которое было бы живым человеческим телом? Это - античный космос, который
охватывает все материальное бытие и есть живое, одушевленное и даже
самосознающее человеческое тело. Это, конечно, очень большое, огромное тело.
космос. И то, что называем искусством мы теперь, для грека (например для
Платона) совершенно вторично, производно, мало значительно и часто даже мало
интересно. Греческие философы непрестанно на все лады восхваляют космос;
однако у них нет никаких восторгов перед искусством как таковым, а если
таковой и появляется, то только в конце античной культуры. Восхваляют космос
утилитарист и практик Сократ, диалектик - идеалист Платон, "метафизик"
Аристотель, заматеревшие стоики и утонченные эпикурейцы, "мистик" Плотин и
мифолог Прокл и т.д.
во-первых, в "мифические" времена (музыка Орфея, Аполлона, пение муз и
т.д.). Но как раз это магическое действие музыки и свидетельствует о
несамостоятельности искусства: ведь исцеление болезней, избавление от бурных
страстей, всякое магическое действие не есть результат чистого
("незаинтересованного") эстетического чувства. Если Солон пением своих
стихов заставил своих соотечественников завоевать Саламин, а Тиртей - тоже
пением - вдохновлял на бой спартанцев, то едва ли тут действовала музыка в
смысле произведения искусства. Как ни важно остановить чем бы то ни было
ревнивого ухаживателя от поджога дома своей невесты, но Пифагор, по
сообщению Боэция, достигший этого своей музыкой, едва ли хотя бы на йоту
увеличил эстетическую значимость искусства. Такого же характера и чисто
античный тип аэда, которого обязательно научали или музы, или Аполлон (Од.
VIII 488) и сам бог вложил в его душу "различные песни" (Од. ХХII 347),
заставляя видеть и деяния самих богов (VIII 45), и тайны будущего (Од. VIII
480). Немногим отличается от этого и последующий образ рапсода. Это стихия
магии и религии, но не просто эстетики, это воспевание подвигов героев,
украшение пиров и т.д.
вымыслы, но и сообщать истину, что, конечно, особенно важно такому практику
и утилитаристу, как Гесиод. Скромно хвалит и ценит искусство, Платон, как бы
извиняясь за свою склонность к искусству, но отрицательное отношение Платона
к искусству слишком известно. У Аристотеля часто дает себя знать
педагогическая и медицинская, а у Плотина - мистически-аскетическая точка
зрения на искусство. Все это говорит о том, что искусство оценивается в
античности не столько эстетически и художественно, сколько практически,
утилитарно и, в конечном счете, космически.
античной эстетики, начиная с конца классики (V - IV в. до н.э.). Однако
удивительная вещь: античное сознание здесь больше всего предается удивлению
по поводу необычайной близости нарисованного или слепленного к подлиннику.
Наибольший восторг вызывают так нарисованные коровы, что к ним могут
подходить телята, чтобы их сосать, или так нарисованные плоды, что к ним
летят живые птицы, и т.д. Таким образом, античный вещевизм и телесность и
здесь проявляется в полной мере. Меняется только содержание этого вещевизма.
Но будет ли искусство толковаться магически, будет ли оно восхваляться за
близость к подлиннику, - все это одинаково далеко от понимания искусства как
именно искусства. И там и здесь оно на службе у вещей. Поэтому, вообще
говоря, подлинное античное искусствоведение есть астрономия или ее часть (в
противоположность новоевропейскому романтизму, где, наоборот, астрономия,
как, например, у Шеллинга, оказывалась частью эстетики). Эстетика тут, в
основе, есть мифология, а искусствоведение - астрономия.
искусства.
отношении искусства она почти совсем отсутствует, у большинства античных
мыслителей существует подробнейшая и богатейшая диалектика космоса. На долю
же искусства как такового остается чисто формальная и техническая структура.
Формализм и техницизм, а не логика и диалектика - вот что характерно для
античных теорий искусства. Казалось бы, не может и в голову прийти, что тут
дело в пластическом принципе. Но будем рассуждать так. Ценится прежде всего
живое тело, значит, тело космоса и вообще всего реального, поэтому на первом
плане - логика тела, диалектика космоса. Но возникает вопрос об искусстве
как творчестве. Поскольку искусство создает вещи, оно или мыслится как
ремесло (по-гречески ремесло и искусство неразличимы даже терминологически),
или оценивается весьма низко. И в том, и в другом случае единственной
структурой искусства оказывается формалистически-техническое строение.
особенностей и на саму античную диалектику. Например, в отличие от немецкой
диалектики здесь нет развитых понятий символа и личности, поскольку эти
понятия не суть пластические; эта диалектика совершенно статична и
антиисторична, так что даже социология является, например у Платона, частью
астрономии, "идея" тут не есть личностная и духовно-индивидуальная
категория, как у немецких идеалистов, а только тип, понятие, внешняя модель
и образец; место фантазии занимают здесь (в связи с телесным онтологизмом
эпохи) эманации из первоединой основы бытия (т.е. "фантазирует" здесь само
бытие), а творчество сводится на мимезис, "подражание" (это основная теория
всех античных эстетиков).
проанализировано как логическая категория, т.е. по своему смысловому
содержанию. Логический анализ самого понятия искусства приходится находить
здесь с большим трудом, выискивая, сопоставляя и анализируя отдельные
высказывания, часто совершенно случайные. Теория искусства в смысле вскрытия
прежде всего самого понятия искусства и описания его видов и типов заменена
формализмом и техницизмом в анализе произведений искусства. Таковы
поэтические анализы Аристотеля, Лонгина, Горация, Квинтилиана; такова вся
греческая теория музыки - Аристоксена, Эвклида, Птолемея, Боэция и др.;
такова архитектурная система Витрувия.
только не содержит в себе проанализированного эстетического чувства, но в
античной психологии отсутствует даже самый термин "чувство". "Катарсис", или
"очищение", о котором учит античная эстетика, отнюдь не есть нечто только
эстетическое; он относится и к морали и к интеллекту, а вернее, к человеку в
целом, поскольку пластика вообще сопротивляется внутреннему самоуглублению,
тяготеющему больше к музыке, чем к каким-нибудь другим искусствам. Таков
смысл древнейшего свидетельства (Гесиод, Теог. 98) о том, как голос певица
утоляет печаль "растерзанного сердца", и рассуждения Пиндара в смягчении
небесными звуками кифары, пламенных молний Зевса, так что грозному орлу на
его скиптре только и остается, что засыпать, а богу войны Аресу -
отбрасывать в сторону свое боевое копье (начало 1 Пиф. оды).
гетерономно и утилитарно. Музыка для души, по основному учению античности,
есть то же, что гимнастика для тела. Сократ и Платон относятся к искусству
вполне "утилитарно" и открыто предпочитают ему, как более или менее пустому
занятию плотничье, столярное, сапожное и прочее ремесло. Да и то, если иметь
в виду прекрасное как продукт этого ремесла, то у Сократа, говорит Ксенофонт
(Memor. VI 13, 1), для рассмотрения этого "оставалось слишком мало времени".
пластическое сознание. Оно прямо вложено богами; и это не метафора (как,
например, обращение к музам у новых поэтов), а подлинное убеждение. Не
только Гомер и Гесиод не могут шагу ступить без Аполлона и муз, таковы же и
все греческие поэты. И, подобно Пиндару, каждый из них с полным правом может
назвать себя "пророком муз", так что уже не он поет, а сама муза, он же
только оформляет это пение хорами и лирой (Nem. III 10). Внутренняя живость
и субъективное искание все нового и нового, неугомонная жажда новизны,
характеризующая западных художников и философов, - все это чуждо античному
духу. Пластика ведь, как духовный стиль, требует спокойствия, устойчивости,
беспорывности. Платон восторгается абсолютной регламентацией каждого
художественного приема у египтян и со вздохом зависти констатирует, что у
них вот уже 10 000 лет произведения живописи и ваяния совершенно не меняются
в своем художественном стиле (Plat. Legg. II 656 de).
противопоставить опять-таки западным учениям об активной продуктивности
творческой фантазии. Слова Сократа (Xen. Memor, I 4, 3 - 4) о том, что
искусство подражает природе, но что оно гораздо ниже ее, так как не может
выразить ее жизни и движения, могут служить эпиграфом ко всей античной
эстетике.
в человеческую психологию делает античное искусство несколько
интеллектуалистичным. Произведение искусства здесь, по крайней мере в эпоху
расцвета, не психологично, и художник здесь не биографичен. Искусство есть
форма самого бытия, и эстетическое чувство тут всегда полновесное жизненное
чувство. И то и другое - диаметрально противоположны новоевропейскому,
буржуазно-индивидуалистическому взгляду, выраженному у Канта: "Прекрасное
есть формальная целесообразность без цели как предмет незаинтересованного
удовольствия". В античности нет ничего специфически формального, тут все
жизненно и бытийственно; тут нет ничего внецелесообразного, но, наоборот,
все чрезвычайно целесообразно, вплоть до утилитаризма и прикладничества; и
тут нет, наконец, ничего незаинтересованного: искусство и красота вообще
очень "интересны" для жизни, человек относится к ним как к чему-то очень
съедобному, очень выгодному в своей реальной жизни.
греки эпохи классики искусство от природы? И на этот вопрос в конце концов,
приходится отвечать отрицательно. В античности не было чувства и опыта
личности, как таковой личности, как свободной духовной индивидуальности; не