Чтение 13–й страницы книги ~Бои местного значения~

сказать - пора бы и нам Советской власти войну объявить.

Они нам - в семнадцатом. Мы ей - хотя бы сейчас. Думается - пришло
время. Если уж даже и вы решились... Партизанскую войну начнем, а в
нужный момент... - Власьев вдруг отстраняюще взмахнул рукой, потянулся к
деревянному ковшику, зачерпнул ледяной воды из ведра. - Да что это мы,
право, все о делах да о политике? Забудьте пока все, Григорий Петрович,
жизни радуйтесь. Словно вы из опасного похода вернулись, как тогда,
после боя на Кассарском плесе, а другой поход то ли будет, то ли нет.

По крайней мере - не сегодня и не завтра.

А сегодня мы с вами, как встарь, напьемся по-черному! Я в
одиночку-то почти не пью, во избежание, а вдвоем со старым товарищем -
сам Бог велел. Очень может славно получиться...

Он распахнул дверь парной и издали плеснул из ковша на раскаленную
до малинового отсвета каменку. Ударивший со свистом пар окутал тесное
помещение. Власьев захлопнул дверь. - Пусть пар осядет чуток,.. .
Шестаков удивился, что в устах лейтенанта слово "товарищ" звучало отнюдь
не по-советски, а так, как его произносили и век, и пять веков назад.

- Ну и напьемся, я разве против? Помните, как в Гельсингфорсе, в
ресторане "Вере"?

Сам-то Шестаков по своему полуофицерскому-полуматросскому званию
при старом режиме рестораны посещать права не имел, только после
Февральской революции наступило уравнение в правах, но как гуляли там
офицеры - помнил хорошо.

Уже после полуночи он кое-как добрался до отведенной ему Власьевым
комнаты. Опьянение навалилось на него неожиданно, и проявилось оно
довольно странно.

Последними мыслями, которые он успел зафиксировать, были такие: "А
интересно все же, что сейчас творится на Лубянке?" и "Не понимаю, когда
я успел так безобразно упиться? Ох!".

И тут же нарком провалился в гудящую, раскачивающуюся, тошнотворную
пучину черного беспамятства.

ГЛАВА 7

А на Лубянке действительно с самого утра происходили интересные
вещи.

Как и рассчитывал Шестаков, до начала рабочего дня, то есть до
десяти утра, никто не заинтересовался, вернулась ли с задания группа и
доставлен ли арестованный нарком куда следует. Да и потом в третьем
спецотделе (специализация - обыски и аресты), в отделении, где служил
лейтенант Сляднев, спохватились не сразу. У всех свои дела, не один
нарком Шестаков числился этой ночью в проскрипционных списках.

Размещался отдел в двух десятках кабинетов вдоль длиннейшего
коридора, кто там упомнит, кого из коллег видел уже сегодня, а кого еще
вчера, после развода, или ночью.

А если и нет товарища на месте, так мог, например, сдав
арестованного, поехать домой законно отдыхать, такое постоянно
практиковалось.

Лишь около полудня начальник отделения, тот, что велел лейтенанту
доставить Шестакова не на Лубянку, а в Сухановскую тюрьму, начал, без
особой сначала тревоги, накручивать диск телефона.

Выяснив, что ни лейтенант, ни его сержанты не объявлялись нигде,
тюрьма арестованного не принимала, ж и, наконец, не вернулась в гараж
обслуживавшая группу дежурная машина, старший лейтенант ГБ Чмуров поднял
тревогу.

Посланные на квартиру наркома оперативники взломали щ°чную дверь,
сначала услышали глухой стук в дверь ванной, где и обнаружили мающегося
тяжелых похмельем электрик и почти невменяемую от страха лифтершу. А
потом нашлись и прикрытые ковром тела сотрудников.

Беглый осмотр тел и опрос понятых дал не слишком много. Ничего
дельного сказать они не могли. Электрик непослушным языком буровил
что-то несусветное, женщина твердила о напавших на товарища наркома
троцкистах, приехавших ему на помощь настоящих чекистах, которые и
увезли его в Кремль к товарищу Сталину.

Для проведения процессуально Кормленного допроса свидетелей (на
соучастников они явно не тянули даже по тогдашним меркам) обстановка в
квартире была неподходящая, и их сначала к себе в отдел, чтобы привести
в чувство и получить более вразумительную информацию.

Тела погибших повезли в судмедэкспертизу, но свободного прозектора
сейчас не оказалось, и пришлось в ожидании своей очереди запереть тела в
отдельной секции морга с приставлением часового.

Лишь в четвертом часу судмедэксперт объявил, что причина смерти
лейтенанта - раздробление шейных позвонков и полный обрыв спинного
мозга, одного сержанта и конвойного бойца - кровоизлияние в мозг,
возможно, от удара тупым тяжелым предметом, второй сержант умер от
внезапной остановки сердца.

Несколько позже найденный труп водителя ясности не прибавил. Он,
судя по всему, скончался вообще беспричинно. Вот жил-жил, а потом
спустился зачем-то в подвал, где вдруг взяли умер. Бывает, но не в такой
ситуации.

Время же шло и шло, причем, как часто бывает в подобных случаях, с
чрезмерной скоростью.

Было уже почти шесть часов вечера, стемнело, и начальнику отделения
стало ясно - хочешь не хочешь, а пора докладывать по начальству. А что
докладывать? Предназначенный к аресту очередной "враг народа" (да не
рядовой враг, член правительства, ЦК и Верховного Совета) уничтожил
хорошо подготовленную, имевшую немалый опыт работы оперативную группу
без единого выстрела и бесследно исчез вместе с семьей?

Мало того - в квартире не осталось практически ни одного предмета
или документа, могущего представлять интерес для следствия.

А еще беглец захватил служебную машину, оружие и документы
сотрудников.

Такого в Главном управлении госбезопасности Наркомата внутренних
дел СССР не случалось, похоже, с момента его создания. Сотрудники иногда
погибали при исполнении, только во времена бытности не НКВД, а ВЧК-
ОГПУ, когда враг был реален, вооружен и отнюдь не склонен поднимать руки
или закладывать их за спину при виде какого-то там ордера на обыск. Да
тогда ордера и не предъявляли. Разве что дряхлым старикам или
беспомощным женщинам, предназначенным на роль заложников.

Остальных принимали всерьез, отчего вели себя при задержаниях и
арестах с должной осторожностью. И вот так все и докладывать?

Тем более что слухи вот-вот поползут и, несмотря на крайне узкий
круг осведомленных о ЧП лиц, по обычному закону их распространения, то
есть - быстрее звука.

С минуты на минуту может последовать звонок от начальника
спецотдела, а то и выше...

С выступившими на голубовато-сером коверкоте гимнастерки темными
пятнами горячего и липкого пота, кое- как подавляя нервную тошноту,
промокая платком лоб (вот удивительно - под мышками пот горячий, а на
лбу - ледяной), чекист судорожно искал выход, затравленно поглядывая то
на дверь кабинета, то на телефон.

Использовать, что ли, бестолковый бред лифтерши? Что действительно
появились какие-то вооруженные люди (или они заранее прятались в
квартире?), уничтожили наших людей и похитили наркома? Действительно
троцкисты- террористы?

Старший лейтенант ни разу в жизни не видел настоящих троцкистов,
если не считать, конечно, тех времен, когда сам Троцкий был еще у
власти, выступал на съездах, печатал свои статьи в газетах. Кое-какие
даже изучались в школе, но это же совсем не то.

Нынешние троцкисты, в существование которых он не слишком верил, -
это свирепые и беспринципные убийцы, отравившие Горького и Куйбышева,
подсыпающие толченое стекло в котлы с пищей в рабочих столовых, казармах
и детских садах. Такие ему не попадались. Попадались другие - вчера еще
совершенно обычные люди, нередко - заслуженные и известные, но сегодня
оказавшиеся ненужными. Вот верховная власть решила, что требуется их при
аресте и суде как-то по особенному назвать.

Чтобы отличать от других, еще не арестованных. Пусть так, троцкисты
- значит троцкисты.

Любимая бабка Чмурова, например, никогда не поминала черта, тоже
подбирала его условные обозначения: "серенький", "рогатый" или "аггел".

Да черт с ними, с троцкистами. Придумать, поскорее придумать хоть
сколько-нибудь связную версию, а там, может, и удастся перебросить это
дело по принадлежность. А его... Ну, может, не арестуют все-таки,
может, просто уволят по несоответствию или понизят до рядового опера...
Ш в силах унять дрожь в руках чекист выпил полный стакан воды.

Отчаяние овладевало им все сильнее. Слишком отчетливы были
прошлогодние воспоминания. Как исчезали после снятия Ягоды и прихода
Ежова люди целыми отделами и управлениями. Люди не ему чета: комиссары с
четырьмя и тремя ромбами, старшие майоры - десятками, более мелкая сошка
вообще без счета.

Сам же он их и арестовывал, с непонятным, но острым наслаждением
сдирал петлицы, с мясом вырывал ордена, при малейшем намеке на протест
без азарта, но с удовольствием бил в морду. Да кого - самого Агранова,
самого Паукера, самих Артузова, Бокиж, Благонравова, Молчанова...

В не лишенной оснований надежде, что как раз за не рассуждающую
старательность и помилуют.

А теперь и его так же? Не анекдотчика мелкого упустил, не польского
шпиона, каковым считался хоть бы и родившийся в каком-нибудь глухом
уезде под Белостоком дворник, наркома упустил, матерого, заслуженного.