межпланетный корабль, посетивший нашу Землю и потерпевший катастрофу.
Сибири в начале нашего века, кое-что читал и хорошо знал имя профессора,
но видел его впервые. Я взглянул на него, но увидел только чуть сутулую
спину в тесном форменном пиджаке, желтую морщинистую шею и белый то ли
волосок, то ли ниточку на рукаве.
научного мира. Двадцать с лишним лет, которые потратил на поиски
Сагджойского метеорита, не дали результатов.
ничто не предвещало беды. Вдруг словно бы солнце зажглось над тайгою.
Страшный грохот небывалого еще на памяти людей взрыва потряс мир. Разом
вспыхнул неистовый пожар. Все живое гибло в том аду. Бешеные сохатые,
брызжа кровью, лишенные зренья, вырывались из тайги и падали. Трупы
животных лежали по сопкам и у рек, плыли по воде. Люди покидали кочевья,
навсегда уходили из междуречья Сагджоя и Авлакана, где бушевал огонь, где
на миг возгорелась дуга в небе и землю сотрясли удары необыкновенной силы.
Это волнение земной коры зарегистрировали сотни сейсмических центров, и
даже приборы Австралии отметили колебания. Ураган громадной силы прошел
над всем междуречьем. Но странно: ни один ученый, ни одна экспедиция не
добились разрешения и не сделали решительной попытки посетить место
разыгравшейся в природе трагедии. И потом спустя почти двадцать лет с
великими трудностями, терпя нечеловеческие лишения, Журавлев достиг
Сагджоя и места того необъяснимого лесоповала. Экспедиция не дала никаких
результатов, кроме того, что Леонид Александрович впервые описал этот
район как минералог и как очевидец следов двадцатилетней давности. Прошел
год, и он снова предпринял, но безуспешно, поиск метеоритного тела. И
тогда же выдвинул дерзкую и прямо-таки антинаучную по тем временам
гипотезу о посещении Земли управляемым межпланетным кораблем.
доказательством, стала притчей во языцех и в конце концов привела его в
разряд чудаков, с которыми не то чтобы считаются люди, но просто-напросто
терпят их. Журавлева терпели потому, что он был прекрасный минералог,
пожалуй, единственный специалист по метеоритам. Позже Леонид Александрович
предпринял еще несколько поездок к месту Сагджойской катастрофы на свои
деньги и деньги энтузиастов, что, кстати, ставилось ему в вину, и не
проходило более или менее серьезного производственного собрания, научной
конференции, где бы хотя бы вскользь не говорилось о частнических
тенденциях в науке, сомнительных ученых. Но мы любили Журавлева. Уже
закончив институт и работая самостоятельно, я сблизился с Леонидом
Александровичем, заразившись от него пристальным вниманием ко всему, что
не ложилось в привычный круг наших познаний. Он определил и мой интерес к
первой серьезной самостоятельной работе тут, на Авлакане и в междуречье,
которая стала для меня первой истинной встречей с Землей. Я обещал ему
обязательно посетить место Сагджойской катастрофы. Старик вот уже
несколько лет тяжело хворал, но не терял надежды снова предпринять большую
экспедицию, исподволь готовя ее. Я выполнил это обещание. Помню, как
впервые поднялся над хмурым и угрюмым междуречьем.
Сагджой, широкий, полноводный, белел над солнцем, а порою и поблескивал,
отражая чистыми плесами луки. Приглядевшись, я различал белые гривы
порогов и бешеную текучесть большой воды. Где-то там, за тремя великими
излучинами, за семью перекатами и бесчисленными плесами, угрюмо сторожила
тайну даль. Там взорвался ли, испарился ли, ушел ли прочь, опалив Землю
нездешним дыханием, Сагджойский метеорит.
наземь, и не просто покидала, а уложила их по громадному радиусу одно к
другому - уже заросли густым наволоком древесной мешанины, так что с
трудом можно было продраться в ней. Лысые сопки, будто обритые до белого
каменного темечка, возвышались над тайной происшедшего и слепо глядели в
небо, единственные свидетели совершившегося тут.
специально, преодолев трое суток изнурительного пути, вышел туда, чтобы
увидеть место, которое так и осталось для науки загадкой.
исследованиях назвал ее Крест - и смотрел, как медленно закатывается
громадное солнце. Пора белых ночей прошла, и мутные сумерки, словно
испарения чадящих болот, окутывали гиблое место. Я был среди безлюдья,
среди этой непроглядной тайги и камня, хранящего в себе память былого.
Меня окружали гольцы. Они отбрасывали темные тени, падавшие по склону и
возникавшие далеко за подножием на чахленьких верхушках лиственок.
достаточного запаса продуктов, к тому же действующие инструкции техники
безопасности запрещают геологам совершать маршруты в одиночку, но мне не
хотелось понапрасну тащить сюда рабочего, отрывая у него несколько
случайных дней отдыха, к тому же в нарушение инструкции мы часто работаем
и одни.
окольцовывала, окружала темнота, и место громадного лесоповала, теперь уже
затянутое живой порослью, вдруг ясно обозначилось, словно разверзся черный
зев кратера. Одинокая кедровка надсадно кричала за спиной, требуя, чтобы я
обязательно обернулся и поглядел на нее. Этот крик толкал меня в спину, но
я не оборачивался, скованный желанием глядеть и глядеть туда, где ночная
темнота разверзла земную твердь и позволила увидеть несуществующее.
камню, гладил его рукой и думал о том, что никакая сила не заставит меня
спуститься сейчас в глубокую таежную тишину.
жаром, в их мудром молчании я чувствовал себя в безопасности. В
безопасности? От чего? На это я не мог бы ответить тогда и не отвечу
сегодня. Я вдруг услышал угрозу для себя, будто бы крадущуюся из гиблых
дебрей этого таинственного места. Не разжигая костра - за дровами надо
было спуститься в тайгу, - сидел я одинокий среди живой природы. Где-то
бродили звери, у лица моего, роясь, густели комары и липли к сетке
накомарника, соки бежали по стволам, малые букашки, птицы, насекомые,
травы, листья - все, что жило, и росло, и дышало, было тогда далеко от
меня, я же находил утешение и близость в мертвом, безответном, лишенном
жизни камне.
нашедший радость в своем венценосном одиночестве.
остывая, поскрипывает и постанывает камень и как кто-то ходит по осыпям,
тревожа тишину. Ночью, проснувшись от холода - вокруг пала роса, - я
покрепче закутался в палатку, отметив в полусне, что три другие вершины,
сторожащие тайное место, словно бы светятся голубоватым светом, что и мои
гольцы излучают такой же свет, но сознание не пожелало остановиться на
этом и скользнуло в бесконечную глубину сна. Было это видением или вершины
действительно светились, до сих пор не могу сказать наверное. Но то, что я
испытал тогда великую непричастность к живому, долго еще мучило.
раскололось. Страшный гром потряс землю, и деревья разом, как это бывает в
долгие осенние ночи, тягуче завыли и только потом зашумели листвою и
хвоей. Землянка своим протрухлевшим срубом в три венца поднималась над
землей, но внутри, вырытая в сухих известняках, была просторной. Тяжело
дыша - последние километра два мы преодолели марафоном, - сидели друг
против друга: я на полатях, Василий у крохотной каменки, Осип на порожке,
прикрыв тяжелую дверь, - и слушали, как неистовствует гроза, в осколки
разметывая небо и круша землю. Дождя все еще не было, но черная, до
холодного угля туча накрыла тайгу, вот-вот готовая обрушиться ливнем.
Молнии иссекали небо, и мертвый свет их ложился на наши лица, врываясь в
малое застекленное окошко. В него я видел багряный, словно бы тлеющий край
тучи, который, свертываясь, выбрасывал рваные нити холодного пламени и
курчавился в разрывах дымком.
увидел, как в сухом чреве тайги вспыхивают и лопаются громадные шары
света. При полном безветрии гром и эти сухо трещавшие вспышки были
жуткими.
растопить каменку, но мы с Василием запротестовали: будет жарко. И так уже
в малое, прижатое к земле жилище набилась духота.
свое намерение, принялся потрошить поняжки, с трудом отпихнув ногою мой
рюкзак. Он был полон образцов, и эвенки относились к моему озерному
приобретению неодобрительно.
продовольствия, спирт и фляжку с "Экстрой".
ливень, и гроза взяла такую силу, что непроизвольно после почти каждого
удара приходилось втягивать голову в плечи. Молнии секли землю, круша
близкие за лесным наволоком гольцы. И в сыром воздухе вдруг явно запахло
кремневой пылью. Так бывает, когда кресало вырубает из камня искру.
Особенно страшным был удар, нанесенный словно бы в крышу нашей землянки. Я
отчетливо видел в окошко, как раскаленный трезубец, пущенный необузданной
стихией, впился в землю, стремительно малый миг покачался, как качается,
Посняков Андрей
Андреев Николай
Никитин Юрий
Посняков Андрей
Сертаков Виталий
Володихин Дмитрий