Чтение 13–й страницы книги ~Лодейный кормщик~

Вечером на своем подворье в Архангельске, в теплой, с запахами горячего
воска палате архиепископ сидел в резном, с подлокотниками кресле перед
зеркалом. Проворный монашек немецкой бритвой обрабатывал архиепископский
подбородок на европейский манер. Карие глаза холмогорского владыки сверкали
остро, моложаво, хоть и был он в почтенном возрасте. Волосы собраны и
подвязаны на затылке узелком, чтобы цирюльнику было сподручнее действовать
бритвой. Кончив бритье, монашек смочил в теплой воде салфетку и, отжав ее,
ловко сделал компресс. Затем помахал перед архиепископским носом куском
полотна и откланялся.

Мягко ступая по ковру, вошел Панфил - верный слуга архиепископа,
хранитель его архангельского дома и доверенный в делах.

- Здравствуй, Панфил! - по-светски приветствовал его Афанасий, приветливо
улыбаясь. - Какие новости? Чем порадуешь? Что слышно в воеводском приказе?
Нет ли от царя Петра Алексеевича ответа на воеводскую реляцию о победе над
свейскими кораблями?

- Ваше высокопреосвященство! Государь похвалил воеводу за
распорядительность и велел выдать победителям по десять рублей на каждого.
Рядовым же стрельцам и солдатам - по рублю. А побитые неприятельские корабли
указал исправить и поставить в удобном месте.

- Вот как? Добро, добро, - сказал Афанасий, встал, прошелся по палате. -
Вести зело отрадные.

Архиепископ сегодня тоже получил петровскую грамоту и был очень рад
вниманию, которое оказал ему царь Петр. Он "за старания, употребленные
преосвященным к отпору неприятеля", был пожалован тремя пушками, взятыми на
шведских кораблях, "для опасения и обережи в хождении его судами".

- Еще сказывают, ваше преосвященство, что корабли свейские посадил на
мель кормщик Николо-Корельского монастыря Иван Рябов. С умыслом посадил под
пушки.

- Рябов? О том я не слыхал, и кормщик тот мне неведом. Поступок,
достойный одобрения.

- Да... Но воевода Алексей Петрович распорядился оного Рябова посадить в
тюрьму.

- В тюрьму? - Афанасий изумленно поднял брови. - За что же?

- За то, что оный кормщик нарушил царский указ, коим запрещено было
рыбакам в море выходить. Не по своей воле, надо думать, нарушил. По веленью
настоятеля...

- Гм... вот как? Надо выяснить, почему нарушен указ Петра Алексеевича, и
о кормщике разузнать по подробнее. Ну, брат Панфил, что скажешь еще?

- Норвежские да аглицкие купцы челом бьют воеводе, просят выпустить их из
гавани домой. Воевода же сие не разрешает.

- Пусть постоят в гавани. Домой успеют. Время тревожное, корабли из
города пока выпускать нельзя, сбереженья ради... Не перед ледоставом время.
На дворе, слава богу, лето.

- Вот и все, - опять поклонился Панфил.

- Спасибо. Можешь идти. Да! Распорядись подготовить трапезу. Я теперь же
пойду к князю. От него возвернусь - поужинаем вместе.

- Будет исполнено, владыко!

Панфил, поклонившись, бесшумно удалился.

* * *

Воевода недавно пришел из бани, отдышался от хлесткого веника и теперь
сидел за столом и пил клюквенный квас, заедая его моченой морошкой,
сдобренной сахаром. Воротник сорочки голландского полотна был расстегнут,
крупная тяжеловесная фигура Прозоровского излучала благополучное тепло и
сытость.

Афанасий, войдя, счел нужным извиниться:

- Прости, князь, что заглянул к тебе в поздний час. Недавно прибыл я и
решил, не мешкая, свидеться с тобой.

- Садись. - Воевода расслабленным жестом указал на мягкий стул. - С
прибытием тебя, преосвященный. Чаю, все свои духовные дела справил в
Холмогорах?

- Все, что потребно, сделал. Свежей стерлядки тебе привез.

- Благодарю. Известие есть, преосвященный, о том, что свей, удирая,
спалили постройки на Мудьюжском острове, - сказал воевода. - И Куйское
усолье разорили дотла. Постройки разные, крестьянские да монастырские
припасы выжгли, скот побили. Куяне в лесу скрылись, однако в отместку из
засады пятерых свеев уничтожили. Тебе печально будет слышать о том также,
что вотчинную деревню Воскресенского монастыря, что на Пялице-реке,
пожгли...

- Печально, князь. Как не печально... Но, видать, на то воля божия. Одно
лишь радует - прогнали супостатов, не дали им пробраться к городу.

- Кораблей у нас нет! - Воевода сжал руку в кулак, слегка пристукнул им
по столу. - Кинулись бы вдогон - не ушли бы безнаказанно.

- Да, отстали мы в военном корабельном деле от иноземцев. Но скоро будет
и здесь флот. Будет! - сказал Афанасий. - А нет ли вестей о людях, кои
захвачены свеями у Сосновца да на Мудьюге?

- Есть, - отозвался воевода. - Все целы, бог миловал. Рыбаков, кои были
обманом взяты у Сосновца, неприятель высадил в открытом море на дальний
поливной песок. Но, к счастью, попалась рыбакам избушка. Разобрав ее,
сделали они плот, и с тем плотом да найденным на одном острове утлым
суденышком добрались до Прилука. А поручика Крыкова с солдатами свей
выпихнули на пустой берег возле Сосновца, и они с великими трудностями
добрались до Пялицы. Там и подобрали их соловецкие монахи.

- Слава богу, что живы. - Преосвященный помолчал, не зная, как начать
дальнейший, не совсем приятный разговор. Но начинать все равно бы пришлось,
не сегодня, так завтра. - За хорошие вести спасибо, князь... И не хотелось
мне омрачать нашу беседу, однако скажи: пошто стольника обидел? Чем он
провинился? Мне то не ясно.

Воевода резко вскинул голову, повернулся так, что под мышкой хрустнуло:

- Уж успел нажаловаться?

- Не скрою, была жалоба. Неласково ты с ним обошелся, Алексей Петрович.
Противу священного писания...

- Своеволие допустил Иевлев. За то и наказал, - перебил архиепископа
Прозоровский. - Воинского дела не знает, а мнит себя героем. Фрегат шведской
битой в Архангельск направил без моего повеленья... А мне надо было все на
месте осмотреть, диспозицию понять! И к тому же разве не волен я твердой
рукой порядок править? Что будет, ежели каждый станет соваться не в свои
дела?

Афанасий сощурился, молча проглотил обидный намек.

- Единовластие, данное от бога и государя, - столп, подпирающий
благополучие Руси, - продолжал Прозоровский, ковыряя ложечкой в тарелке с
морошкой. Потом отставил стакан, он тоненько звякнул о бок графина. - О том
государь Петр Алексеевич денно и нощно печется...

- Единовластие необходимо. Однако и суд надо вершить по справедливости, -
сухо отозвался Афанасий.

"Донесешь царю, поп окаянный!" - подумал воевода.

А владыка думал свое: "Придется все хорошенько разузнать и государю
истину подробно отписать. Не сделаешь этого - гнев государя падет на твою
голову. В поборах воевода жесток, и купчишки, и простой народ бессребреный
кряхтят от его мздоимства. Что ни день - правеж, битье. От сего одно
недовольство. А от недовольства до бунта - рукой подать!"

Вспомнив о Рябове, Афанасий еще подлил масла в огонь:

- Слышал я, свейские корабли на мель прямо под пушки посадил кормщик
Николо-Корельского монастыря. Поступок, достойный похвалы. Но, говорят,
Рябов в тюрьме? Так ли?

- Так. И поделом! Воровской поступок, владыко! Именно так, - настойчиво
твердил воевода. - Привесть корабли к стенам крепости - не предательство ли
самое черное? В чем ты усматриваешь добродетель кормщика? Умный ты человек,
Афанасий, а простого не разумеешь... И окромя того, что корабли привел,
Рябов этот еще и царский указ нарушил - в море не выходить на промысел. А, -
воевода добавил не без ехидства, - может, Рябова настоятель в море отправил?
Как думаешь?

- Нда-а-а, указ есть указ. То верно, - уклончиво протянул владыка.

- Не советовал бы я тебе, преосвященный, печься о стольнике да о
мужичишке-кормщике. У меня своя голова на плечах.

Афанасий умолк и решил перевести разговор на другое, не желая обострять
дальше беседу:

- Как дела у Бажениных?

- Спустили вчера на воду еще один корабль.

- Надо будет съездить к ним на верфь. Давненько не был.

Больше у преосвященного с воеводой об Иевлеве и Рябове речи не было.
Однако в своем донесении царю архиепископ подробно и обстоятельно изложил
все события, не забыв и о неблаговидных поступках Прозоровского.

4

- Ну как, отошел? - Над Иваном склонился плечистый русобородый мужик с веснушками на щеках и с бородой, в которой запутались соломинки, клочки пакли и еще бог весть что.

Иван хотел поднять руку и не мог. Руки скованы. Ноги -тоже. Он лежал на
охапке соломы под узеньким забранным решеткой оконцем. Спину жгло огнем. -
Ишь как тебя отделали воеводские холопы! - сочувственно улыбнулся
русоволосый. - Ну, теперича все. Больше лупить не будут. Меня тоже поначалу
так обработали - неделю валялся.

Иван невесело улыбнулся. Русоволосый сходил куда-то в дальний угол,
принес берестяной туесок с водой, приложил край к губам Ивана. Тот, вытянув
шею, жадно пил тепловатую невкусную воду, скользя взглядом по лицу своего
доброжелателя. Мужик отнес туесок, вернулся, сел рядом.

- За что они тебя так?

- И сам не знаю.

Иван обвел взглядом низкое помещение, набитое узниками. Тут были
пьянчужки посадские, мужики, бежавшие с Прилука со стройки, а также и те,