Чтение 13–й страницы книги ~Полеты на метле~

колочу в дверь обеими руками и ору:

- Дар! Дар, открой, это я, Ольга!

Молчание.

Глухой, мертвый голос Инны:

- Он на чердаке заперся.

- Ч-то? Заперся и повесился?

- Кто повесился?

- Да Дар же, х-хосподи...

- Да никто не вешался...

И тогда по наружной лестнице бегом на чердак:

- Дар! Да-арка! Открой!..

Молчание.

- Кешка! Сюда! Раз-два, взяли!. Дубинушка, ухнем!

Мы высаживаем хлипкую чердачную дверь.

Балки, бумажный хлам, паутина, зыбкий свет из слухового окна. Зыбкий
свет из слухового окна, бумажный хлам, паутина, балки.

И сломанный черный человечек - Дар... Закинута голова, и на
черемуховых губах - чахлая пена, чумной чернотой чеканено чело, чуткие
ноздри, раздуты в чаянии чуда, но "черт побери, черт побери..."

В правой руке Дара - хрустящая упаковка от снотворного, в левой -
стакан с недопитым хересом. Ах, золотое вино Массандры...

Мы стоим над бездыханным телом, еще не понимая, что тело это - Дар,
покинувший нас, добровольно ушедший от нас.

А во дворе надсадно воет сирена "Скорой помощи". Люди в белых халатах
оттирают нас с Кошкой от тела Дара, хватают его, волокут, всаживают в него
шприц с желтой дрянью, пишут бумажки, укладывают свободную от души
оболочку человека на носилки и увозят под победно-тревожный клич сирены.
"Скорую" вызвала Инна Инина, и говорить мне с нею не о чем.

Санька все спит, но уже у себя. Стас все так же бдительно сидит над
ним. В клинике откачивают Дара, прикалывая блудную его душу к хилому телу
кривыми иглами капельниц.

А у меня звонит телефон, и в трубке булькает медовый голос
заведующего редакцией. Он рассыпается в комплиментах, благодарит за
прекрасно проведенный вечер, выражает надежду на до-олгую теперь дружбу. И
еще что-то такое странное говорит: "Никогда... первый раз в жизни..."

Ладно, это все лирика, это мимо ушей. А вот что стоит внимания: в
Доме литераторов соберутся сегодня местные мэтры, и он хотел бы
познакомить меня с ними. Надо соглашаться - они влиятельны здесь, эти
лауреаты и дипломанты конкурсов, объявленных совхозом "Маяк" или
рыбодобывающим объединением "Мертвое море". У них тут все схвачено, мне с
ними еще встречаться и встречаться... Да и просто любопытно поглядеть на
человека, зарезавшего сборник стихов Дара, на деятеля, гневно написавшего
поверх названия сатирической пьесы Лешего наимудрый приговор: "Этот автор
не любит свою советскую родину!" Все они будут.

Издатель встречает меня у порога и ведет к столику, расположенному в
уютной нише. Вроде и кабинет, а весь зал видно. Удобно. Мой спутник
чувствует себя именинником, представляя коллегам очаровательную (чего там,
так и есть) двадцатидвухлетнюю девушку, он победно-лукаво потупляет
глазки, намекая этак "я, конечно, джентльмен, забочусь о репутации дамы,
но..." Мэтры слегка удивлены - я ловлю на себе их взгляды, тут же
переносящиеся на обширное пузо издателя. Нас сравнивают.

Через три минуты меня уже называют "наше юное прелестное дитя", бурно
радуются, когда мне удается сказать что-либо не очень глупое. Издатель
горделиво и многозначительно поглядывает на коллег, мол - я говорил!
умничка! Ну-ну.

Вот только теперь я поняла, почему Лицей наш - женский. Эти
литературные генералы (ну, пусть полковники) двадцатилетних пацанов за
пивом бы гоняли, фигурально выражаясь. А тут сидят, слушают почтительно,
ручку целуют. Благодать. Все идет, как по маслу.

Ну да, ну конечно, это несколько странно - молодые таланты? В нашем
богоспасаемом городе? удачная шутка... да нет же, дитя мое, мы, конечно,
посмотрим вашу подборочку. Как славно выходит - издатель здесь. Издатель
ведь не возражает? Тот солидно поразмыслил и высказался в том смысле, что
сборничек листиков на шесть, брошюрочку под скрепочку (как на шесть?! у
меня же двадцать листов подобрано!) издательство вполне потянет вне плана,
тем более и постановление такое есть о работе с молодыми. А секретарь
секции Союза писателей не возражает? Еще бы он возражал после четвертой
рюмки водки! Ну и чудненько. А кстати, сейчас подойдет один наш коллега из
центра, он у нас в гостях, было бы уместно дать ему подзаработать, на юге
деньги тают так быстро. Сколько уважаемый издатель может заплатить за
рецензию? Рубликов восемьдесят? Совсем хорошо. Нет, Олечка, вы только не
обижайтесь, мы понимаем - проделана огромная работа по сбору всех этих
опусов, но не может же издательство написать на книжке "Составитель -
Оля". Кто такая Оля? Почему Оля? Зачем Оля? А напишем мы составителем... а
вот уважаемого секретаря секции. И ему деньжата не лишние, он у нас только
что квартиру новую получил, обставлять надо, хе-хе... представительно
будет: составитель - член СП, рецензент - само собой. А вот и он! Добрый
день, коллега, мы рады. В Москве, я полагаю, дожди и слякоть? А у нас
купаются вовсю, почему бы нам на побережье не съездить? Голубчик, закажите
машины.

Я уже не слушала. И не знала, куда деваться от иронического прищура
известного столичного критика, который Сел напротив. Нет, ну какого черта?
Почему я постоянно спотыкаюсь об этого человека? Хорошо себе представляю,
что он должен обо мне думать: ушлая девица, лихо пробивающаяся в
литературу специфически женским способом. Сидит вот, мэтров охмуряет...

От чувства неловкости я залилась румянцем и принялась дерзить. Мэтры
умилились. А я ощутила на плече крепкую сухую руку.

За спиной стоял Сабаневский.

Он обвел моих собеседников строгим взором и на ухо, но так, чтобы все
слышали, поинтересовался:

- У тебя какие-то проблемы или мне показалось?

- Да нет, Сабаневский, все в порядке.

- Если что, я рядом.

И удалился с достоинством.

Литературные полковники приуныли на глазах. Они больше не называли
меня прелестным дитем. И они не пригласили меня на прогулку, а поспешили
договориться с критиком о рецензии и передать ему папку со сборником по
материалам семинара. Атмосфера беседы явно похолодала градусов на пять.
Честно говоря, я не знала, благодарить мне Сабаневского за его неожиданное
вмешательство или проклинать. Будем жить, будем видеть.

А сейчас у меня есть более неотложные дела. Надо заглянуть в клинику,
как там Дар.

Несчастный дружок мой лежит в реанимационной. На голубоватой подушке
закостенело шафранного цвета лицо. На глазах - круги теней, как смертные
пятаки. Печень посадил, идиот. Возни ему теперь с ней будет... Тонкая рука
Дара уложена под капельницей, в нитевидную вену льется какая-то химическая
дрянь. Потерпи, дружок, мне бы только ночи дождаться.

А темнеет в этих краях рано, так что уже в восемь часов я смогла
вылететь из окна своей мансарды, держа курс на юго-восток. Естественно, на
подаренной Кешкой метле.

"Доброй ночи!" - вежливо свистнула серая сова, планируя на мягких
крыльях.

"Доброй ночи!" - веселый многоголосый писк стайки летучих мышей.

"Доброй ночи!" - знакомая сильфида приветливо помахала рукой и
унеслась, треща стрекозиными крылышками.

Доброй всем ночи!

И вам, мэтры, тоже... Я увидела их на берегу. Они уже покончили с
шашлыками, десертом, белым вином и просто лежали у крошечного костерка,
молча слушая море. Грустные такие... А московской знаменитости среди них
не было. Я сделала круг, снижаясь.

А вот и наш столичный гость. Он ушел от своих коллег довольно далеко
по берегу, за гигантские валуны и сидел теперь на плоском камне,
выступающем из воды. Он обнимал обнаженные плечи женщины, сидящей рядом,
целовал ее очень осторожно, закрывая ее лицо белыми прядями своих волос.

Я не хотела этого, но на вираже увидела ее профиль. И чуть было не
кувыркнулась в ночное море. С известным критиком, столичной знаменитостью
целовалась зеленоокая сестра моя нереида.

Мне пришлось сделать вынужденную посадку на высоком обрыве мыса
Меганом: пошла на таран глупая чайка, целясь прямо в глаза железным
клювом. Самая зловредная для авиации птица...

Далее я медленно облетала заповедные места. Эдельвейс с вершины
Карадага, горсть терновника с куста, из-под корней которого бьет теплый
ключ, кисть дикого винограда с Медведь-горы, бутылка коллекционного
"Ай-Даниля" из векового погреба, капли вечерней росы, нанизанные на
паутинку, снятую с можжевельника... Почти все нужное для лекарства Дару я
собрала. Теперь бы еще каплю меда и каплю яда:

И, склонившись над постелью спящей Женщины Рыжее Лето, я сняла с ее
губ медовое дыхание. Ну, а к кому за ядом обращаться - известно...

Но Темной Звезды дома не оказалось. Что ж, мне не сложно найти ее: я
полетела, ловя едва заметный запах духов "Русская кожа".

Луна сегодня яростная. Ее свет насыщен колдовской силой, искрится и
дрожит, обрушиваясь на площадь перед старым армянским собором, закрытым
еще в тридцатых. С той поры здание скорбно молчит, закутавшись в траур,
словно гордая горянка.

Площадь залита живым серебром лунного света, но вокруг
коленопреклоненной перед собором Темной Звезды лежит черный круг мрака.
Женщина молчит, низко опустив голову, сложив ладони перед грудью.

Веянием воздуха я скользнула над ее годовой, подхватив на лету
одинокую слезу с кончиков ресниц. Это покрепче любого яда будет. Такие
слезы дорогого стоят.