвал их на части и пожирал, обсасывая
хитиновые оболочки.
спутанными черными волосами, в черной облегающей одежде, подобной
старинным цирковым трико. Кто они? Союзники или пожиратели муравьев,
мстители за людей?
кургузый пузатый панцирь и блестящие налокотники - внутри окажется
человек. А виной моему заблуждению была несоразмерность их доспехов по
сравнению с тонкими их конечностями да мое воображение, готовое к тому,
чтобы скорее увидеть громадного разумного муравья, чем тупого, худого и
грязного человека.
то громче, потом сползали на другую. И такая тоска исходила от этой кучки
людей, скорчившихся в темном зальце при свете тусклых факелов, дым которых
уходил не сразу, а полз по стенам, попадал в глаза и тек по полу, по
сырым, плохо пригнанным плитам, что мне стало даже стыдно за то, что я их
считал муравьями.
зал. Это тоже был воин - без шлема, но в пузатой железной кирасе. Из-под
кирасы спадала короткая зеленая юбка. На черном трико вышиты зеленью
звездочки. Вошедший крикнул что-то солдатам. Солдаты поднимались,
подтягивались, и я подумал, что был не прав, полагая, что нет разницы
между муравьями и людьми. Никакой муравьиный начальник не оттолкнул бы
меня от двери, спутав в темноте со своими солдатами.
спохватиться, пересчитать свою команду. В зале был шум, позвякивание
железа. Я догадался, что солдатам было ведено привести себя в боевой
Ильин Андрей
Березин Федор
Русанов Владислав
Шилова Юлия
Корнев Павел
Каменистый Артем