докладные записки Фирсова: "Прошу принять меры...", "Докладываю, что..."
Шесть опозданий на работу в январе, в феврале дополнительно обнаружен запах
алкоголя. Игумнову стало стыдно -- за доктора наук. В начале марта Виталия в
лабораторию не пустили, отправили в экспериментальный цех проталкивать
стенд. Две недели сидел он в конторке цеха, подавляя в себе удивление и
впитывая в себя поразительные знания. Его не стеснялись, при нем подменялись
накладные, уворовывались ненужные стенду детали и каким-то путем
приобретались на стороне нужные, никто при нем не делал тайн из махинаций с
нарядами. Плескался спирт, велись разговоры, которые могли бы обратить в
бегство бывалого прокурора. Виталий подумал как-то, что смог бы теперь
преподавать в вузе, вести курс, условно названный так: "Принципы организации
производства на советских промышленных предприятиях в условиях жесткого
планирования". Правда, его выгнали бы сразу после первой лекции.
-- так уверили Виталия в отделе кадров. Итого -- прогул. Его уволили по
знаменитой сорок седьмой статье, то есть выгнали по двум пунктам ее сразу --
"е" и "г".
-- Походите без работы месяц-другой, познаете жизнь, вернетесь ко мне
шелковым. Лабораторией будете руководить вы, я -- заниматься наукой. У меня
вы напишете кандидатскую, в тридцать пять станете доктором. Согласны?
Характеристику дам вам сквернейшую, вас нигде не возьмут, одна дорога -- ко
мне. Итак, до мая.
кадровиков. Они встречали Виталия предупредительно. Да, да, инженеры им
нужны (какие -- не уточняли). Бросали взгляд на московскую прописку и
возвращали паспорт. Диплом с отличием -- тоже. Затем брали трудовую книжку.
Два пункта статьи вызывали бурю чувств, скрытую профессиональной
невозмутимостью. Кадровик зачем-то выдвигал и задвигал ящики стола. От
серенькой книжицы несло опасностью. И фамилия-то подозрительно знакома.
Кадровик вспомнил, ерзая. Вдруг улыбался и гасил улыбку. Ага, так это тот
самый!.. Оригинально, оригинально... Инженеры, конечно, нужны, начальники
всех отделов требуют: дай, дай, дай. В Мосгорсправку по понедельникам
отправляется бумажка с просьбой продлить срок вывешенного объявления...
Можно бы взять этого несомненно хорошего инженера, но -- опасно. Бед не
оберешься. Что-нибудь случится -- и спросят: почему вы его приняли? Игумнову
предлагалось или принести характеристику, или дождаться, когда она придет
после официального запроса. Давали анкеты -- заполнить на всякий случай.
наведывался узнать, пришла ли характеристика. Фирсов старался, Фирсов твердо
решил заполучить его обратно. Игумнов достал копию характеристики и теперь,
заходя в отделы кадров, лучезарно улыбался и заявлял, что он погорелец,
подробности, так сказать, в афишах, и выкладывал трудовую и копию
характеристики. Кадровики сочувствовали погорельцу, тепло жали руку, просили
зайти через несколько месяцев.
рангом не ниже того НИИ, из которого его выгнали. Подъем всегда труднее
спуска. С каждой впустую прошедшей неделей он становился менее
привередливым, обращался в НИИ поплоше и победнее, совался на окраинные
заводики. Беловкин прислал письмо, предлагал "монету" и оставленную
клиентуру. Беловкин угадал: с деньгами совсем плохо, их, если уж точно
выражаться, вообще нет.
утром глаза, решил, что сегодня вечером он должен быть или с деньгами, или с
работой. Медленно дошел он до Белорусского вокзала, побрел по улице
Горького, завернул по привычке к доске объявлений. Натасканный глаз выхватил
сразу же строки: "Требуются радиоинженеры высокой квалификации..." Указан
адрес, где-то за углом, филиал научно-исследовательского института по
радиовещанию и телевидению. Не раздеваясь прошел в отдел кадров. Сказал,
наученный опытом, что не по объявлению, нет. Посоветовали. Последнее слово
произнес несколько загадочно.
осведомился кадровик.
человек, в котором Виталий узнал однокурсника, факультетского проходимца
Куранова. Год назад его едва не выгнали на бюро из комсомола: милиция
поймала Куранова у радиорынка на Пятницкой, на бюро тогда припомнили
Куранову и пьянство и пропавший тестер на кафедре радиоизмерений.
потряс ее, сделал было шаг вперед, намереваясь обнять, но не решился.
Виталий ни радости, ни оживления не выражал. -- Я из окна тебя увидел, по
всему первому этажу носился. Ты насчет работы?.. Есть такое дело. Иван
Иванович, это мой, оформляй смело, он зайдет к тебе потом, сейчас я ему
растолкую...
комнату, уставленную музыкальными инструментами странной формы. Два
монтажника ковырялись в чреве миниатюрного пианино. Куранов дал знак:
"Молчи!" -- и уверенным шагом приблизился к мужчине начальственного вида,
сидевшему за столиком в углу, что-то зашептал ему. Мужчина заметал взгляды
-- вправо, влево, -- еще более приосанился. Куранов позвал Виталия. Мужчина
задал примитивный вопрос из теории усилителей низкой частоты. Виталий открыл
было рот, но Куранов насел с укоризной на начальника:
побрякушки не хуже вас, Георгий Львович...
видимо, авторитетом. Он отвел Виталия в сторону, пнул ногою запыленный блок.
разрабатывать новейшее оборудование, но текучка засосала. Ремонтируем
электромузыкальные инструменты, они входят в моду. Сложного ничего нет.
Отечественного здесь мало, в основном заграничное барахло, австрийской фирмы
"Ионика". Чинить можно, если, конечно, сам понимаешь, за это подкидывают
прилично.
продолжал болтать, спрашивать, допытываться, подбирался к Виталию, знал,
очевидно, все о нем.
как, мол, она, жизнь, у тебя, Юрочка... А как Юрочка Куранов может еще
поживать? Только хорошо... Ты ведь помнишь меня, Виталя?
курсе, от меня ничего не ускользнет, сам от себя ускользну, а другой нет, не
ускользнет, все знать буду и о тебе знаю... Говори прямо: деньги нужны? Ну,
ну, здесь свои, ломаться нечего.
гордый... Сапрыкин! -- крикнул Куранов монтажнику. -- Можешь идти домой...
Что я тебе говорю? До-мой! -- Он подвинул Игумнову стул. -- Садись, жди.
генераторов, осциллографов, чадящих паяльников и куч радиомусора. Явилась
полная высокая дама в черном, глубоко декольтированном платье, с ниткой
жемчуга на гладкой белой коже. Пришел старомодный старичок, притулился в
углу, раскрыл "Советскую культуру", читал невнимательно, пронизывающим
взглядом втыкался в каждого входящего. С милой улыбочкой прискакали две
девушки с нанизанными на тощие руки браслетами. Влетел цыганистый красавец
-- галстук-бабочка, волосики уложены, как на картинке, -- со значком на
коротеньком пиджачке, изображавшим скрипичный ключ. Все знали друг друга,
все обменивались кивками и улыбками. Последними вошли двое. Впереди --
совершенно растерзанная дама в платье с кисейными рукавами, чем-то
смущенная, возможно -- ощущением незавершенности своего облика, ей очень
пошла бы папироса в зубах или татуировка на запястье. А вторым бодро
двигался странно одетый мужчина. Поверх реглана он выпустил воротник летней
рубашки, шею и грудь забыл прикрыть шарфом, на ногах -- стариковские боты, в
руке он держал облезлую шапку с торчащим ухом, второе бессильно свешивалось
вниз.
Борисович? -- кричали со всех сторон. -- Будет запись или нет?
тебе говорил, в моде электронная музыка, инструментов мало, единственное
место, где они всегда есть, -- это наша лаба, вот и приходится тянуть
волынку. Дадут инструмент, а мы его ремонтируем три или четыре месяца,
записываем музыку. Твое дело -- крутить ручку шумофона, видишь, в центре.
разобрались по инструментам), возгласил:
костюме, оглядел всех, проверяя готовность, тревожно посмотрел на Куранова,
и тот удостоверил ужимкой, что незнакомый -- Игумнов -- свой парень. Молодец
отступил на шаг, еще раз обволок всех запоминающим взглядом и как сквозь пол
провалился.
грозя развалить тумбочку, долбанул по ней ногой и напрягся, вглядываясь в
девушек-арфисток. Те наперебой стали объяснять: они не виноваты, здесь в
Шломо Вульф
Володихин Дмитрий
Корнев Павел
Шилова Юлия
Белов Вольф
Браун Дэн