сделать больно; что уж говорить о намеренном вреде. Как эта божественная
капелька нуждается в опеке, в заботе; сколько ослепительно прекрасных
чувств и поступков висит на волоске, в полном рабстве у тонюсенькой
кожицы, у ничтожных грязных бляшек на стенках сосудов, у какой-то там
синовиальной жидкости, у потайной капели гормонов - беречь, беречь друг
друга, помогать и прощать, пестовать, как больных, ведь все мы больны этой
плотью, хрупкой, как раковина улитки и жадной до жизни, как жаден до
солнца зеленый лист. Иначе просто не выжить!
отлета пошел домой обедать - он живет тут относительно неподалеку, на
ближней окраине Тюратама: от остановки автобуса, который ходит между
аэропортом и городом, ему ходу минуты три, поэтому и обедал он обычно не в
столовой, а дома... И тут - сообщение получаем из столицы. Ну пока
раскрутились, час прошел, не меньше. Туда, сюда - нет Кисленко. Все под
рукой, а его, как у вас в России говорят - будто корова языком слизнула. С
работы ушел, домой не пришел. Мы на вокзал, на автовокзал, в пассажирский
аэропорт, всем кассирам, всем постовым суем фотографию - нет, не помнят.
Конечно, это не гарантия - мог проскочить, и его не запомнили, или на
попутных удрал, да мало ли... Но - странно все же. И ведь, какая тут еще
несуразица - он, как обыск показал, перед тем, как из дому на работу идти
в то утро, все документы уничтожил.
пепельнице, и все. Над паспортом куражился, будто озверел - рвал по
странице и жег, орла изрезал ножиком и тоже подпалить хотел, но обложка
обуглилась только, жесткая... В той же пепельнице еще зола, уж не поймешь,
от чего.
урнах... и просто так, на тротуаре каком-нибудь, на лестнице?
от последнего из столь ненавистных ему документов. Скажем, прямо в
автобусе швырнул под сиденье и еще каблуком потоптал... или в канаву на
обочине. Нет, пожалуй, не найти, если в канаву. А в автобусе - пожалуй,
найти, Яхонт Алдабергенович! И в урне найти!
закивал.
даже в моргах смотрели. Нету. И происшествий никаких не было - ни драки,
ни наезда, ни убийства, ни несчастного случая. То, что после дела его
кто-то ликвидировал, мы сразу подумали. Нигде ничего.
в Тюратаме?
и дурь просачивается иногда из Центральной Азии. Думаете, техник первого
ранга Кисленко, пустив на воздух наследника российского престола, так
напоролся на радостях в ближайшей подворотне, что даже до дому не дошел и
вот уж сутки прочухаться не может?
выглядит не мотивированным, совсем не обязательно должно иметь неизвестный
нам мотив. Оно и на самом деле может оказаться не мотивированным.
Болсохоев обескураженно провел ладонью по лицу.
Асланов, последним видевший Кисленко накануне, обмолвился, что тот был как
бы не в себе!
видел в последние сутки перед катастрофой. И с его домашними. Есть у него
домашние?
немного, и я хотел покончить с этим щекотливым для меня вопросом, пока
вокруг минимум людей. - Мне сказали, что Кисленко - коммунист.
ли не благоговейный оттенок.
Болсохоев испытующе покосился на меня, видимо размышляя, как я сообразил
секундами позже, не сочту ли я то, что он собирался сказать, за неуклюжую
попытку подольстится к столичной штучке - ему, конечно, сообщили уже, что
эмиссар центра по вероисповеданию является товарищем подозреваемого - а
потом решительно закончил: - Хоронили всем городом, как святую.
Тюратамской звезды, - невозмутимо сказал я.
распаренный северянин Круус, не в силах долее сдерживаться, то и дело
вытирал лицо просторным, чуть надушенным платком. Открыв перед нами дверь
административного флигеля, Болсохоев, пряча глаза, пробормотал невнятно:
было сравнительно прохладно; шелестел и поматывал прозрачно мельтешащей
головой вентилятор. Крууса в сопровождении одного из местных работников,
молодого ротмистра-казаха, явно счастливого тем, что ему выпало
участвовать в расследовании столь поразительного злодеяния, я отправил по
наркопунктам; Григоровича - домой к Кисленко, наказав осмотреть все
доскональнейше не просто так, а именно на предмет поиска других следов
аномального, алогичного поведения подозреваемого, уж больно меня
насторожили эти горелые документы; Климову велел осмотреть рабочее место
Кисленко в поисках любого тайника, либо следов изготовления мины. Трое
ребят Болсохоева двинулись, бедняги, за пропуском - нудная и
малоперспективная работа, но пренебрегать нельзя было ничем. Кабинет
опустел - остались сам Болсохоев да я. Он, отдуваясь, чуть вопросительно
покосился на меня и расстегнул китель, потом верхнюю пуговицу рубашки.
Уселся напротив вентилятора, сокрушенно покачивая головой от всех этих
дел, и на какой-то миг показался мне удивительно похожим на вентилятор -
такое же круглое, плоское, понурое и доброе лицо. Только от вентилятора
веяло свежестью, а от Болсохоева - жаром. Я вытер потный лоб тыльной
стороной ладони, присел на край стола возле телефонов, положил руку на
трубку.
ли каких-то попыток помешать работе на столах, или... каких-то покушений
на занятых в "Аресе" специалистов...
что и мне пришло в голову. А раз первое - значит, неверное, так весь мой
опыт показывает. Ничегошеньки, Александр Львович. Чисто. Если бы было, я
бы знал... и все равно сразу поговорил на эту тему и с начальником охраны
космодрома, и с молодцами, отвечающими за безопасность ведущих
специалистов. Ничего. Ни шантажа, ни подметных писем, ни покушений, ни
диверсий. Это не "Арес".
трубку. Набрал на клавиатуре код Лодейного Поля, потом номер телефона,
потом сразу - код, включающий экранировку линии. Посредине клавиатуры
зажглась зеленая лампочка, и в трубке тоненько, чуть прерывисто засвистело
- значит, разговор пошел через шифратор, и подслушивание исключено.
Диверсия.
сомневался. И все-таки прав Болсохоев - не укладывается в голове.
Раздвоение личности: уже семнадцать часов занимаюсь преступлением, а в
глубине души до сих пор не могу поверить, что это действительно
преступление, а не несчастный случай.
Сомнений нет.
тон, кажется, был немного резковатым - но мне очень не хотелось выглядеть
Володихин Дмитрий
Корнев Павел
Володихин Дмитрий
Никитин Юрий
Якубенко Николай
Березин Федор