Фамилия несчастного пациента была Миллиган, и именно ее упомянул Ричард,
говоря о том, как он ассистировал доктору, поддерживая изуродованную ногу.
Эта нога была благополучно отнята, и пациент остался в живых. Однако еще два
года бедняга Миллиган жаловался, что его ногу закопали в слишком тесном
ящике - недаром он по-прежнему чувствует в ней ужасную боль, от которой
начинает ныть все тело. Мармадьюк высказал предположение, что дело тут в
нервах и сосудах, но Ричард, считавший эту ампутацию своим личным подвигом,
презрительно отмел подобные оскорбительные домыслы, заявив, что ему не раз
доводилось слышать о людях, которые безошибочно предсказывают дождливую
погоду по тому, как у них ноют пальцы отрезанных ног. Года через два-три
Миллиган совсем перестал жаловаться на боль, но его ногу все-таки выкопали и
переложили в ящик попросторнее, и с тех пор, как мог подтвердить весь
поселок, страдалец уже ни разу не упомянул о своих болях. Этот случай
окончательно возвысил доктора Тодда в общем мнении, но, к счастью для
больных, его уменье росло вместе со славой.
пресловутой ноги, он все же почувствовал некоторый трепет, войдя в зал
"дворца". В нем было светло как днем, его роскошная обстановка совсем не
напоминала убогую мебель скромных, наскоро построенных домишек, в которых
жили его обычные пациенты, а находившиеся в нем люди были так богато одеты и
на лицах их было написано такое беспокойство, что крепкие нервы доктора не
выдержали. От присланного за ним слуги он узнал, что речь идет о пулевом
ранении, и, пока он, сжимая в руках кожаные сумки, шагал по снегу, в его
голове вихрем проносились видения разорванных артерий, пробитых легких,
продырявленных внутренних полостей, словно его путь вел на поле брани, а не
в мирный дом судьи Темпла.
обращенное к нему, было исполнено тревоги и беспокойства. Ее обшитая золотым
шнуром амазонка окончательно его доконала: огромные костлявые колени доктора
застучали друг о друга - так сильно он вздрогнул. Дело в том, что в
рассеянии чувств он принял ее за изрешеченного пулями генерала, который
покинул битву в самом ее разгаре, дабы прибегнуть к его помощи. Заблуждение
это, однако, рассеялось почти в то же мгновение, и мистер Тодд перевел
взгляд на серьезное, благородное лицо ее отца, с него - на Ричарда, который,
щелкая кнутом, прохаживался по залу, чтобы утишить раздражение, вызванное
отказом охотника воспользоваться его помощью; затем он взглянул на француза,
уже несколько минут державшего стул для Элизабет, которая этого совсем не
замечала, затем - на майора Гартмана, невозмутимо прикуривавшего от люстры
трубку с трехфутовым мундштуком, затем - на мистера Гранта, листавшего
рукопись своей проповеди возле одного из канделябров, затем - на
Добродетель, которая, почтительно сложив руки на груди, с восхищением и
завистью разглядывала платье и очаровательные черты Элизабет, и, наконец, на
Бенджамена, который, широко расставив ноги и уперши руки в бока своего
короткого туловища, раскачивался с равнодушием человека, привыкшего к ранам
и кровопролитию. Насколько доктор Тодд мог судить, все они были целы и
невредимы, и у него отлегло от сердца. Но не успел он вторично оглядеть зал,
как судья подошел к нему и, ласково пожав его руку, сказал:
нетерпением. Этого молодого человека я сегодня вечером имел несчастье
ранить, стреляя в оленя. Он нуждается в вашей помощи...
Ричард. - Как же он сможет лечить, если не будет точно знать всех
обстоятельств дела? Вот как всегда люди думают, что могут безнаказанно
обманывать врача, словно обыкновенного человека.
даже в него попал. Но, как бы то ни было, молодого человека ранил я. Я
рассчитываю на ваше уменье, доктор, а вы можете рассчитывать на мой кошелек.
изящный поклон судье и врачу.
страдает. Добродетель, не откажите в любезности принести полотна для корпии
и повязок.
своего пациента. Во время их разговора молодой охотник успел сбросить куртку
и остался в простой светлой рубашке, очевидно сшитой совсем недавно. Он уже
поднес руку к пуговицам, собираясь снять и ее, но вдруг остановился и
взглянул на Элизабет, которая по-прежнему смотрела на него сочувственным
взглядом. От волнения она даже не заметила, что он начал раздеваться. Щеки
юноши слегка порозовели.
перевязки в другую комнату.
пригласили лечить человека бедного и незначительного, и совсем оправился от
испуга. - Яркий свет этих свечей чрезвычайно удобен для операции, а у нас,
ученых людей, редко бывает хорошее зрение.
тут же привычным движением спустил их к самому его курносому кончику - если
они и не помогали ему видеть, то уж, во всяком случае, не мешали, ибо его
серые глазки весело поблескивали над их верхним краем, словно звезды над
завистливой грядой облаков. Все это прошло совершенно незамеченным, и только
Добродетель не преминула сказать Бенджамену:
идут очки! Вот уж не знала, что они так украшают лицо! Я тоже заведу себе
пару.
задумчивости и густо покраснеть, поманила за собой молоденькую горничную в
поспешно вышла из комнаты, как приличествовало благовоспитанной девице.
столпились вокруг них. Только майор Гартман остался сидеть в своем кресле;
он пускал огромные клубы дыма и то поднимал глаза к потолку, словно
размышляя о бренности всего земного, то с некоторым сочувствием обращал их
на молодого охотника.
рану, начал готовиться к операции со всей торжественностью и тщанием,
достойными этого случая. Бенджамен принес старую рубаху и вручил ее
эскулапу, который немедленно и с большой ловкостью разорвал ее на множество
аккуратных бинтов.
одну полоску, передал ее мистеру Джонсу и с полной серьезностью сказал:
нащипать корпии? Как вы знаете, дорогой сэр, она должна быть тонкой и
мягкой, а кроме того, последите, чтобы в нее не попали хлопчатобумажные
нитки, которыми сшита рубаха. От них рана может загноиться.
этот костоправ не может без меня и шагу ступить", а затем разложил тряпицу
на колене и усердно принялся за работу.
хирургические инструменты.
доктор Тодд по очереди подносил их поближе к люстре и заботливо осматривал
со всех сторон. Красный шелковый платок то и дело скользил по сверкающей
стали, смахивая малейшие пылинки - а вдруг они помешают столь тонкой
операции? Когда довольно скудное содержимое сафьяновой шкатулки истощилось
Элнатан раскрыл свои сумки и извлек из них флаконы, переливающиеся всеми
цветами радуги. Расставив их в надлежащем порядке около зловещих пилок,
ножей и ножниц, он выпрямился во весь свой огромный рост, заложил руки за
спину, словно для равновесия, и огляделся, очевидно желая узнать, какое
впечатление эта коллекция произвела на зрителей.
в остальном сохраняя на лице полную невозмутимость, - ошень красивые у вас
инструменты, а эти лекарства так плестят, что они, наферное, полезнее для
глаз, чем тля шелутка.
подбадривают себя трусы, а может быть, он действительно прочищал горло,
перед тем как заговорить. Последнее, во всяком случае, ему удалось, и,
повернувшись к старику немцу, он сказал:
врач всегда старается сделать свои лекарства приятными для глаза, хотя они
не всегда приятны для желудка. Важнейшая часть нашего искусства, сэр, - тут
его голос зазвучал очень внушительно, - состоит в том, чтобы примирить
пациента с неприятными на вкус средствами, к которым мы прибегаем для его же
пользы.
И в писании то же сказано. Библия учит нас, что сладость для уст может
обернуться горечью для внутренностей...
человека незачем обманывать для его же пользы. Я вижу по его глазам, что
более всего ему неприятно промедление.
оставленную дробиной. Сильный мороз остановил кровотечение, и доктор Тодд,
исподтишка взглянув на нее, пришел к заключению, что дело оказалось куда
проще, чем он предполагал. Ободрившись, он подошел к пациенту, намереваясь с
помощью зонда нащупать свинцовый шарик.
знаменитой операции и, доходя в своем описании до этой минуты, обыкновенно
говорила: "...и тут доктор вынимает из шкатулки длинную такую штуковину
вроде вязальной спицы с пуговкой на конце да как воткнет ее в рану, а у
молодого человека так все лицо и перекосилось! И как это я тогда чувств не
лишилась, сама не знаю. Я уж совсем обмерла, да только тут доктор проткнул
ему плечо насквозь и вытолкнул пулю с другой стороны. Вот так доктор Тодд