Чтение 13–й страницы книги ~Ворон~

- А мне наплевать, - сказал я.

Он поднял четкую бровь.

- Простите?

- Наплевать.

Иван Алексеевич опустил бровь.

- Всего хорошего, милостивый государь!

И понес высокомерную голову к выходу.

За ним потянулись остальные. Родственница ухватила меня под руку.
Дворник уже не мог идти, его вели сослуживцы, крепко держа за вывернутые
локти. Буратино суетился перед ними.

- Осторожней, осторожней, ребята... Не уроните, потом не подымем...

Проезжая мимо, дворник со скрипом повернул налитые, бычьи глаза.

- Ничего, здеся тоже можно жить, если приспособиться...

Мы прошли в зал ожидания. Я искал Ольгу. Она куда-то подевалась.
Родственница не отпускала меня.

- Вы, наверное, дружили с Антошей? Меня зовут Вера Васильевна...

Я крутился всем телом.

- Он был очень хороший мальчик, - сказала она, поднимаясь на цыпочки
и дрожа бурыми осенними веками. - Такой вежливый, послушный. Другие
шалили, а он послушный.

Вытирая оплетенные паутиной мешки, она рассказала, что было плохо с
родителями, Антиох жил у нее, она водила его гулять и будила по утрам, он
поджег штору - приехали пожарные, она отвела его в первый класс, а потом
проверяла уроки, он болел скарлатиной, ему казалось, что дед с белой
бородой ходит по комнате, она рисовала ему стенгазету и сшила костюм на
выпускной вечер, он поступил в институт и переехал, он заходил каждый
праздник, он подарил ей корзинку для хлеба, в прошлом году она купила ему
галоши, а он отказался носить, они так и стоят у нее в прихожей...

- Он был тихий, тихий мальчик...

Я увидел Ольгу. Она шла к выходу. Я не понимал, при чем тут галоши. Я
не решался позвать ее. Она вышла наружу и спустилась по ступенькам.

- Вы меня извините, Вера Васильевна, - сказал я, - но мне - нужно.

Старушечьи пальцы сжали мою руку так, что отпечатались синие пятна.

- Это она его отравила, я знаю...

- Что вы, Вера Васильевна!..

- Я знаю, знаю, она ненавидела его...

У меня перевернулось сердце, но я выбежал вслед за Ольгой. Снаружи
извивался грохочущий стеклянный лес. Бурлили потоки. Низвергался водопад с
карниза. Здание находилось на холме, и все серое, бесконечное, наводящее
ужас пространство было заполнено шевелящейся массой воды.

Струи ударили и ослепили меня.

Мокрый Буратино заботливо придерживал дворника, который смотрел вниз,
на кирпичный куб, окруженный железным забором, - из толстой трубы вытекал
и прибиваемый дождем волочился по желтым газонам угольно-черный дым.

- Дым. Зачем дым? - горько спросил дворник.

- Это чтоб видели - что без обману, - сердито ответил Буратино. -
Стой прямо, дядя! Стоять можешь? Ну давай - левой ногой шажок... Вот
так... Теперь правой ногой шажок... Да не падай, дубина!

Ольга уже подходила к остановке. Я побежал изо всех сил. Шумный,
хлещущий дождь облепил меня. Как дракон, вылез из серой пелены неуклюжий
трамвай. Двери захлопнулись. Вагон был совершенно пустой. Я взял билет, и
он расползся у меня в руках. Я промок насквозь. Я устроился за кассой.
Тонко стонали колеса. Ольга сидела впереди. Она знала, что я здесь. Она не
обернулась. Трамвай пробирался по новостройкам между унылыми высотными
коробками, где в канавах блестела глинистая земля. Редкие машины поднимали
коричневые фонтаны брызг.

Антиох ушел вовремя. Два года он жил какой-то придуманной жизнью. Два
года прошли без сна и покоя в лихорадочном беге неизвестно куда. Он,
наверное, понял, что работает впустую - колотится головой, а стена с
каждым ударом все толще и толще. Если бы он не ушел, то просто не знаю -
как? Дальше пути не было.

Глина кончилась. Потянулись безнадежные улицы. Здесь был потоп,
темное нутро ливня. Крутились водовороты. Сотрясая дома, ревел мятыми
трубами водяной орган. Гремело и рушилось. Трамвай, будто корабль,
вспучивал перед собой длинные волны. Тополиный пух растворился, с деревьев
смыло листья, как старый пепел. Небо, грузное и лохматое, пропитанное
горячей водой, навалилось на крыши, струило пасмурную унылость.

В такие дни легко умирать. В бессмысленном грохоте дождя легко
переходить из одного призрачного мира в другой.

Показалась площадь, превращенная в озеро. Трамвай, пошатываясь,
дополз до нее и замер. Ольга вышла. Мне было еще три остановки. Я тоже
вышел. По всей поверхности плыли и лопались пузыри. На тумбе отмокли
афиши. Ольга остановилась, поджидая. И я остановился. Трамвай с громким
скрежетом потащился дальше. Тогда она повернулась.

- Ты почему здесь?

- Нипочему.

Она поглядела на часы. Дождь обтекал ее. Она не замечала, что -
дождь. Прикинула в уме и сказала:

- Все кончилось. Ты, пожалуйста, больше не приходи ко мне.

- Ладно, - сказал я.

Мы стояли посередине площади, и небо отражалось в ней. Мы стояли
посередине рыхлого неба.

Ольга кивнула и пошла через площадь. Я пошел в другую сторону. Мне
было все равно, куда идти. Мок брошенный автобус. Бронзовый старик сидел в
сквере на постаменте. Я поднялся на ажурный мостик. Доски были белые.
Облезлые львы держали тросы в зубах. Я щурился, выжимая воду из-под век.
Канал внизу распух, как муравейник. Навсегда тонули листья. Я снял пиджак.
Он был тяжелый и бесформенный. Горячие струи побежали за шиворот. Я сжимал
чугунные перила. Я не знал, что мне делать. Жесткие капли торопливо
ощупывали меня.

Дождь лил весь день и всю ночь, а потом опять весь день и опять всю
ночь.

Будто все дожди мира собрались над несчастным городом.

Дул резкий, сырой, порывистый ветер с залива. Вздрагивали антенны и
провода. Свеже пахло море. Бешеная река, обратившись вспять, поднялась до
гранитной набережной и вошла в улицы. Мутные волны гуляли по мостовым.
Переполнились люки. Плескалось на площадях. Как мачта погибшего флота,
торчала исполинская колонна с ангелом на вершине.

Ангел хмуро благословлял город.

В газетах печатались сводки Комиссии по борьбе с наводнениями. Раз от
разу все благоприятнее. Их расклеивали с утра, а уже к обеду, смытые
дождем, они бессильно плыли, раскинув бумажные крылья.

Ночи были пронизаны упорным шумом волн. Часто и тревожно палили пушки
с фортов крепости. День занимался нехотя - истерзанный и бледный, в
пронзительном сером свете летящей с неба воды.

У меня в комнате протек потолок. Сырое пятно покрыло весь угол, в
центре его набухали и отрывались могучие капли. Я писал безответные заявки
в контору и регулярно менял таз, наполнявшийся до краев. Конечно, сидел в
отгулах. В институте уже поговаривали, что я не хочу работать. Поэтому я
забрал домой кучу материалов и просиживал до утра, готовя публикации. На
четвертый день пятно доползло до середины комнаты, пришлось переставлять
мебель.

Когда я разбирал книги, то с полки неожиданно слетели три белые
страницы.

Я поднял их.

Это были те самые страницы, которые лежали на столе перед Антиохом.
Последнее, что он читал. Я взял их тогда - неизвестно зачем. Видимо, на
память.

Все, что осталось - три страницы.

Я примостился на краю, желтый круг лампы выхватил:

"ВОРОН".

Под заголовком стоял эпиграф: "Кто кричит ночью? - Ворон!".

Дальше шел текст. Я пробежал глазами - из чистого любопытства.

Странный заунывный гул раздавался вокруг. Лампа вдруг начала
тускнеть, наверное, упало напряжение. Я машинально протянул руку, но
выключателя не оказалось. Как жучки, зашевелились буквы в строке. Стало
трудно дышать. Багровый волосок под абажуром мигнул и рассыпался искрами.

Я поднял голову. Темное, глубокое небо, обглоданное зубцами елей,
раскинулось надо мною. Мрачные стволы стонали от ветра. Черное полотнище
птиц выдралось из леса и с деревянным плачем потянулось в тощий
бледно-зеленый закат.

Он тут же померк.

Я стоял на сырой тропинке. Она уходила вглубь, в чащу, где меж голого
сушняка плавала мерцающая паутина. Меня словно кто-то звал туда.
Заскрипела железная земля под ногами. Лес сомкнулся. Перистые лапы
папоротников перевешивались на тропу и хрустко обтекали колени. Тлели
россыпи гнилушек. Темнота была какая-то прозрачная, все виделось до
мельчайших деталей: крупная чешуя на стволах, белесые узловатые корни,
каждая иголка липкой хвои - лес будто просвечивали рентгеном.

Раздавался сухой треск, и шел он сразу со всех сторон - нарастая.
Невидимый смерч ломал деревья, приближаясь ко мне. Оборвались синие бороды
лишайников, - на тропу, грозно хрюкая и в травяную кашу перемалывая
папоротники, выперлось чудище, похожее на громадную свинью. Оно было в
бурой щетине, над пятачком, размером с нормальную сковородку, блестели
злобные глазки, а между ними, как копье, торчал прямой и мощный рог. К