социальной жизни. Свобода, которая делается слишком легкой, не требующей
героической борьбы, вырождается и теряет свою ценность. Выродившаяся свобода
выражается лишь в отрицательном сознании, что меня не насилуют. Предельное
выражение упадочной свободы - это "оставьте меня в покое". Свобода совсем не
есть легкость, свобода трудна и тяжела. Свобода есть не право, а
обязанность. Либералы обыкновенно понимают свободу как право, а не
обязанность, и свобода для них означает легкость и отсутствие стеснений.
Поэтому свобода превращается в привилегию господствующих классов. В более
глубоком смысле свобода есть совершеннолетие человека, сознание долга перед
Богом быть свободным существом, а не рабом. Героическое понимание свободы
противоположно старому либеральному пониманию свободы. Свобода предполагает
сопротивление, она есть обнаружение силы. Декларация прав человека и
гражданина, чтобы не быть формальной, должна быть также декларацией
обязанностей человека и гражданина. И ударение должно быть сделано на
человеке как существе духовном, чего обыкновенно не делалось в политических
революциях. Слишком известно, что в демократиях может совсем не быть
настоящей свободы. В якобинской демократии, вдохновленной Руссо, может
утверждаться принцип тоталитарного государства, самодержавие народного
суверенитета. В демократиях капиталистических деньги и подкупленная печать
могут править обществом и лишать реальной свободы, между тем как декларация
прав человека и гражданина имела религиозные истоки, она родилась в
утверждении свободы совести реформацией. Но от этого религиозного истока
потом произошло отдаление. Поэтому внутренне не освобожденные души создавали
новые формы рабьего общества. Лживая пропаганда совершает насилие над
массами. Массы, подверженные этой пропаганде, не имеют внутренней свободы.
Злоба и ненависть, вызванные демагогической пропагандой, делают людей
внутренне рабами. И этими рабьими чувствами пользуются для своих целей и
власть и партии. Ни о какой действительной демократии при этом не может быть
и речи. Общество будет таким, каковы составляющие его люди.
свобод. Но есть еще более важный, основной вопрос, который ставится, когда
речь заходит о свободе, и от его решения зависит судьба свободы в мире. И мы
встречаемся с труднопреодолимым противоречием. Это вопрос об отношении
свободы и истины. Возможна ли свобода без познания истины и возможно ли
познание истины без свободы? В Евангелии сказано: "Познаете истину, и истина
сделает вас свободными"8. Это предполагает, что истина, истинная истина,
освобождает. Эти евангельские слова перефразированы в современном мире, и их
повторяет современный тоталитаризм, враждебный свободе. Так,
марксизм-коммунизм говорит: "Познайте истину марксистскую, коммунистическую
истину, и она сделает вас свободными. Вне этой истины свободы нет, вне ее
есть ложь, ложная формальная свобода, утверждаемая в капиталистических
обществах". Помня связь марксизма с гегельянством, можно сказать, что это
познание истины дает свободу как признание необходимости. Это совершенно
обратное христианству понимание свободы. Для христианства истина есть также
Путь и Жизнь. Она не только дает свободу, но и открывается в свободе. Для
истины нужна свобода. Христианство впервые по-настоящему утверждает свободу
духа. Истина о свободе была запечатлена кровью мучеников. Христианство есть
религия распятой правды. Распятая правда не принуждает, она обращена к
свободе. И было изменой христианству, когда христианскую правду хотели
сделать принудительной. До конца времен остаются два царства. Конфликт
христианства и империи был конфликтом духа и кесаря, которого не могло быть
в дохристианском языческом сознании. В своей религии античный человек
принадлежал государству. Никакой сферы свободы от государства и общества,
свободы духа не могло быть. Это есть монизм, который не может знать
по-настоящему свободы. Тоталитаризм не есть исключительно новое явление
нашего времени. Христианская теократия и империализм были тоталитарными, и
они монистически отрицали свободу духа. Империалистический режим Наполеона
был тоталитаризмом, не доведенным до конца. Но тоталитаризм в христианский
период истории есть всегда возвращение к языческому монизму. Абсолютное
государство Гегеля как воплощение духа было также возвратом к язычеству. То
же надо сказать об авторитарном, режиме О.Конта, который можно
характеризовать как католичество без Бога. Бога сделали врагом свободы и
хотели видеть свободу в освобождении от идеи Бога. В этой страшной лжи
повинно было христианство в истории. Дух тоже сделали врагом свободы и
признали даже материализм благоприятным для свободы. Но трудно себе
представить большую аберрацию. Свобода предполагает существование духовного
начала, не детерминированного ни природой, ни обществом. Свобода есть
духовное начало в человеке. Если человек - существо целиком
детерминированное природой и обществом, то не может быть никакой свободы.
Материализм есть полное отрицание свободы, и социальный строй, основанный на
материализме, не может знать никакой свободы. Мы это и видим на практике.
Свобода есть прежде всего свобода личности. Если отрицать ценность личности
и сомневаться в ее реальности, то ни о какой свободе не может быть и речи.
Личность есть граница власти природы, власти государства, власти общества.
Но личность существует лишь в том случае, если человек есть свободный
творческий дух, над которым кесарь не всесилен.
средний человек масс, в сущности, не очень дорожит свободой. И совсем не к
свободе стремятся революционные движения масс. Для того чтобы человек
боролся за свободу, нужно, чтобы свобода в нем уже была, чтобы внутренне он
не был рабом. Демагогия, к которой всегда прибегают в обращении к массам,
есть лишение людей свободы, есть психологическое насилие. Управлять массами,
активно вступившими в историю, совсем не легкая вещь. В сущности свобода
аристократична, а не демократична. С горечью нужно признать, что свобода
мысли дорога лишь людям, у которых есть творческая мысль. Она очень мало
нужна тем, которые мыслью не дорожат. В так называемых демократиях,
основанных на принципе народного суверенитета, значительную часть людей
составляет народ, еще не сознающий себя свободными существами, несущими в
себе достоинство свободы. Предстоит еще воспитание к свободе, что не
делается быстро. Старый принцип авторитета, ограничивающий, а иногда и
совсем отрицающий свободу, сокрушен, и его нельзя восстановить. Но потом
создались новые авторитеты, для которых пытаются найти санкцию в самих
массах, но авторитеты эти шатки и более тяжки, более истребительны для
свободы, чем прежние. Нужно признать, что свобода скорее аристократична, чем
демократична. И вместе с тем свобода делает возможными демократии.
Отрицательным в демократиях является то, что они не столько ограничивают
власть, сколько переносят ее на новый субъект. В либерализме когда-то была
доля истины, но она была совершенно извращена и искажена. Осуществленный в
жизни экономический либерализм стал капиталистической системой "laisser
faire, laisser passer"9. Наименее благоприятно для свободы якобинское
понимание демократии. Противоречия свободы в социальной жизни выражаются еще
в том, что, дорожа сохранением данного режима, напр. капитализма, начинают
воспринимать неподвижность и неизменность как свободу, а движение и
изменение как нарушение свободы. Класс, который в молодости видел свободу в
движении и требовал свободы, в старости начинает видеть свободу в
неподвижности. Буржуазные классы, склоняющиеся к упадку, видят в социальных
реформах, самых скромных, нарушение свободы. И в самом деле всякое движение
и изменение производит перестановки в окружающей среде, которые могут
казаться насилием. Это только доказывает, что совершенно несостоятельно
статическое понимание свободы. Такая статическая свобода торжествует в
status quo, это кесарев принцип. И потому мы имеем такое парадоксальное
явление, что реакционеры, враждебные всяким социальным изменениям, могут
прикрываться защитой свободы. Против этого нужно утверждать динамическое
понимание свободы, свободы творческого движения. Но всегда подстерегает
опасность, что во имя свободы начнут отрицать свободу. Диктаторы и тираны,
отрицая свободу для других, для себя очень любят свободу и всегда утверждают
ее для тех, которые идут за ними и с ними связаны. По-настоящему любит
свободу тот, кто утверждает ее для другого. Есть одно мерило, которым можно
измерить свободу, это - веротерпимость, явление редкое, если понять ее в
глубине. Совершенно неверно отожествление веротерпимости с индифферентным
скептицизмом. Нетерпимость обыкновенно связывали с сильными религиозными
верованиями и в нетерпимости национальной или революционно-социальной видели
перенесение религиозной веры на другие сферы. Крайняя форма нетерпимости
есть фанатизм. Люди терпимые представляются тепло-прохладными. Это
поверхностное суждение. Фанатизм, т.е. предельная форма нетерпимости, есть
утеря внутренней свободы. Фанатика порабощает идея, в которую он верит, она
суживает его сознание, вытесняет очень важные человеческие состояния; он
перестает внутренне владеть собой. Фанатик не может установить никакой связи
между идеей, которой он одержим, и свободой. И это даже в том случае, если
он делается одержимым идеей свободы. Нетерпимость, смягченная форма
фанатизма, есть всегда также сужение сознания, есть непонимание
множественности и индивидуальности жизни. Истина требует свободы, свободы
для того, кто открывает истину, и свободы для других. Веротерпимость связана
с тем, что истина бесконечна, открывает бесконечный путь, и превращение
истины в конечность, что есть нетерпимость и фанатизм, есть в сущности
измена истине. Нетерпимые и фанатики обыкновенно бывают страшно
ортодоксальны, все равно какие - католики, православные, марксисты, - и в
ортодоксальности этой происходит окостенение веры, прекращение движения
жизни. Спор означает терпимость. Его не приемлят ортодоксии. Терпимость,
которая не будет индифферентизмом, есть движение в бесконечность. И ни один
человек не может себя считать обладающим полнотой и завершенностью истины.
увеличиваться по мере приближения к духу и уменьшается по мере приближения к
материи. Максимальная свобода есть свобода духовной жизни, минимальная
свобода есть свобода материальной жизни. Понятно, что нормально должно быть
так, ибо дух есть свобода, материя же есть необходимость. Но часто бывают
извращения, отрицается свобода мысли и духа и признается очень большая
свобода в жизни экономической. Экономика есть работа духа над материей мира,
от которой зависит самое существование людей в условиях этого мира.
Абсолютная свобода в экономической жизни, т.е. совершенная ее автономия, и
Шилова Юлия
Белов Вольф
Посняков Андрей
Корнев Павел
Андреев Николай
Афанасьев Роман