- Кому я нужная, всяк рад унизить. Сам потерял, а все я... - она плакала
все сильнее. Запустила руку по подушку, вытащила платок, приложила к
жалобно сморщенному лицу, вся сотрясаясь от тихих, горьких рыданий. Из-под
подушки, увлекаемый платком, вылетел ком бумаги. Быстрее молнии Юрик пал
ему наперерез. Тут были все три рецепта.
спрятала и сама забыла... Кому я такая нужна. Посмотрю я на тебя в мои-то
годы...
Юрик стал осторожно спускаться. Навстречу ему взлетел задорный цокот,
мелькнула мимо Женька, бывшая одноклассница, бойко бросив:
залихватски отставив левую ногу, приспособив алую туфельку на одной из
перильных опор. Юбочка на ней была не длиннее набедренной повязки, стояла
Женька сверху - загадочный сумрак внутри юбки завораживал, как русалочий
омут. Юрик отвел взгляд выше, покраснев. Она засмеялась.
еще хуже. Юрик подглядел однажды, как в девчачьей раздевалке школьного
спортзала Женька отчаянно целовалась с Кошутиным, и теперь, видя ее губы,
всякий раз жарко думал: а как это - прикоснуться к ним своими... Какая она
была красивая, веселая тогда. Они все такие веселые! А маленькие руки так
нежно гладили затылок и плечи того! Юрик совсем отвел взгляд.
Женька, вызывающе раскачивая вправо-влево согнутым коленом отставленной
ноги. Юрика будто начали варить. Он беспомощно улыбнулся.
и сама же хихикнула. - Ну, я побежала, пока.
лихостью запрыгал вниз через две ступеньки. Глаза ослепли от дикой боли,
сквозь рев в ушах все-таки донесся Женькин смех, но Юрик исправно
пропрыгал весь пролет, а потом дополз до стены и упал на нее спиной и
затылком. Он был весь мокрый от пота. Казалось, он уже никогда не сможет
оторваться от стены. Колено разламывалось, а у той ноги, что только что
была здоровая, стало дергать в плюсне. На кой шут я это, подумал Юрик
обреченно. Поверит она, что я нормальный! Да никогда не поверит... Ничего,
подумал он и опасливо оторвался от стены. Мересьеву было хуже. Он
подковылял к перилам, навалился на них и стал сползать дальше. Перед
глазами опять стояла Женька. И этот сумрак, в котором, явно собираясь
сойтись, светились ее стройные здоровые ноги.
а она, не отрываясь от экрана, шепнула удивленно: "Юрик, ну не надо, не
будь как все эти..." Он с готовностью сцепил руки у себя на коленях,
умиротворенно улыбаясь в темноту кинозала. Это было даже лучше, чем он
ожидал. Один миг он чувствовал. Чувствовал ее хрупкое плечико. И она не
отшатнулась, не обиделась, не стала считать его грязным хамом, она,
наоборот, сказала даже: "Не будь как все эти..." - значит, Юрик для нее не
"все эти", от него она не ожидает плохого, как от "всех этих", про которых
Юрик читал в западных книгах, а недавно узнал, что и у нас еще есть такие,
которые с несколькими девушками бывают близко знакомы - сегодня с одной в
кино, завтра с другой... Он не мог понять, как им не скучно - ведь в
начале знакомства можно говорить лишь о пустяках, всякий раз одно и то же,
и она отвечает одно и то же, а вот когда с одной - всякий раз что-то
новое, все ближе, все задушевнее... как с Викой. Вот схожу в аптеку,
подумал Юрик, и позвоню. Вдруг она уже приехала. Он представил, как после
двух месяцев снова услышит ее голос, и покраснел. На какой бы фильм ее
позвать? Везде чепуха идет... И не знаешь, чего она хочет, чему
обрадуется. Ее мама говорила: "У Виканьки нет выраженного хобби. Я
стараюсь развить ее многогранно". Удивительно, сколько всего она знает. У
ее мамы такие знакомые - писатели, музыканты... И Вика с ними общается.
Юрик сказал как-то: "Ты так интересно живешь, мне бы твою среду!" А она
серьезно ответила: "Человек сам творит свою среду". Конечно, она права. Он
доковылял до двери на улицу. По ровному боль в плюсне утихомирилась,
осталась только в коленке.
всего - про войну, чтобы были сильные, смелые, честные люди. Симонова,
например, или Бондарева, или Сабурова, на худой конец... Но этого никогда
не бывало, даже в Юриков день рождения. Дарил лишь Юрик. Конечно, все-таки
он - мужчина.
видела плохо, и лишь когда он окликнул ее, заулыбалась.
уколы, эритромицин...
купила, завтра - непременно в поликлинику.
побольше будь дома. А я погуляю, на воздухе голова совсем прошла.
медленно, валидол с собой, воздух действительно хороший. Не к плите же, в
духоту, к свекрови. Там сердце не пройдет.
нравится?
жить в таком ужасе? Ведь эти бандиты что хотят, то с людьми и делают!
как-нибудь!
привык...
погода хорошая.
уходи далеко!
аптеке. Если б можно было вечно учить тебя в школе, вечно держать дома,
под крылом... Как удержать? Университет... колхоз... жизнь, своя жизнь! А
если он действительно выздоровеет к тому же? Разве угнаться мне за ним с
моей заботой и защитой? Вот ужас-то будет!..
телефону-автомату и думал: я в таком аду, как в Америке, жить не стал бы
ни дня. Убежал бы сюда. Или стал коммунистом. Создал бы ячейку, потом
боевой отряд. Для коммуниста главное уметь превозмогать боль, чтобы, когда
начнут пытать в ФБР, никого не выдать. Ну, а уж боль-то превозмогать я
умею... А если бы маму взяли заложницей? Нет, все-таки лучше я с ней
убежал бы сюда. Здесь, правда, тоже бывают преступники, но не убийцы же,
не мафия! И в правительстве не миллионеры какие-нибудь продажные, а
честные люди из рабочих, из крестьян. Немножко, правда, смешные иногда...
потому что пожилые. Опытные. И на бабулю, хоть возраст примерно тот же,
совершенно не похожи, ну совершенно! Суслов вот когда выступает - такой
умный! Он редко выступает, но зато уж как выступит! Сразу видит, кто
идеологически неправ! А Брежнева как все уважают! Ведь надо очень уважать
человека и то, что он говорит, чтобы так долго его слушать, тем более что
у него произношение немножко невнятное.
позвонить Вике на всякий случай уже сегодня, а звонил он ей всегда не из
дома. Дома Юрик не говорил про Вику. Почему-то не мог. Разве расскажешь
про ее улыбку, про то, как красиво она ходит, про "не будь как все эти",
про то, как, небрежно полуобернувшись, она спрашивает, уходя: "Значит,
звонишь завтра прямо от касс?" - и душа готова вывернуться наизнанку, и
кожу бы всю так и изрезал на билеты! Разве расскажешь? Говорить это
ежедневными словами, тем же, какими говоришь про суп или ругаешься с
бабулей...