в церкви, ни в мэрии, ни у нотариуса. Тут бог знает из каких
глубоких недр вылезают наружу старые, заржавленные, давно
забытые предрассудки.
бараке на заводе мои сотрудники дали пышный обед мне и Марии.
Надо сказать, во-первых, что выпито было за столом несравненно
больше, чем мои друзья позволили бы себе в присутствии
"законной супруги". А во-вторых, в словах, обращенных к ней, в
нелепых русских тостах и шутливых брачных намеках были
неискренность, натянутость, приподнятость, вместе с худо
скрытой развязностью. Я как будто бы прозревал их настоящие,
циничные мысли: "Твое дело -- капризный случай. Разве все мы не
видели, как на твоих коленях сидели прехорошенькие девчонки и
пили с тобою из одного стакана? Игра судьбы, что одна из них не
сидит сейчас на почетном месте, игра судьбы, что эта досталась
тебе, а не мне". Смешно сказать; все мужчины в этом смысле
самомнительны до идиотства. Каждый лакей в аристократическом
доме или во дворце, если он только не старше пятидесяти лет,
такого высокого мнения о своих мужских достоинствах, что без
особого волнения встретит минуту, когда его никому не доступная
великолепная госпожа скажет ему, снимая одежды: "Неужели ты до
сих пор не замечал, что я вся твоя?" "Рюн-Блаз" -- героическая
пьеса, однако она оказалась написанной точно специально для
лакеев. По крайней мере -- это их излюбленная пьеса.
податливости, с одной стороны, и в своей собственной
неотразимости, с другой -- большинство мужчин склонно так
хвастливо, так неправдоподобно, так грубо врать о своих
любовных успехах?
оправдание: "Положим, этого никогда не случилось, но будь у
меня свободное время, благоприятные условия, да поменьше
робости, да побольше настойчивости, оно все равно непременно
случилось бы..."
с сослуживцами.
очень мила и обходительна, но недоступно холодна. На прощанье,
когда кто-то из моих друзей намеревался поцеловать у нее руку,
она не позволила. Она сказала:
он выходит из моды даже во дворцах.
русские, целуем дамские руки раз по тридцати в сутки, целуем
знакомым, полузнакомым и вовсе незнакомым дамам, и притом вовсе
не умеем целовать хотя бы немножко прилично. Да и поцелуй руки
-- это высшая, интимная ласка. С какой стати мы мусолим руку
каждой женщины без смысла для нее и для себя?
Сколько есть на свете мокрых, грязных, холодных, вялых, точно
распаренных или сухо и жестко горячих, явно враждебных,
несомненно преступных и просто отвратительных рук. И каждую из
них вы, при случайном знакомстве, должны пожать, несмотря на
то, что ваша рука -- это тончайший аппарат чувствительности --
содрогается и протестует всеми своими нервами. Не лучше ли
кивок, полупоклон, ну, в крайности, даже глубокий, черт побери,
поклон?
пестрой Марсели. Отношения мои с сотрудниками стали вежливо
деловыми, хотя порою мне казалось, что я читаю в их случайных
взглядах подозрительный и ядовитый вопрос: "А уж не состоишь ли
ты на содержании у женщины?" Страшный вопрос для мужчины!
общество купило мой патент на новый гидравлический пресс и я
получил деньги, для меня в то время довольно большие.
привязанным к Марии и глубоко ее уважавший. Это -- главный
директор нашего завода, господин де Ремильяк, старый, сухой
гасконец, с серебряной узкой бородой и пламенными черными
глазами. Он говорил о мадам Дюран с рыцарской почтительностью.
Каждый раз, когда он спрашивал меня о ее здоровье или посылал
ей поклон, то, называя ее имя, он неизменно приподнимал свою
каскетку. Гораздо позже я узнал, что де Ремильяк был большим
другом ее покойного отца и что он вел все денежные дела Марии.
Между прочим, часть ее состояния была в акциях нашего завода.
свободной компании. Видишь ли: есть у татар такое словечко
"хардаш", что значит, товарищ, друг. Но у них товарищи бываю*
разного рода: товарищ по войне, товарищ по торговле, товарищ по
пирушке... Есть также и товарищ по путешествию, спутник. Он
называется киль-хардаш, и им очень дорожат, если он имеет все
добрые качества своего звания. Так вот, Мария как раз была
чудеснейшим киль-хардашем.
взгляда, которые бог посылает как редчайший дар талантливым
художникам и писателям, но гораздо щедрее, чем А1ы думаем,
раздает женщинам, умным и искренно любящим жизнь. Ее наблюдения
были верны, а замечания остры и забавны, но никогда не злы.
кто-нибудь из нас, зажмурив Глаза, тыкал пальцем куда попало, и
какой город или городишко оказывался под пальцем, туда мы и
ехали в ближайшую субботу. Прованс неистощим в своих красотах.
весьма забавным названием: Cheval-Blanc -- Белая Лошадь! Но он
был точно заколдован: всегда нам что-нибудь мешало открыть его.
Мария однажды сказала о нем очень мило:
Там давно уже нет ни одного живого существа. Плющом повиты
развалины старых римских домов и разбитых колонн. А на площади
высится лошадь из белого мрамора, раз в десять выше
натурального конского роста. Крошечные жесткие колючие
кустарнички, и кричат цикады... и больше ничего нет. Но я
думаю, что ночью, при лунном свете, там должно быть страшно...
воображение каким-то смутным предчувствием. Не суждено ли мне
умереть в нем? Не ждет ли меня радость? Или, может быть,
глубокое горе? Судьба бежит, бежит, и горе тому, кто по лени
или по глупости отстал от ее волшебного бега. Догнать ее
нельзя.
под черным небом, усеянным густо, до пресыщения, дрожащими
южными звездами. Прохладная тихая полутьма и строгий
мистический запах древних каменных соборов, уютные остеллери и
обержи11, где пища была так легка и проста, незатейливое
местное винцо так скромно пахло розовыми лепестками, а ласковая
улыбка толстой хозяйки так дружески поощрительна, что нам
казалось, будто мы пьем и едим на голой груди матери-земли,
прильнув ртами к ее всеблагим напряженным сосцам.
этом никогда не говорил и, уж конечно, больше не скажу. Прости
же мне мое многоречив...
Но как сказать: не источник ли этот дар и моих бесплодных
мучений? Когда жаждущему дают морскую воду, он радуется ее
прохладе, но, выпив, терзается жаждой вдвое. У меня в памяти
большая коллекция живых картин. Сюжет всегда один и тот же --
Мария -- но разные декорации. Стоит мне только вытащить из
моего запаса экзотическое название любого провансальского
городишки или станции, связанной с нашей любовью,-- какой
нибудь "Gargneiranne", или "Pont de la Clue", или "Mont des
Oiseaux", или "Pas de Lancieres", или "La Barque",-- вытащу, и
вот передо мной полосатые навесы от солнца, длинное одноэтажное
здание, крашенное в желтую краску, запах роз, лаванды, чеснока
и кривой горной сосны; виноградный трельяж и непременно Мария.
Она видится мне так резко и красочно, точно в камере-обскуре. Я
слежу за ее легкими движениями, поворотами головы, игрой света
и тени на ее лице. Я слышу ее голос, вспоминаю каждое ее слово.
уездный городишко между Тулоном и Сен-Рафаэлом. Мы в гостинице
(Hostellerie), которой насчитывается около пятисот лет.
Несколько раз она меняла свое название вместе с хозяевами.
Последний владелец, бретонец, назвал ее "La Corrigannе", что на
его языке значит "Морской грот".
на грубоватую прелесть утекших веков...
арки виден был весь город, в котором все дома сверху донизу
тесно и круто лепились по скалам, без малейших промежутков,
Ильин Андрей
Громыко Ольга
Юрьев Сергей
Шидловский Дмитрий
Прозоров Александр
Шилова Юлия