оказался не таким дураком, чтоб отменить Веймарскую конституцию и права
наследования старшими сыновьями имений отцов. Но если война затянется,
солдатский ранец Вальтеру обеспечен, тотальная мобилизация выгребет юнцов из
всех сусек. Мать хворает. Но в ясном уме, и еще более ясно мыслит жена.
Тесть подъехал, ужинали в семейном кругу, даже мать в коляске подвезли к
столу. Втроем - он, тесть и жена - уединились в бильярдной, новости из
Берлина были хуже некуда. МИД получил данные о позиции союзников, еще ничего
у них не решено, намечается встреча Большой тройки, однако мнение главного
большевика пока такое: Германия должна быть сохранена (еще бы - вечный
противовес Англии и Франции!), но ослаблена на двадцать миллионов человек, и
под ослаблением следует понимать территориальные ущемления. Тесть разработал
план эвакуации отсюда - под предлогом болезни матери, нуждавшейся в
баварском климате. К русским попадать ни семье, ни ему тем более никак
нельзя. Чекисты начнут с самого начала: сын расстрелянного заложника,
по-ихнему - член семьи контрреволюционера, а потом вменят пятнадцатилетнему
мальчику Вите Скаруте нелегальный переход границы. Ни срока давности у
большевиков, ни каких-либо общепринятых норм права, придут сюда чекисты - и
вся семья окажется в Сибири, если не будет расстреляна тут же. Потому и надо
уезжать, потому все готово к отъезду. Но в любом случае войну надо кончать!
И чем скорее, тем лучше, - и снова русский вопрос что делать, как покончить
с этой войной.
прочитать "Войну и мир", но только здесь, в имении, стал Скаруте понятен
Кутузов, якобы уклонявшийся от сражения и только под Бородином схватившийся
с Наполеоном. Умудренный кампаниями и походами, старый фельдмаршал учуял
момент, когда надо кончать войну, дождался, когда две армии займут одинаково
невыгодные позиции и будто бы бестолково начнут уменьшаться в количестве
людей и лошадей, достигнут того предела, при котором станут возможны только
мелкие кавалерийские укусы. И под Бородином вел себя соответственно:
адъютанты докладывали о страшных потерях, а он благодушествовал. Русские
отступили, сдали свои позиции французам, ибо - победили, чего не мог не
понимать Наполеон, до конца жизни не желавший признавать поражения. У того
же Толстого где-то обронена мысль: все честные люди должны объединиться,
чтоб прекратить войну, как это сделали люди порочные, мерзавцы, ту же войну
развязавшие. Сейчас, ровно через 131 год после Бородина, 7 сентября 1943
года, мерзавцы как раз те, кто печется о людских жизнях. Народ - это не
Федор, не Иван, не Кузьма, не Фридрих, не Гейнц и не Курт, помноженные на
десятки миллионов, а нечто, даже не из людей составленное и определению не
поддающееся, и для сохранения народа надо не оттаскивать его от огня, а
наоборот - пинками загонять в пламя войны. Иного не дано. Лопата истории
швыряет людей в гудящую топку, давая тепло и энергию будущим поколениям и
кое-что оставляя для века текущего. Взаимное истребление должно приблизиться
к некоторой критической черте. Все хотят конца войны, первейший и самый
надежный путь к этому - доведение численности противника до некоторой
величины, при которой дальнейшая бойня бессмысленна, ибо ведет к такому
падению рождаемости, при которой воспроизводство людей уже невозможно. Вся
история войн - свидетельство сему. Столетняя война (Скарута изучал ее)
завершилась потому, что появление младенцев становилось проблематичным.
Природа сама накладывает запрет на дальнейшее самоистребление, природа сама
заклинивает затворы винтовок и пушек, разрывает гусеницы танков, гонит людей
сдаваться в плен, чтоб было кому осеменять женщин. Природа выше всех наивных
устремлений двуногих, умнее, дальновиднее, она и толкает Вислени на
инспекцию тыловых гарнизонов, на эффектные речи. Он будет убит, сколько бы
стараний ни прикладывали власти города, куда он прибудет вечером 13
сентября. Гибель его - на людях - потребна всем, нужна и немцам, и русским,
последним потому, что вслед за убийством последуют массовые расстрелы,
колеблющиеся побегут в леса, пополняя поредевшие партизанские отряды, то
есть увеличится количество людей, стремящихся убить других людей. Немцам же
убийство Вислени полезно тем, что - Германия гибнет, сколько ни кричи устами
Геббельса о "концентрации немецкого духа". Гиммлер назначен министром
внутренних дел, а это значит, что духа как раз-то и нет. Сегодня русские
взяли Конотоп и Краматорск, а завтра, видимо, отобьют Сталино, Донбасс,
считай, уже не немецкий. Не все, однако, потеряно, и не так уж страшен черт,
как его малюют. Да, брожение в генеральских верхах. Да, тыл разваливается.
Армия терпит поражение за поражением. Но, как это ни странно звучит,
немецкая армия только сейчас обучается войне, только сейчас в ожесточении
боев рождается истинная немецкая армия, потому что до сих пор она побеждала
не напрягаясь, преувеличенно веря в изначальную слабость русских. Не было у
немцев равного им противника. А сейчас он появился - русские, причем
сражающиеся в одинаковых с ними погодных условиях, не просто русские, а
иная, но тоже арийская раса, - и расы эти когда-нибудь станут владыками
мира. Ни дезертирства, ни массовой сдачи немцев в плен не замечается
(Сталинград не в счет, там своеволие Паулюса), и хотя линия фронта неумолимо
отодвигается на запад, сопротивление крепнет.
продуманный план спасения будет удачным. С сыном, которого могут забрить, не
пришлось поговорить по-мужски, юноша, к счастью или несчастью, на четверть
русский, и в душе его - что?
убийство Вислени выгодно ему, майору немецкой военной разведки Виктору
Скаруте! Вислени должен быть умерщвлен!
месяц назад приказ: убить! Визит Вислени заставляет городскую
госбезопасность общаться со Скарутой, его оповестили уже об отказе всех трех
партизанских отрядов готовить покушение на Вислени, отказ, направленный
Москве и перехваченный, мотивировался сложностью акции и теми последствиями,
которые крайне невыгодны отрядам. Но вряд ли Москва вняла доводам слабо
контролируемых ею партизан, засечена работа рации из города, чего, по
донесениям внедренной в отряды агентуры, быть не должно. В город,
следовательно, прибыл специально нацеленный на Вислени человек. Рация,
кстати, больше в эфир не выходила, специалисты говорят о неисправности ее,
батареи ли подсырели, поломка ли, но предполагаемый убийца Вислени лишен
сейчас связи с Москвой. Партизаны держать рацию в городе не станут, но и
агенту нет нужды впутывать их в свои дела...
он был в Фурчанах.
14
тебе и десятый год, как границы разделяют нас, те самые линии, которые
должны мирить людей, а на деле заставляют их враждовать. Добрые люди сказали
мне, где ты сейчас находишься, и я в большом волнении: что потянуло тебя
туда, откуда всегда шла беда. Но, помнится, ты не мог еще маленьким усидеть
дома и бегал на Аллеи за синяками и шишками на непутевую голову. Мы все
сделали, чтоб вырастить из тебя магистра философии, но ты весь в деда,
который мыкался между Парижем и Иркутском, и его-то ты, кажется, уже
превзошел в глупостях. Дались тебе эти республиканцы за Пиренейскими горами,
неужто весь мир сошел с ума. Прости, я брюзжу по привычке, да мне только это
и осталось. Я давно бы умерла, если б не вера, что ты объявишься и
повидаешься со мною до того, как пишущая эти строчки племянница твоя Агнеша
приведет ко мне ксендза. Ослабли не только глаза мои и руки, но и ноги, я
давно уже в доме, где ты был однажды и где ты, непоседа, разбил фарфоровую
чашку Эльжбеты. Тот, старый дом в Варшаве покинут, душа не выдержала, я
ведь, помнишь, работала в Народовой библиотеке, которой стали возвращать
украденные злодеем Суворовым богатства Залусского, бесценные книги, рукописи
и гравюры, но, без сомнения, лучшая часть осталась там, в России, и я боюсь,
что библиотека разделила судьбу тысяч поляков, чьи кости гниют в Сибири. Я
вот о чем подумала тогда: каждый поляк - это говорящая рукопись, внезапно
ожившая гравюра, и все поляки, рассеянные по злому белому свету, несут в
себе тысячи библиотек, и ты, мой мальчик, вся Польша, которая да не сгинет,
и поэтому выживи, умоляю тебя, с помощью Всевышнего, а еще лучше - вспомни,
что я жду тебя и ты должен еще хоть раз увидеть меня. Твоя забытая тобою
сестра, которая ждет весточки от тебя, и не только я. Ждут ее и те, с
которыми ты покинул Польшу ради счастья других людей: и Янек, и Сигизмунд, и
даже эта всегда с глупым обожанием смотревшая на тебя Зося. Не знаю, зачем
ты им понадобился, но чует мое сердце - не к добру они тебя зовут, а к тому,
что было с тобой в далеких краях. Твоя Барбара".
плотная; старуха, уходя из Народовой библиотеки, взяла на память стопку ее,
на такой бумаге в бывшей Речи Посполитой писали всемилостивейшие прошения.
Нешифрованное письмо. Предназначено оно, конечно, "дорогому мальчику", но
смысл имеет двоякий или даже троякий. Бывшую архивистку мало кто поймет, ибо
только немногие знают о судьбе библиотеки Залусских, сваленной (240 тысяч
томов!) на возы генералиссимусом графом Рымникским Александром Васильевичем
Суворовым (портрет его, кисти Шамиссо, висел в усадьбе Ивана Петровича
Скаруты) и отправленной в Ригу. Само письмо носит контрольно-проверочный
характер, указанные в нем имена - подлинные, с равной вероятностью можно
предположить, что написано оно либо русскими, либо варшавской полицией, но
кому адресовано - загадка. Откуда здесь поляк? В этом городе? Перед самой
войной из приграничных областей большевики выслали евреев, схватили и прочие
подозрительные элементы, поляков-то как раз к ним не отнесешь, после
очередного - и, надо думать, не последнего - раздела Польши у многих поляков
душа повернулась к москалям, и то, что все-таки их погнали в Сибирь, - знак
добрый, в русский характер после бесчинства ляхов при Гришке Отрепьеве вошла
растянутая на долгие века ненависть к ним.
выверенным текстом. Попадет в руки госбезопасности - и Варшаве предстоит
возня с этими янеками и зосями, барбарами и эльжбетами, на что и
Каргалов Вадим
Андреев Николай
Ковальчук Вера
Лукин Евгений
Корнев Павел
Андреев Николай