вывертывающихся из-под ног обломках, вошел внутрь, сунулся в узкую щель.
За нею открылась другая комната, в ней было даже подобие потолка, - под
треснутой, опасно перекошенной железобетонной плитой сидела на коленях
маленькая девочка в драном мужском пиджаке на голое тело и, едва разлепляя
трепещущие от холода губы, баюкала безголовую куклу.
язвах.
еду. - Я корку отломал, а мякишко не промокло. Лопайте как следует. Я
слышал, завтра всех в рай поведут.
врут...
глазки и не закрываются, - опять замурлыкала и опять прервалась. - В наше
трудное время, - взрослым голосом разъяснила она, - с детьми столько
хлопот.
Дети уставились на него. Девочка заслонила куклу собою, губы ее сложились
жалобным сковородником.
камень. - Тебе чего, дядя?
- Он едва не плакал.
морозный воздух, казавшийся чистым и свежим, окатил его распаренное лицо.
вру!
до дуры, а скормить некому. Айда, этот не отстанет.
опираясь на их плечи, он встал на немощных ногах, и все четверо
пренебрежительно неспешно двинулись к узкому лазу, ведшему дальше в глубь
развалин. Сухорукий обернулся на миг и крикнул профессору: "Надень
резинку, простудишься!" Профессор молчал и только поворачивался за ними -
он чувствовал, что ему нечего сказать. Девочка с куклой, путаясь в полах
пиджака, юркнула первой в темную щель; затем протиснулись мальчишки. Тогда
профессор бросился за ними - и не смог протиснуться. Он извивался, пытаясь
проскользнуть в бетонные неровные челюсти, готовые разодрать комбинезон, и
в этот момент в шею ему несильно ударил камушек, и девочка серебристо
рассмеялась сзади. Профессор обернулся. Ребята успели уже какими-то им
одним известными ходами обежать вокруг; продрогшая фигурка в расстегнутом
полосатом пиджаке до щиколоток босиком стояла на острых обломках с другим
камнем в лапке и смеялась.
бетон. Профессор рванулся за нею. Но никого уже не было - только мертвая
синяя тишина.
нет! - И пошел вдоль груды развалин, заглядывая в каждую щель и крича. С
губ его слетал пар, светившийся голубым светом в лучах нескончаемой,
неимоверно далекой электросварки голубого солнца.
стрекот и смолк.
На станции кто-то был.
на сиденье автомобиля, но тут же, словно возвращенный запоздалым эхом,
раздался в ушах профессора его собственный голос: "У меня и оружия-то
нет!" Напоследок глубоко дыша воздухом необозримого простора, неподвижным
и стылым, профессор двинулся вперед. Песок с мягким шумом подавался под
ногами.
бумажных лент; рыхлые груды шевелились и колыхались от сквозняка.
Профессор замер, нерешительно выбирая, куда поставить ногу, и тут человек
в одном из кресел у пульта - в гермокостюме и надетом поверх странном,
самодельном черном балахоне, напоминающем отдаленно рясу, - заметил его и
закричал, будто расстался с профессором полчаса назад:
испещренные вереницами нулей.
что, уже мир? - как-то обескураженно спросил он. - Шлем можно снять?
вертящегося стула. - Но шлем пока оставьте, хорошо?
Понимаешь... Он не соглашается.
доводы. - Человек в балахоне перебросил какой-то рычажок на пульте,
застрекотал перфоратор. Бумажная лента, вздрагивая, поползла наружу, и
человек в балахоне отпрянул с отчаянным стоном. - Вот... опять... -
Выключил. Профессор привстал посмотреть: по ленте текло "00000000000..." -
Мутаций молю! Он не дает. Ты не понимаешь!! - вдруг выкрикнул человек в
балахоне, как бы осененный новой мыслью. - Наука до сих пор развивалась в
отрыве от культуры. Ее фундамент закладывали наивные гении, из-за своей
исключительности мучимые комплексом вины перед стадом тупых полуголодных
животных. Гениям казалось, что стоит лишь накормить этих безудержно, как
крысы, плодящихся скотов, одеть их - и дух воспарит у всех. Но вместо
этого рты разевались все шире, а душа все усыхала. И наука продолжала,
продолжала, продолжала гнать синтетические блага! Я первый - первый! -
использовал ее по назначению! Я создал надежные средства коммуникации с
богом!
объяснял человек в балахоне, а профессор тем временем, внимательно слушая,
сосредоточенно оглядывал находящиеся под током пульты. - Молитва есть
кодированный сигнал, распадающийся на ряд отрезков, каждый из которых
несет понятие определенного материального объекта. Дождь. Хлеб. Схема
бога, следовательно, распадается на два принципиальных блока:
предварительного усиления и перекодировки. Во втором понятие материального
объекта трансформируется в соответствующий материальный объект. В первом
сигнал насыщается энергией до такой степени, чтобы перекодировка стала
возможна, то есть чтобы каждый отрезок сигнала оказался энергетически
равен означенному в нем объекту по известной формуле "е равно эм цэ
квадрат". Только радиоволны способны достичь расположенного в глубоком
вакууме вводного устройства бога!
спасение. Идея-то проста! Мы же роботы, мы запрограммированы генной
памятью, как жестяные чушки! Она настолько обширнее личного опыта, что
опыт вследствие давления из прошлого оказывается практически неприменимым,
он служит лишь банком оперативных данных для реализации программы. А что в
программе? Что отложилось в генах за два миллиарда лет эволюции? Хватай!
Кусай! Убегай! Потому что если кто-то убегал задумчиво или сомневался в
своем праве хватать и кусать, у того - что? Правильно! Детишек не было! Не
успевал! Человек семь тысяч лет придумывает рецепты моральной
самореконструкции - и не изменился ни вот настолько. Потому что рецепты-то
эти создавались теми, у кого в программе был какой-то сбой. Творческий
потенциал вообще возникает исключительно из вопиющего несоответствия
реального мира и мутантной, поэтому - неадекватной миру программы. Поэтому
болтовня всегда отдельно, а жизнь - отдельно. Мозги измышляют синтез ядер
- дескать, в тундрах зацветут апельсины, - а программа говорит: кусай!
Только мутанты... они были, были... Но мало!! Результаты неадекватных
мутаций беспощадно уничтожаются природой. В том числе и те, из-за которых
случайно возникают психотипы, естественные для гуманной общественной
среды. Среды-то нет! Гуманисты с мутантной программой давно придумали, что
насиловать и убивать нельзя. Но было на самом деле можно. Ведь виду это не
угрожало. Гуманизм был лишь одним из проявлений индивидуализма. Насилие и
убийство от души осуждали лишь те, кого насиловали и убивали. Но теперь
любая попытка убийства убивает весь вид! Каждый - на волоске! И каждый -
необходим! Пришло такое время! А программа на это не рассчитана! Она же не
знает, что мы придумали водородные бомбы! Но словами кого же изменишь?
Программу надо сменить!! У всех разом!! Понимаешь?! У всех разом!! - дико
закричал человек в балахоне, дойдя до пика возбуждения, и сразу провалился
в апатию и тоску. - А он не хочет. Культуру выродки создавали, она не
имеет к нашему миру никакого отношения, она - вранье... Только теперь я
слышу правду...
захныкал, уронив на руки голову в шлеме.
балахоне за плечо. Тот вздрогнул, но не поднял головы. - Не так все
ужасно, - профессор встал, продолжая говорить. Стащил перчатки и отбросил
их гадливым движением. Потом осторожно коснулся кнопок. Горящие дисплеи
ответили беззвучными всплесками цифр, профессор сощурился, всматриваясь.
Снова, уже увереннее, пробежал по кнопкам пальцами. - Знаете, над крысами
Суворов Виктор
Курылев Олег
Шилова Юлия
Херберт Фрэнк
Прозоров Александр