Чтение 13–й страницы книги ~Небеса ликуют~

Беги, ягуар, беги!

Бежать нельзя, но можно просто идти, протискиваясь через толпу, запрудившую узкие улицы, временами толкаться локтями, пробираясь между телег, наполненных свежей рыбой и мешками с мукой. Толпа - та же сельва, здесь можно спрятаться, затаиться...

Затаиться и не думать. Ни о Богемии, где мы проиграли все, ни о далекой Японии, которую спустя короткий срок стал курировать Мертвая Рука. Общество, до этого старательно соблюдавшее нейтралитет, внезапно вмешалось в борьбу дома Токуга-вы с наследниками Хидэеси. Ведь Токутава готовился запретить Иисусову веру! Готовился - и запретил. Именно за то, что "северные варвары" помогали его соперникам!

А потом была Абиссиния...

И была еще Индия, где брат Паоло Полегини изучал клещей вкупе с тараканами!

Все! Хватит!

Я ловко избежал столкновения с очередной повозкой, налетел на какую-то почтенную матрону, извинился на ходу, поймал упавший с головы "цукеркомпф" и пулей вылетел аккурат к дверям гостиницы, предвкушая глоток виноградной водки, ждущий меня на дне полупустого кувшина.

Точильщика не было. Я облегченно вздохнул.

- Синьор Адам?

Я обернулся - и увидел Черную Бороду.

- Синьора Адама желает видеть синьорина. Над бородой возвышалась шапка, тоже черная, но с малиновым верхом. Странная шапка, такие тут не носят. Шитый серебром пояс, вместо шпаги - кривая сабля. Красные сапоги, блестящие шпоры...

Одно хорошо - не точильщик. Только борода похожа.

- Прошу в карету, синьор.

Карета оказалась тут же, у дверей. Странно, что я ее не заметил! Не иначе о водке задумался.

Дверцу кареты открыл некто, тоже носивший саблю, но зато не имевший бороды. Вместо нее из-под носа свисали усы. Даже не усы - усищи.

Бежать поздно, просить пощады - рано.

Оставалось одно - поправить шляпу, успевшую съехать на ухо. Наверно, оттого, что я слишком резко повернул голову, разглядывая то, что ярким золотом сверкало над занавешенными стеклами экипажа.

Герб!

Меня не взяли бы в герольды, но этот, с маленькой короной наверху...

* * *

- Синьор Адам?

Ей не было и восемнадцати. Девчонка - востроносая улыбающаяся девчонка в огромной соболиной шапке.

- Мы разве знакомы, синьорина?

- Конечно, нет! - Она засмеялась и внезапно выпрыгнула из кареты. Маленькая, в короткой шубке, ростом - чуть выше моего плеча.

Это если вместе с шапкой считать.

- Мы незнакомы, синьор Адам, но обязательно познакомимся. Более того, я вас сейчас украду и хочу заметить, что всякое сопротивление бесполезно. Ну, может, мы все-таки поздороваемся?

Я взглянул на герб, все еще не веря, а меня уже целовали.

В щеку.

* * *

Триста лет тому, когда над Ла-Маншем прогремели залпы неуклюжих бомбард, знаменуя начало Столетней резни, а тут, в Вечном городе, Кола ли Риенци еще только готовил свой великий заговор, надеясь восстановить Великий Рим, в Киев вошли литовцы.

Случилось это как-то тихо и незаметно, может, потому, что и сопротивляться было некому. После татар всего-то и оставалось, что Лавра да две сотни домов. Последний князь сгинул неведомо куда. Его и не искали. Никудышный был князек, только и славен тем, что митрополита Владимирского в полон взял. Взял - да не удержал. Бежал митрополит на крестьянских санях, а следом и князю черед пришел.

...Пустой город, руины Софии с чудом уцелевшей Нерушимой Стеной, на которой плачет Оранта. Кончилась давняя слава.

Пришельцы хмурились, криво цедили славянские слава, но не грабили - нечего было. И начал вылезать народ из погребов.

Кому досталось мечом по загривку, кому - по шапке боярской.

Васыль Волчко, великий боярин, стал служить литовскому князю Ольгерду.

Так все и началось. Не знаю даже, можно ли гордиться столь благоразумным предком? Девиц красных от Змея не спасал, Золотые Ворота на копье не насаживал...

И было у Волчка три сына: Олизар, Иов, прозывавшийся Ивашкой, да Александр. Средний, Иов-Ивашко, породил Романа, тот - Остафия...

Бог весть почему мы стали прозываться Горностаями! Пожалели предки битых таляров ушлым герольдам. Те и не придумали. Горностаи - и все тут. А какую легенду можно было бы сочинить!

Завидно даже!

Так и пошло: наместники, державны, господарские дьяки и маршалки, подскарбии, сенаторы, воеводы. Дворцы: в Киеве, Житомире, Вильне, Ейшишках... Знать бы, где эти Ейшишки! "Собинные друзья" краковских монархов, "хранители чрева", просто королевские собутыльники. После очередного загула прапрадед, Остафий Романович, был пожалован Гиппоцентав-русом. До сих пор спорят, по чьей милости - то ли короля Жигимонта Августа, то ли королевы Бонны Сфорцы. Красив, говорят, был мой предок!

А потом пошла резня. Да такая, что и вспоминать нет охоты. Делили наследство, а как огляделись, то и делиться стало не с кем. Повезло прадеду Гавриле - уцелел. Всю жизнь в Горно-стайополе просидел, за частокол не выходя, тем и спасся. Сын его за ограду вышел - и голову сложил под татарскими саблями.

Отец умер от ран под Дорогобужем, добывая Мономахов венец королевичу Владиславу. Дивны дела: был батюшка протестантом, матушка - католичкой, а старший их сын снова в схизму перешел. Мы ни разу не виделись с ним, с братом Ми-хайлой. Писал я ему - из Рима и после - из Гуаиры. Говорят, не пожелал гордый магнат знаться с братом-латинщиком.

Вот и все. Сестры давно замужем в чужой земле, а я...

А что - я?

Моя семья - Общество, отчизна - весь мир.

"...Ибо, кто будет исполнять волю Отца Моего Небесного,

тот мне брат, ч сестра, и матерь".

Всю жизнь я старался в это поверить.

Дверь в гостиницу оказалась запертой. Пришлось долго стучать, а затем ублажать ворчливого привратника несколькими байокко.

И правда - ночь на исходе, добрые люди уже седьмой сон видят.

На лестнице было темно, в коридоре - тоже, возвращаться же за свечой не хотелось. Говорят, ягуары видят в темноте, но на этот раз темнота была какой-то особенной: густой, плотной, сырой.

Скрип половиц, потрескивание старого дерева... Соседи слева съехали позавчера, в комнате шевалье - дверь настежь. В моей комнате...

Я взялся за ручки двери - и замер. Повеяло сквозняком.

За что хвататься - за нож или за распятие? За нож - вернее, но его-то я и не ношу.

Темнота дышала, холодный ветер из раскрытого окна задувал искры, не позволяя загореться труту. Фитиль свечи окаменел, заострился колом...

...Она сидела в кресле - недвижная, все в том же черном платье. Мантилья брошена рядом, руки в темном шелке сцеплены на коленях.

- Надо было закрыть окно, - выдохнул я, стараясь говорить спокойно. - Холодно!

- Правда? - Франческа удивленно оглянулась, плечи дрогнули. - А я и не заметила. Долго гуляете, Адам!

Она ошибалась. Лучше бы мне задержаться до рассвета. А еще лучше - до полудня.

- Пришла попрощаться. Нам запретили выступать, так что бедным комедиантам, посмевшим глумиться над духовным саном, придется поискать другой город. Они уезжают завтра.

...Я так и не понял, чего боюсь. Темноты? Открытого окна? Того, что уезжают "они", а не "мы"?

Рука скользнула за ворот. Распятие! Сразу же стало легче.

- Хотела вас спросить, святой отец. Вы думали, что вас пригласила на свидание я. Думали - и не пришли. Почему?

Лучше всего отшутиться. Но слова замерзали, не сходя с языка.

- Вы странный священник, Адам.

- Странный, - вздохнул я. - На что вы обиделись, синьорина? На то, что я принял бедную Климену за вас? Или на то, что я остался дома?

- Вас не было дома...

Слова прозвучали равнодушно, сухо. Ладонь, сжимавшая распятие, покрылась потом.

- В тот вечер я сама думала заглянуть к вам в гости. Как сегодня. Но мне не везет...

Я почти поверил. Почти - наш хозяин внимателен к гостям своих постояльцев. Но в то утро он промолчал.

- Что с вами, синьор гидравликус? - Она медленно встала, легким движением набросила мантилью на плечи. - Знаете, здесь действительно холодно...

Шаг, еще шаг... Она шла медленно, глядя не на меня, а куда-то в сторону. Ее взгляд... Я стиснул зубы.

- От вас пахнет духами. Значит, вот в чем дело? Комедиантки вам не по вкусу? А я вам подарок приготовила.

- Какой?

Ее смех был почти такой же, как раньше, - веселый, живой.

- Увидите. Адам, вы что, думаете, я - призрак?

"Извольте видеть, монсеньер. Горло перерезано острым предметом, вдоль грудной клетки и живота - глубокий продольный разрез, глаза отсутствуют, что затрудняет опознание..."

- Та, что была убита, - не Климена.

- Правда? - шевельнулись бледные губы. - А кто же? Ее рука медленно протянулась ко мне, замерла, дрогнула...

...Пальцы, лежавшие на распятии, сжались в кулак...

- Адам! Зачем вы так?

Ее голос внезапно дрогнул, отозвался болью, затянутая шелком ладонь коснулась руки...

...И наваждение сгинуло. Усталая замерзшая девушка прижалась к моему плечу. Негромкий стук - крест с распятым Богом упал на пол.

* * *

Мы сидели рядом, из окна струилась серая предрассветная муть. От очага несло гарью, но это было лучше, чем ледяной холод.

- Ты сказала, что уезжает труппа, а не ты.

- Так оно и есть. - Франческа рассмеялась, прижалась щекой к моему плечу. - Я остаюсь на несколько дней. У меня здесь тетка. Только не в Риме - в Остии, так что пугать тебя я больше не смогу. Ты веришь в призраки?

- Конечно, нет, - охотно подхватил я. - Святая Церковь сие отрицает, а я весьма ортодоксален.

- Ты - поп.

Я вздохнул. Ничего тут не поделаешь. Поп и есть. Да, я не верю в призраки. Не верю и стараюсь забыть о том страшном, что лежало на кровати в доме Дзаконне. О той, что не была Клименой.

- Поэтому... Поэтому я и не писала тебе записок. И, наверно, уже не напишу. Ты знаешь, что следствие прекратили?

Это я знал. Семья Монтечело оказалась не по зубам сьеру Катанье.

- Актрис оскорбляют, насилуют, убивают. Актеры - не люди. А твои попы благословляют убийц.

- Это не так, Франческа.

Я мог бы рассказать ей о Гуаире, но знал - не поверит. В Вечном городе Гуаира мне самому начинала казаться сказкой.

- Пора. Мне действительно пора.

Она встала, накинула мантилью на плечи.

- Мы... Мы больше не увидимся? Никогда? Хотелось сказать "нет". Очень хотелось сказать "нет"...

- Не отвечай, не надо! Знаешь, женщине, тем более актрисе, нетрудно найти хорошего любовника. А вот встретить хорошего человека... Ты - хороший человек, де Гуаира! Жалко, что ты - священник. Но если ты поп - сотвори чудо! Сделай так, чтобы мы встретились!

Она не шутила, и я вновь почувствовал, как пальцы сводит холодом. Чудес не бывает. Особенно - таких.

- Мы... Ты и я... Это неправильно, чтобы так - навсегда! Неправильно!

Кого она убеждала? Меня? Бога?

- Сделай!

Чего она хочет? Ведь мы не брат и сестра, не супруги, даже не любовники. Мы едва знакомы...

Священник и актриса. Даже облако Южный Крест не повенчает нас.

- Киев, - медленно проговорил я. - Август и сентябрь. Я буду там.

...Сказал - и сам себе не поверил...

Она подалась вперед, губы сжались.

- Киев? Ты уже говорил о Киеве! Я узнавала, это где-то в Польше... Хорошо! Я найду тебя, Адам! Прощай! Не забудь о подарке!

...Она уходила по пустой, затянутой утренним туманом улице. Каблучки звонко били тонкий лед...

Подарок я отыскал в углу - большой, в темном мохнатом чехле. У подарка было шесть струн, отозвавшихся на мое прикосновение нетерпеливым звоном.

Откуда она узнала, что я мечтаю о гитаре? Кажется, я ей говорил - мельком, походя... Или не говорил, просто догадалась?

Пальцы легли на деку...

"Клирик не должен играть на гитаре! Вы слышите ? Я приказываю вам не брать с собой гитару! Приказываю! Вы обязаны повиноваться!.."

Слушаюсь и повинуюсь, Ваше Высокопреосвященство!

Бурбон, Марсель увидя, Своим воякам рек:

О, Боже, кто к нам выйдет, Лишь ступим за порог?

На этот раз песня про славного принца Бурбона звучала в два голоса, да так, что с потолка сыпалась крошка. Пели уже в третий раз - и все с тем же вдохновением. Оно не иссякало - как и вино в кувшинах.

Шевалье дю Бартас был свободен. Как вольный ветер. Как шпага, выхваченная из ножен.

То спуски, то подъемы, Ах, горы не легки!.. Дошли, но даже дома Свистели в кулаки!

Ради такого случая в кубках темной кровью плескалась "Лакрима Кристи". Удивленному шевалье я пояснил, что это Дар от Конгрегации паломничества.

Интересно, существует ли такая?

* * *

- Мой дорогой друг! - прокашлявшись и причастившись "Слезы Христовой", возгласил дю Бартас. - Я скинул оковы и надел латы! Во мне кипит кровь моего пращура, славного рыцаря Анри де Гюра дю Бартаса, возложившего на себя Алый Крест, дабы шествовать в Иерусалим! Я трепещу - но не от страха, а от предчувствия подвигов! Пойдет дым коромыслом!

У меня было точно такое же предчувствие. Но, странное дело, я не испытывал восторга.

- Однако же, дорогой де Гуаира! Насколько я понял, надлежит нам странствовать без слуг. Я не слишком привередлив, но гоже ли благородному дворянину самому снимать сапоги?

Шевалье сокрушенно покачал головой.

- К тому же меня несколько смущает наш спутник. Вы, кажется, говорили, что он из грамотеев?

Я подтвердил и это. С синьором де ла Риверо нам предстояло встретиться уже в Остии.

- Не люблю мозгляков! - Дю Бартас скривился. - Перышки, бумажки... Да разве это занятие для настоящего мужчины?

Римскому доктору богословия в этот вечер определенно икалось.

На столе, рядом с полупустым кувшином, лежал небольшой томик в новеньком желтом переплете. Теперь у славного дю Бартаса было целых две книги. Вторую - записки его соотечественника ле Вассера де Боплана, только что изданные в славном городе Руане, я случайно нашел в книжной лавке неподалеку от Колизея.

Увидев мой подарок, шевалье ужаснулся, но я твердо заявил, что чтение "Описания Королевства Полонии" входит в программу паломничества. Дю Бартас смирился, пообещав прочитывать в день минимум два абзаца.

Этот томик пригодится не только ему. Матушка увезла меня в Италию, когда мне только-только исполнился год. Какая ты теперь, родина?

- Да вы загрустили, дорогой друг! - Тяжелая ладонь шевалье легла мне на плечо. - Бросьте! Блуждать по дикой Татарии все же отраднее, нежели гнить в римской тюрьме! К тому же...

Внезапно его глаза округлились, нижняя челюсть, дрогнув, начала отвисать:

- Поп! Убей меня Бог! Поп!

В первый миг я решил, что речь идет обо мне, но палец доблестного дю Бартаса указывал в сторону двери. Поп? Я оглянулся - и узрел попа.

...Фиолетовая сутана, острый нос в прыщах, сверкающая лысина вместо тонзуры, скрученное вервие, заменяющее пояс...

В первый миг я, как и положено, не поверил глазам своим. Затем решил, что кто-то из моих приятелей-комедиантов решил нас напоследок разыграть.

- Рах vobscum, дети мои! Не подскажете ли, где мне найти монсеньера Адама?

Теперь челюсть начала отвисать у меня.

- Изыди! - рявкнул шевалье, сотворяя нечто напоминающее крестное знамение, но гость оказался настойчив.

- Ведомо мне, дети мои, что оный монсеньор Адам...

...Голос под стать внешности козлиный. Или ослиный. Или все вместе.