дезорганизации всей разведслужбы обеих держав. Арестовать своего предателя -
значит поставить под удар того, чужого, который, по некоторым размышлениям,
даже ближе своего. Головы полетят - тут и там, потому и расследуют с
прохладцей. Полковнику Редлю когда-то дали пистолет, чтобы он застрелился,
такие бы пистолеты обоим предателям, потому что допросы обнаружат картину
плачевную, тут уж поневоле подумаешь, не организовать ли мерзавцу побег. Они
полезны, они, сберегая шкуры свои, выдают не всех подряд и наиболее ценных,
а тех, от кого давно решено (кем - вот в чем вопрос!) избавиться. Благодаря
им утвердилось и джентльменское соглашение: изменников истреблять только в
законном порядке, с соблюдением правовых норм.
делу сотрапезников, неоднократно проверенных, - рассматривал, мысли не
допуская, что один из них тот самый предатель, и все же гадал: кто из них
предаст его - не потому, что все-таки завербован, к примеру, этот вот сейчас
поедающий осетрину человек, а всего лишь по той причине, что все разведки
мира склонны к саморазоблачению, что как долго плывущему под водой человеку
надо время от времени подвсплывать для глотка воздуха, так и разведцентру
необходимо допускать провалы. И любой агент, годами в безвестности
собирающий на себя, как на липкую бумагу, нужные Центру сведения, временами
испытывает то же зудящее желание обозначить себя, подавляет эти желания, но
они, уже угнездясь в нем, подсознательно толкают на ошибку, на доверие к
тому, кто, проводив тебя с явки, поднимет трубку телефона. Они же водят
твоей рукой, когда составляется донесение, и огульная вера в
нерасшифрованность посланий заставляет включать в текст сведения, по которым
чужие криптологи найдут и тебя, и твоих информаторов. Но на еще большие
провалы провоцирует само управление, состоящее из людей, превыше всего
ценящих себя, оправдывающих доверие руководства, все документально
оформляющее для личной безопасности; повязанные строжайшими правилами
секретности, здраво понимающие, что следование законам и канонам одинаково
давит ответственностью и на любого, и на всех, - люди эти, обладая хорошо
документированной безнаказанностью, совершают трагические ошибки, выдавая
наиценнейших агентов. Прикажут агенту немедленно уносить ноги, немедленно -
однако, предвидя вопрос некоего стоящего надо всеми руководства, не преминут
добавить: "уничтожив все следы", и агенту уже не до исчезновения, он
уничтожает улики, на чем и будет выслежен, причем управление с полным
основанием может считать себя беленьким и чистеньким, принявшим все меры для
нейтрализации провала, и не их, оказывается, вина в том, что человек
замешкался. Нелегал оформляет - во Франции - визу в Канаду, где его с
нетерпением ждет на явке давно проваленный агент, о чем управлению известно,
- надо бы срочно отменить Канаду, однако сама система начинает гадить,
система вдруг обнаруживает, что под рукой ни единого канала связи, чтоб
предупредить человека, и медлят, медлят, курьер по дороге вляпывается в
автокатастрофу, в полном отчаянии шлют шифровку через ненадежного посредника
- и только случай спасает человека от ареста. Как это было однажды с самим
Бузгалиным, о чем вспоминать не любил, о чем сухо написал в отчете, так и не
получив внятного разъяснения, но после чего зарекся полагаться на Москву во
всем, памятуя тем не менее: плохие начальники, хорошие ли - да само время
разберется, а Россия как была Россией, так и останется ею при любых
начальниках. Однако с тех пор препятствовал всем связям через легалов, с
едким удовольствием отмечая провалы врагов, которые грешили теми же ляпами,
в контакты со своими нелегалами вмешивая давно засвеченных сотрудниц
посольств...
Бузгалиным, который вопросом о провалах отказывался от помощи резидентур; он
уйдет на Запад своим путем, а вместо него - по уже отработанному маршруту -
пойдет другой, менее ценный человек, допустив некоторую контролируемую
огласку; операцию же по доставке в Москву ценного груза Бузгалин доработает
там, на месте, но, разумеется, с оглядкой на Москву. В добрый, как
говорится, путь!
попетляли по левобережью Влтавы, остановились невдалеке от Карлова моста.
Малецкий остался в машине, Бузгалин и Коркошка прошли на середину моста, у
статуи святого Иоанна Крестителя постояли, осмотрелись; чуть далее - Кирилл
и Мефодий, а за ними - святая Анна, ребенок в левой руке, напротив же -
святой Христофор. Покурили. Коркошка вернулся в машину, его путь повторил
Малецкий. Бузгалин постоял еще немного в пражской толпе.
переоделся, помолчали - по обычаю, отъехали. Потом Бузгалин выскользнул из
машины и пошел к отелю. В номере чутко просмотрел давно знакомый блок своих
американских документов.
федеральный закон о декларации (более 5000 долларов) ввозимой в США
наличности. Пересчитал. Как раз столько, чтоб не упоминать о ней. В
бумажнике - кредитная карточка "Дайнер клаба", найденная им в вещах Анны за
день до отъезда. Было тошно и горько оттого, что почти вс° она всегда
предугадывала, и пропажу "Американ экспресса" предвидела тоже. Лишь с
двоюродным братом подкачала.
признание недооцененности в прошлом, к наличным присовокупили круиз на
Гавайи с последующими видами на Фудзияму; в так и не угасшей страсти всех
обращать в свою веру, одновременно отлучая от нее, американский товарищ
подбросил адресочки, даты, фамилии и полный маршрут передвижений Кустова в
последнюю декаду июля. За сутки до Праги пришел в Москву его последний
отчет, где чересчур совестливый информатор позволил себе некоторую
вольность, презрительно поименовав объект наблюдения "пустышкой" и намекая,
что тот - не в своем уме, раз играет на скачках (откуда деньги и бесшабашные
расходы), делами фирмы не занимается да на манер преуспевающих дельцов
похаживает к одному модному психоаналитику. Проверив несколько адресов, к
нему, мистеру Одуловичу, и направился Бузгалин - помнились донесения
Жозефины о головных болях, якобы раздиравших Кустова, а поскольку тот их
активно отрицал, то поневоле думалось: уж не Мартин ли тот самый
психоаналитик, втершийся к нему в доверие?
два года назад после четырехлетней интернатуры и блестящей сдачи экзаменов,
о чем свидетельствовал - на стене приемной - диплом, увенчанный
благословенным summa cum laude), этот мистер Одулович пробежался по нему
зорким взглядом чутко соболезнующих карих глаз, и Бузгалин понял:
психоаналитик обладает, как и он сам, искусством бокового зрения; у мистера
Одуловича к тому же преимущество - удвоенный законами природы приоритет
собственной норы, офиса, куда заглянул на консультацию человечек из
глубинки, и ассистентка в приемной кое-что выпытала полезное для хозяина, о
чем и доложила, выразительно округлив глаза и поджав губы, предупреждая
психоаналитика о неполноте предварительной обработки. Мужчина высокого роста
и отличной мускулатуры, со склонностью к полноте и потливости, бывший
нападающий школьной и университетской (Гарвард) команды сигналу ассистентки
внял и продолжил ее дело, заключавшееся в том, что пациента следовало
убедить в гибельности его дальнейшего - без лечения у доктора Одуловича -
существования, для чего пациенту дали ознакомиться с опросником, который
способен был - убойной силой четырех страниц текста - превратить любого
здоровяка в истерика и скрытого шизофреника, только здесь осознавшего свой
недуг. Одулович заговорил о жаркой погоде, не вовремя навалившейся на штат,
о нашумевшем убийстве студентки, о чем-то еще, но смысл и опросника и речей
сводился к тому, что какие бы ответы ни давал пациент, он сам может
убедиться: все в нем расшатано, все волевые усилия ни к каким результатам не
приводят, выход один - довериться Одуловичу, он спасет, он вытащит - если не
из геенны огненной, так уж, абсолютно верно, избавит от посягательств
соседей, придирок начальства и налоговых ведомств. Как большинство
психиатров, Роберт М. Одулович излечивать мог только те болезни, которые он
же и внушал пациентам, и методы были общепринятыми, те, над которыми
издевалась Анна Бузгалина. Психику любого человека подтачивают не
вырвавшиеся вовремя эмоции, они торчат в мозгу, как отвергаемая желудком
пластмасса, но если ту можно извлечь ножом - с наркозом или без, - то
загнившие эмоции выманиваются психиатром, надо лишь выпытать у пациента, что
с ним когда-нибудь случалось такое-эдакое, а что именно - психиатр
подсказывает, чаще всего наугад, тем более что без наркоза тут не обходится,
то есть нужен гипноз, внушение, погружение в бессознательность. Из необжитых
джунглей и невозделанных саванн мозга удаляют скалящего зубы волка,
наступает облегчение, но в джунглях не может не быть волков, начинает
скалить зубы собака - и человек вновь бежит к психиатру, который все знает.
"Послушайте, дружище, вы, как я понял, убили все-таки топором ту старуху да
заодно и племянницу ее... Да плюньте вы на эту проблему! Поделом этой
банкирше! Надо ж - такие проценты драть!" Каждый год Американский совет по
психиатрии и неврологии экзаменует сотни тех, кто после интернатуры хочет
получить диплом, почти половину их отсеивает, но нация уже попала в западню,
не сдавшие экзамен все равно допускаются к частной практике, общество
барахтается в сетях, ею же сплетенных, и временами Бузгалина посещала мысль:
в Звенигороде или в Мытищах доживает свой пенсионный век полковник,
заманивший миллионы американцев в уже неизбежное психическое растление?
Заодно и давший Анне возможность гнать в Москву темненькие эпизоды из
биографий некоторых пациентов, что и подвело к идее: а не перебраться ли -
после отпуска - супругам Эдвардс в Вашингтон, где улов побогаче и рыбешка
поценнее?
пощипать травку, безропотно подставляя себя клыкам затаившегося шакала...
Живой, но ненавязчивый интерес Одуловича к душе пациента увял, когда тот
приступил к делу: Дороти, супруга то есть, страдает дикими ("ну просто мочи
нет") головными болями, происхождение которых видится в несносном нраве
попугая, не один год уже каркающего у ее изголовья; Дороти, видите ли,
парализована, птица - ее отрада, и просто свернуть ей шею - нет, не Дороти,
разумеется, а злобной пернатой гадине - невозможно: и рука не поднимается, и
Володихин Дмитрий
Верещагин Олег
Конюшевский Владислав
Афанасьев Роман
Роллинс Джеймс
Березин Федор