Пото и ряд творим!
спервоначалу прошал - не сробел ли боярин? - вмешался тут:
Немчи, вона, кажен год то под Плесков, то под Изборско, то за Нарову
ладятце. Свея тож на Корелу цто ни год, то поход. А под Господина Нова
Города опосле Раковора не хаживали ни единого разу, да и до сей поры!
Отбили Орден, и не лезут, ноне-то гля, на литву поворотили! Отбили и свею,
не дали им на устье засести! По нашей волости, стойно Дюденевой рати,
раззору николи не бывало! Ну, Бежецко громили, Торжок, дак опеть вс° ваши,
низовски князья! Оне и татар водили по Новгорочкой земли!
никому, ни суда не судити опричь посадника, и князи русстии вам не полюби
- словно и не Русь вы, и не та же святая Русская земля!
головой помавал:
дружья-товарищи, - отнесся он к прочим, - когда вечем положили пришлым
людям по нашей волости сел не куплять?
кличут? По батюшке как - Марковичем? Ну дак а меня Олфимом Творимиричем.
По нашему купечкому делу меня на Славне всякой знает, и всякой мне на
поклон поклоном воздаст: Творимиричу, мол! Тожно понимай, боярин! У нас
каждого по отецеству назовут! У нас все вместях: ремественник, купечь,
улица, конечь; цегой-та приговорим всим обчеством, и больши бояра не
отмолвят! Потому мы и живем в довольстви, руками да головой добыто дак!
ладони, в которые въелась несмываемая железная пыль и угольный чад:
А теперича, - он отогнул отвороты опашня, - гляди, как живу! Здеся вот,
перед тобою, сижу в лунском сукне! Хошь золоту чепь, стойно боярину, на
плеча себе вздену! Взмогу! Женка в черкву придет - не хуже вятших: атлас
да камка, оплечья - парчи веницейской, грудь в серебре, кика в жемчугах да
златом извышита! А теперича друго в слух прими: мой батя под Раковором
лег!
нашего два братана из Чудской земли не воротились домой!
артуги намечки? Чьей кровью за то плачено, боярин?! Тому лунскому сукну -
крови моей цена! Тем жемчугам цена - воля новогорочка!
немечком, пережидат! - снова вмешался кудрявый. - А в торгу дай ему то ж,
он и по волости вразнос торговать станет, без бою-драки-кроволитья задавит
меня! А кровь чья за землю новогорочку пролита? Моя, да батьки мово, да
вот ихня, обча, дедов-прадедов!
брови, молвил Александр Маркович, - и в Чудской земле иные легли, и за
Наровою, и со свеей ратились! Ворог придет, сами прошаете княжеской
заступы!
новгородцы. - А и к нам приди ин язык, мы примаем! Дак ты будь по всему
наш! По вере, по платью, по еде, по семье...
Твери альбо Костроме, Ярославли там, а вы тута сами уж, как Бог поможет да
длань заможет, одно ратовайте!
Маркович.
- свою обиходь! Да отбей от ворога, да охрани! Опосле приезжай, гостем
будешь, приму, обласкаю. Торг со мною веди честно, кажному своя выгода
надобе. А не так, цто корысть давай исполу поделим, а протори уж Христа
ради все соби забери!
Маркович. - Так и все грады и веси учнут сами за ся совет держать, и
разыдется язык словенск, и погибнет земля и вера русская!
да Торжок - то пригороды наши! Им достоит стати, на чем мы постановим, а
не то что, стойно плесковичам, свого пискупа соби прошать!
многонько-таки! На пожарах сколь добра пограбили и в торгу, и в черквах! А
наезды по волости, ето тоби цто? А лихву емлют? А цто ябедницы творять?
артугах, и Александра Марковича на время оставили в покое.
черные руки кузнеца, - в чем не грех было, запомнив, и поразобраться на
досуге, а об ином, при случае, и князю пристойно повестить.
застолью, подсел к нему, поелику и вправду хотел добыть у мастера икону
доброго новгородского письма. Скоро Олипий, покивав согласно, повел его,
прихватив свечу, через низкую дверь крытым переходом в особный покой, в
коем писал иконы. Тут было мрачно и тихо. Что-то немо громоздилось во
тьме, пахло краскою. Изограф затеплил свечи в стоянце, осветились доски,
едва начатые и уже оконченные работы мастера, деловой беспорядок кистей,
каменных терок, горшочков с толченою краскою, груд яичной скорлупы на
столе, на полу и на полицах вдоль стен. Большие лики святых в трепетном
огне свечей, казалось, хмурились и слегка поводили очами, пристально и
недобро разглядывая чуждого гостя.
житием, передвинул погоднее свечу, вымолвил негромко:
погодя, угадав шевеленье гостя. - Низовски-то, суздальски мастеры не тако
пишут! Ихних писем святые, яко светочи над миром надстояше, духовны суть,
но вознесены над прочими! А наши самосознательны, яко же и неции
разумевше, сами ся создають... - Изограф пощелкал перстами, ему не хватало
слов. - По-нашему, мыслю, ближе оно, каково было-то в первые веки!
Повиждь, боярин! Святые мужи на муки шли, а ведь черквы соборной, яко же
ныне, не быша на земли! Еллинское идолослужение быхове и иные мнози идолы,
коим поклонение творяху, и князи и цари насиловаху христиан первых и
всякия муки смертныя им творяше, и не бысть заступы ниотколе же, един Бог!
Маркович, кажется, понял изографа: <оне> были для него сейчас все те, кто
просто ходил в церкви и верил без мысли, за другими, по принятому от дедов
обычаю... - Святые мужи на муки шли самосознательно, - продолжал изограф,
- противу власти предержащей дерзали! Ето понять не моцно иному! Ноне
черквы божии яко храмы закона. В них же и князь, и цесарь, и все со
страхом в сердце, а в те поры не токмо не бысть страха божия, но смех, и
поругания, и заушения творяху им! И вот, шли на муки! Мыслию досягнули
Бога. Тако и пишу. Никола вот: в себе разумеваше, яко же и всякий человек
возможет разумети в себе. Христос ведь призывал всякого, и малых и убогих,
всех в лоно свое! Токмо надлежит самому ся воспитати от греховного
естества своего к божественному, духовному естеству. И Спаса у нас пишут
так же: грозен, но и праведен, не судия свыше, но глас веры и совести
твоей!
строго и требовательно глянул своими очами на Александра Марковича, у
которого - после изъяснения изографа и того, что было паче слов и
высказывалось то трепетным движением перстов, то мукою лица, то
взведенными и вспыхнувшими очесами, - мурашки пошли по коже, и едва ли не
впервые подумалось ему строго о том, о чем рек и живописал изограф Олипий:
что верно ведь, не вослед изреченным свыше правилам и канонам, а до всяких
правил и до любых канонов, перед лицом жестокой власти язычников и
гонителей Христа, шли на муки святые мужи, и не в муках тех святость их и
величество, а в том, что сами, не устрашаясь, поверили, приняли Господа и
проповедовали Христово учение прочим людям, не слабея в вере своей и не
поколеблясь духом... И того же, самосознательности, как говорит изограф
Олипий, мужества самим решать и самим на себя брать ответственность за
решения свои, того же требуют они, святые мужи, от всякого верующего им,
от всякого христианина!
икону, примолвил негромко:
иконной, захлопотал, достал иную икону, Георгия Победоносца, стал