безросных душных ночах; ее звала измученная скотина и просительно мычала,
задирая головы. И людям было и душно и хорошо. Неподвижный воздух давил и
угнетал, а что-то беспокойное звало к движению, к громким отрывочным
разговорам и беспричинному смеху.
старосты, Семен Мосягин. Иван Порфирыч любил, чтобы песку у него было много
и на улице перед домом, и на мощеном дворе, и Семен уже успел с утра отвезти
одну телегу, а теперь накладывал другую, бойко швыряя полные лопаты
золотистого, красивого песку. Ему было весело от жаркого жужжанья, от запаха
и приятной работы; он задорно поглядывал на мрачного псаломщика, лениво
ковырявшего песок щербатым скребком, и дразнил его:
угрозой, и, пока он говорил, курившаяся трубка свешивалась изо рта на седую
щетину подбородка и постукивала.
За полгода жизни у Ивана Порфирыча он стал гладкий и круглый, как свежий
огурец, и легкая работа не могла взять всех его сил и внимания; он быстро
долбил, подкапывал и бросал, и с ловкостью и быстротой подбирающей зерна
курицы собирал рассеянные крупинки золотистого песку, шевеля лопатой, как
широким и ловким языком. Но яма, из которой еще накануне брали песок,
истощилась, и Семен решительно плюнул в нее.
низенькую полупещерку, подкопанную в непрочной стене н пестревшую красными и
зеленовато-серыми пластами, н решительно направился к ней.
ничего не сказал. Но Семен почувствовал эту мысль в виде смутной тревоги,
похожей на внезапную и легкую тошноту, и остановился.
предательское, выжидающее, и Семен колебался. Но сверху, где повис над ямою
дубовый куст и резко вычерчивал на голубом небе свой резной трепещущий лист,
пахнуло возбуждающим запахом листвы и цветов, и хотелось от этого запаха
делать что-нибудь смелое и веселое. Послюнявив ладони, Семен взял лопату, и
когда только второй раз ткнул ею, - что-то слабо хрустнуло, вся стена
беззвучно сползла вниз и накрыла его. И только удержавшийся на корнях
дубовый куст слабо закачал листьями да ссохшийся круглый комочек песку
подкатился к самым ногам побледневшего сторожа и остановился, такой простой
и невинный. Через два часа Семена откопали мертвым. Широко открытый рот с
чистыми ровными, точно по нитке обрезанными зубами был туго набит золотистым
песком; и по всему лицу - во впадинах глаз, среди белых ресниц, в русых
волосах и огненно-рыжей бороде желтел тот же красивый, золотистый песок. И
все так же завивались и плясали рыжие волосинки, и диким глумлением
отзывалась эта нелепо веселая, залихватская пляска вокруг бледного
помертвелого лица.
взяли на лошадь, и во всю дорогу он бежал сзади едущих, так что слышно было
его тяжелое дыхание; и, пока откапывали отца, стоял неподвижно в стороне, на
куче глины, и так же неподвижны были его глаза, которыми впивался он в
тающую песчаную гору.
прикрыли рогожей н тихим шагом повезли в Знаменское по корчеватой лесной
дороге; позади враздробь тихо шли мужики, рассыпавшись между деревьями, и
рубахи их под солнечными пятнами вспыхивали красным огнем. И когда проезжали
мимо двухэтажного дома Ивана Порфирыча, псаломщик предложил поставить
покойника к нему:
железным замком. Долго стучали в высокие ворота с большими черными шляпками
железных гвоздей, потом дергали в большой звонок, и слышно было, как громко
и резко звонил он где-то за углом и заливались на дворе собаки, но никто не
показывался. Наконец вышла старуха кухарка и сказала, что Мосягина хозяин
велит везти домой и дает на похороны, не в зачет жалованья, десять рублей. А
пока она объяснялась с толпою, сам Иван Порфирыч, злой и испуганный, смотрел
из-за занавесок на страшную рогожу и шепотом говорил жене:
протяну, пусть лучше отсохнет. Страшный он человек.
принять покойника, или из другого неведомого источника - по селу быстро
заползали и всюду зашипели взъерошенные, жуткие слухи. Говорили о Семене, о
его неожиданной и страшной смерти, а думали о попе и сами не знали, почему о
нем думают и чего от него ждут. Когда о. Василий шел на панихиду, бледный,
отягощенный какою-то неясной думою, но веселый и улыбающийся, перед ним
широко расступались и долго не решались стать на то место, где невидимо
горели следы его тяжелых больших ног. Вспомнили пожар и долго говорили о
нем; вспомнили сгоревшую попадью и сына ее, безногого дурачка, и за
простыми, ясными словами забегали острые колючки страха. Какая-то баба
заплакала от большой и смутной жалости и ушла; оставшиеся долго смотрели на
ее вздрагивающую спину и молча, не глядя друг на друга, разошлись. Ребята,
отражая волнение взрослых, собирались в сумерки на гумне и на задворках и
рассказывали страшные сказки о мертвецах, чернея большими расширенными
глазами; и уже давно звал их домой знакомый и приятно-сердитый голос, а они
не решались высвободить из-под себя босые ноги и промчаться сквозь
прозрачную пугающую мглу. И все два дня до похорон непрестанно ходили
смотреть покойника, быстро синевшего и пухнувшего от жары.
безросны оставались сухие луга, уже начавшие выгорать под жарким солнцем.
Небо было чисто, но темно, и редкие звезды мерцали тускло; и над всем стоял
неумолчный сухой треск кузнечиков. Когда после первой вечерней панихиды о.
Василий вышел из хаты, уже темно было и огней не было на заснувшей улице.
Томясь от духоты, поп снял широкополую черную шляпу и тихо шел, ступая
беззвучно, как по мягкому и пушистому ковру. И скорее по усилившейся
тревоге, не оставлявшей его, как и всех, нежели по слуху догадался он, что
сзади, в нескольких шагах кто-то следует за ним. Он оглянулся - кто-то
темный и высокий шел сзади, видимо, соразмеряя свои шаги с медленною
поступью попа. Поп остановился - тот, сзади, не догадываясь об этом, сделал
несколько шагов и тоже остановился, резко подавшись назад.
пошел назад; и уже через минуту ночная тьма бесследно поглотила его.
попом до самой его калитки, и почему-то в походке и складе коренастой фигуры
попу показалось, что это Иван Порфирыч, староста.
раздевался для сна, кто-то тихо постучал в окно; поп вышел - и возле дома не
было ни души. "Что это он мечется, как злой дух?" - с неудовольствием
подумал о. Василий, становясь на долгую коленопреклоненную молитву. И в ней
он забыл и старосту, и ночь, тревожно лежавшую над землею, и себя самого -
об умершем молился он, о его жене и детях, о даровании земле и людям великой
милости божией. И в бездонных солнечных глубинах неясно обрисовывался новый
мир, и он уже не был землею.
все еще слабыми ногами. Он стал ползать с начала весны, и уже не раз
приходилось о. Василию при возвращении находить его у порога, где неподвижно
сидел он, как собака у запертых дверей. Теперь он направился к открытому
окну и двигался медленно, с усилием, сосредоточенно покачивая головою.
Подполз, закинул за окно сильные цепкие руки и, приподнявшись на них, угрюмо
и жадно всматривался в темноту ночи. И слушал что-то.
странный, точно смуте среди людей отвечала тяжелая и бесформенная смута в
природе. С утра сильно парило, и такая жара стояла, что трава на глазах
почти свертывалась и блекла, как от сильного огня. И непрозрачное плотное
небо низко и грозно висело над землею, и точно вся замутившаяся синева его
пронизана была тонкими, кроваво-красными жилками такое оно было багровое,
звонкое, с металлическими отсветами и переливами. Огромное солнце пылало
жаром, и так странно было, что светит оно ярко, а ни на чем нет определенных
и спокойных теней солнечного дня, точно между солнцем и землею висела
какая-то невидимая, но плотная завеса и перехватывала лучи.
большой, опустил глаза и молчит. Срезанные под корень молодые березки, с
свернувшимися листьями, серыми рядами тянулись по деревне; печаль и
непонятная тревога была в этом бесцельном шествии молоденьких серых
деревьев, молчаливо погибавших от жажды и огня и не дававших тени, как
призраки. Давно превратился в желтую пыль золотистый песок, усыпавший
дорожки, и вчерашняя праздничная шелуха подсолнухов удивляла глаз; о чем-то
мирном, простом и веселом говорила она, когда так сурово, так больно, так
задумчиво и грозно было все в остановившейся природе.
красные пятна, которыми жара покрывала его лицо, пугливо смотрела серая
землистая бледность; глаза запухли и горели лихорадочным огнем; наскоро
причесанные, слипшиеся от квасу волосы местами высохли и торчали
растерянными кисточками, как будто несколько ночей не спал этот человек,
терзаемый нечеловеческим ужасом. Какой-то взмочаленный и растерянный был он;
забыл тонкости обхождения с людьми, не подошел к попу за благословением и
даже не поздоровался.
Конюшевский Владислав
Никитин Юрий
Лукин Евгений
Бажанов Олег
Глуховский Дмитрий
Куликов Роман