немыслимо белый не дает кораблю утонуть. Ведь скорей всего эта грань
случайна, как случайна бывает мысль или направление ветра. Мы увидеть должны
конечную цель - тогда реально все. Нам должно показаться, что это знак, что
это чья-то чужая воля. Только тогда мы сможем спокойно взирать на
вздымающиеся ребра полуживых созданий, которых застала врасплох внезапность,
непогода, внутренние причины. Мы легко себе скажем: "Как здесь мило,
особенно ранним утром. Хорошо, что это случилось, и теперь происходит со
мной".
снегу идти за окном или просто чтоб день был достаточно серым. Я буду со
щемящей тоской наблюдать безнадежные будни. Не понимая, что мне открывается
в этом. Как будто бы время пришло, или напротив, оно никогда не вернется.
Осина словно метла под порывами ветра. Во всем этом есть ощущение пустоты.
Как будто бы я обнаружил в кармане старой куртки перегоревшую лампочку от
гирлянды с того самого Нового года. Но это сравнение хромает - я
ностальгирую по тому, чего не было и не будет. Это случается ранней весной
или поздней осенью, когда на лестнице горит электрический свет, и
непроглядная тьма за окном, и ветер холодный порывами рвется. Может быть,
это тайна рожденья, тоска по миру, который был целым.
вовлеченным. Это была неприемлемая ситуация. Я отдавал себе отчет в том, что
происходило и на этом можно поставить точку. Но жизнь, как известно, не
стоит на месте, она и не двигается, и не протекает, - она сосредотачивается
в настоящий момент, чтобы остаться такой же сосредоточенной в следующий и
другие моменты. Я все это осознаю без затруднения и излишней задумчивости.
Кто завел эту тяжбу между временем и его явными предметными знаками? Я
отворачиваюсь в сторону от моего проблемного театра действий. Я заговариваю
одно несущее обстоятельство другим. В переломном мгновении мои нужды сходят
на нет и остаются сплошные их подтекстуальные значения. Что им известно обо
мне, и что они обозначают? Я довожу это слово до смысла и оказываюсь в явном
преимуществе перед другими, скомканными. С такой заветностью тяжело шагать
дальше, обрекая себя на внутренний протест... Я сдаю злободневное слово.
себе должно радовать и вызывать снисхождение. Поэтому при звучании, которое
видно нам целым полновесным куском, мы принимаем в серебряный сосуд,
улавливаем его напористую траекторию и вовремя подскакиваем с этим горшком в
руке. Что может быть вместительнее нашего чувства? Этот вопрос не стоит на
повестке дня, он органично вплетается нами в тот строй, которой мы именуем
практикой. Что значит практикующий врач? Не то, что он имеет опыт и вылечит
уж как-нибудь, а то, что он этим занимается. Хорошо ли, плохо ли, но
занимается. Вот так и мы поставим сосуд на место и ждем; и не найдется ли
силы , способной его сдвинуть? Ничуть не бывало. Двигается, конечно. Когда
все отпущено, и мы безмолвно отступаем назад в неосвещенную часть комнаты,
впереди нас сгущается безмолвие, потому что оно только может нас заставить
что-то услышать. И вот мгновение сталкивается, взрывается ярким огнем, и мы
рады унести ноги с этого чужого праздника. На словах. А на деле, мы стоим
ошеломленные там, где нас застали, тупо смотрим в пол, а губы и складка на
лбу говорят только о нашей бессмысленности, невинности и полном отставании
от происходящего.
она не возникла сама собой, помимо твоей воли. Я не хочу никому показывать,
как я достиг того-то и того-то, но неизбежно сам забуду, до чего я добрался
когда-то. Да, эта лукавая мушка смоется от первого дождя. Но я помню
заветное вопрошание моего друга, которое так меня поразило. И я ужасно
несерьезен, понимая все это, и я ужасно глуп, приближая это к себе. Значит,
как я был таким вот идиотом, так я им, очевидно, и останусь. Точка.
истолковал этот образ? Я пытаюсь вглядеться в черты резчика, пытаясь угадать
имя и слово. Я не теряю надежды и вглядываюсь в то, что вырезано. Но слеза
застилает взгляд. Я подошел слишком близко к разгадке. И теперь самое время
протянуть руку, и пальцами пройтись по руническим бороздкам.
гребнем на затылке, прошла как отвязанная марионетка к роялю, вытянув вперед
длинные костистые пальцы и затолкав под юбку раздвижной стульчик, принялась
подбирать вокализ Рахманинова. Прошло минуты две, она в сердцах захлопнула
крышку и, поднявшись со стула прямо, чтобы его не опрокинуть в лирическом
образе, подошла к окну. Улица переливалась причудливыми фейерверками,
гренадеры палили в воздух, слышались визги придворных дам и смех
великосветской молодежи. Что это был за вид! Великая княгиня запрокинула
голову, и угрюмая зала в духе Пиранези закружилась у нее перед глазами, и,
как подрезанная, она скатилась по персидскому ковру прямо головой к ножке
рояля. Тут взорвались петарды, и десять или двенадцать гвардейских офицеров
с дикими криками вломились в помещение через балконные двери и, заливая пол
шампанским и бордо, принялись играть в пятнашки. Когда же на улице
прогремели три пушечных выстрела, все закричали: "Ура!" и обнажили шпаги. На
утро княгиня очнулась-таки да так и не смогла встать из-за поврежденной
ноги.
когда- нибудь мылись. Если и мылись, то это было как-то эпизодически. Я
вспоминаю одного тевтона, который стоял на коленях вместо того, чтобы
взобраться на лошадь. Говорят, что так был превратно понят образ "лестницы
Якова". Словно бы эти ступени были из меди. Ничего подобного! Знаете, они
любили посылать своим возлюбленным открытки "Привет из Константинополя".
Наступил момент, что им просто перестали верить. Вся их мужественность пошла
насмарку. Ни китайские зонтики, ни деревянные носилки, гремевшие в морозном
воздухе, не могли оправдать их грубости. А плащи? Крестоносные плащи,
натянутые поверх доспехов, придавали им сходство с вокзальными продавщицами.
Но кое в чем они преуспели: взявшись по двое, по трое они вперивали свои
взгляды в одну точку и могли так стоять часами. В этом были какие-то
удивительные стойкость и обаяние...
или, скажем, сэр Исаак Ньютон. Но в прежние времена ему не уделялось столько
же внимания, сколько им, или, предположим, многим и многим менее известным
личностям. Так вот, Лаплас сказал как-то и не без оснований, что его теории
будут поняты через триста лет, и поэтому он не будет сейчас доказывать перед
столь недостойной аудиторией полноту и верность своих убеждений. Не будет.
Так всякому гениальному человеку приходится время от времени высказываться в
таком духе, а иногда даже и позволять себе выражаться и этим снискивать себе
славу скандалиста и грубияна. Нет, решительно, эти люди подобными
высказываниями никак себя не выделяют. А наоборот, признаются себе, что все
их сделанные открытия суть тревожные наваждения, от которых люди не только
отмахиваются, но и вооружаются чем только могут. Так только они смогут себя
оградить.
крепкий, как сухое полено. Одного ему не хватало - денег. Денег для выпивки.
Не сказать, чтобы он очень нуждался в этой выпивке. Нет. Ему бы хватило
обеда и ужина, которые он получал ежедневно. Но денег ведь все равно не
было. И в этом он нуждался. Закрывая лавку и собираясь прогуляться вдоль
торгового ряда, он думал: "Где бы достать этих чертовых денег, чтобы не
нуждаться ни утром, ни днем, ни вечером?" То есть нужды-то особенной не
было. Как я уже сказал, и обед и ужин он получал ежедневно. Но все-таки
отсутствие денег его тяготило... Он прогуливался вдоль торговых рядов,
заглядывал в скобяные, сапожные, хлебные лавки и думал, что вот сейчас он
дойдет до трактира и снова окажется в этом идиотском положении.
не пытался как-то помешать ему быть. Нет, от него исходил тонкий аромат,
сравнимый с запахом абрикоса. И оно - это мое участие во всем - дало о себе
знать однообразным и нудным гудением. Я хотел было закрыться от этого
существования, но меня вдруг облепили какие-то насекомые, и я подумал:
Володихин Дмитрий
Лондон Джек
Браун Дэн
Афанасьев Роман
Лукин Евгений
Пехов Алексей