Польши по ложному обвинению в измене ее руководства. Это был страшный
удар... Ваш Сталин нанес страшный удар польским патриотам... Впрочем, я не
хочу об этом говорить, история уже осудила его. А мы со Збигневом и детьми
вскоре оказались в Белоруссии. С сентября тридцать девятого он работал в
западных районах... А потом началась война. Збигнев сразу ушел в войска,
мы с детьми должны были эвакуироваться, но не успели. С Басенькой и Янеком
я убежала в деревню, к знакомым. Пришли немцы, но мы были там свои, нас,
конечно, никто не выдал. И так - до апреля сорок второго года... до
второго апреля... Они согнали детей со всех окрестных сел, много-много
ребят, приходили в дома и выгоняли только детей - их было несколько сотен
и совсем малышей и ребят постарше. Они повели их к реке, она называется
Свольно. Снег еще не сошел, и на реке был лед, тонкий, весь в полыньях.
Они сталкивали их в воду, а тех, кто мог плыть, стреляли из автоматов.
Многие матери бросились за детьми в воду, я бы тоже бросилась, но в толпе
потеряла Басеньку и Янека, я их вначале видела, Басенька держала Янека за
руку и, как большая, гладила... вот так, по голове. Ядвига Витольдовна
провела рукой в полуметре от пола. Басеньке было уже шесть, а Янеку -
только четыре. А потом они пропали в этой толпе, я кричала, но вокруг все
кричали, мы не знали, куда их ведут, мы думали, их будут угонять в
Германию, а на Басеньке были тонкие осенние сапожки - я думала, ей будет
холодно, - а у Янека такие маленькие валеночки... Они все утонули,
уважаемый Матвей, только шапочки остались на воде и уплыли
далеко-далеко... Я не знала, что в то время Збигнев был уже неживой...
Потом меня угнали в Германию... Ну я не хочу говорить об этом... И после,
здесь, в России... нет, не хочу... и после войны я приехала туда, к
Свольно. Встретила многих своих соседок, у них тоже не было деток. И мы
решили отмечать их память. К каждой годовщине мы шьем для них платьица,
рубашечки и второго апреля опускаем туда, в реку... Каждый год я ездила
туда, а теперь вот уже три года ездить не могу. Но я посылаю все, что шью,
по почте моей дорогой соседке Люции Казимировне. У нее было трое деток -
Марысе было уже двенадцать - она была красивая серьезная девочка с большой
косой, Витеку - восемь, и он очень мило дружил с Басенькой, мы с Люцией
Казимировной даже шутили, что поженим их когда-нибудь, а Збышеку - только
пять, он был ужасно смешливый, я с утра до вечера слышала его смех... Вот
сейчас закончу распашонку для Янека, она простая, но теплая. А потом я
придумала - по телевизору видела, как танцевали девочки из школьного
ансамбля, и у них были чудесные платьица, очень нарядные - здесь оборочки,
здесь маленький вырез и такие пышные рукавчики. Я все хорошо разглядела и
теперь сошью такое Басеньке... Пейте чай, уважаемый Матвей, - она указала
на варенье. - Пожалуйста, не обижайте меня.
понимаю, что эта милая девушка вас покинула? Я давно ее не вижу.
долго. Я терпеливая и всему знаю цену, поверьте.
Коля, когда в восемь утра заспанный Матвей под лай Карата открыл дверь.
показалось Матвею, когда он пропускал его в дом. Гость по-хозяйски уселся
за столом, зачем-то постучал по полу, будто пробуя его крепким сапогом.
торопясь ополоснул лицо из рукомойника, отпустил Карата побегать, поставил
на плиту чайник и только после этого сел напротив дяди Коли. Тот ждал со
значительным видом. Матвей закурил.
народу, считай, нет почти. Зимой, конечно. Так?
соображаешь. Теперь смотри сам - обстановка напряженная, не ровен час, -
жахнет, и поминай, как звали.
противоракетной обороны соорудить?
посмеемся. От напряженной обстановки - общее расстройство нервов. Как
говорится, ни сна, ни отдыха. Опять же - пенсия. Восемьдесят шесть рублев
- не разбежишься. У тебя побольше, но тоже через край-то не
переливается...
сбежала! Но это я так, к слову, - осторожно поправился он. - А суть такая,
что пора начинать.
по косточкам разложил, а ты все чевокаешь!
- этого ни-ни, я себе не враг, но для души-то - одна прямая польза.
Дешевле - раз, место наше одинокое - два, успокоение нервам - три, ну и
так далее. У меня чего-то не выходит, а у тебя технические руки, у тебя
пойдет!
участкового, когда надо, не дозовешься, а чтоб он сам прибыл - я такого за
тридцать лет не помню.
не деньги, а один намек.
осталось - может, год, может, три, а макет, и до субботы не дотяну. Это ж
понимать надо! Ты-то мужик молодой, тебе еще бабу подавай, а я? Мне чего
ждать, каких таких радостей? А как выпью - так я сам себе хозяин. Захочу -
и будет мне двадцать. Думаешь, чего пою-то, чего играю ночь-заполночь? Это
ж я дружков своих созываю. Иду по улице, будто в двадцать седьмом году, и
жду - сейчас вот оттуда Митька Савелов выскочит, а с того проулка - Петька
да Гришка Ковалевы - и уж на всю ночь гульба! У околицы уже девчата
хороводятся, Сенька-гармонист с тальяночкой своей...
глазами побежали, побежали живые картинки - и лица, и слова, и песни, и
еще много другого, уже ставшего небылицей, пылью, уже развеянного временем
и только малыми песчинками застрявшего в памяти старика. "А почему,
собственно, малыми?" - спросил себя Матвей. Старик сохранил все, и нужен
только легкий толчок, чтобы всплыло оно нерушимым и живым.
медленную тягучую слезу.
малопьющий Матвей и полез искать бутылку.
тот, фальшивя, терзал гитарные струны и печальным речитативом тянул одну
из песен, услышанных от Милы:
нашу:
оказался не то в двадцатых, не то в тридцатых годах, и каждой клеточкой
тела, каждой паутинкой души стал человеком того времени, стремящимся все
выше, и выше, и выше, в счастливые сороковые, сияющие пятидесятые, и
дальше, дальше - в изобильное будущее, перед которым поповский рай
Афанасьев Роман
Пехов Алексей
Никитин Юрий
Земляной Андрей
Афанасьев Роман