Чтение 13–й страницы книги ~Привычное дело~

-- Ну и слава богу. А ты, Петров, стогов семьдесят сегодня, поди-ко,
наставил, куды и проценты будешь девать? Придется ишшо двух коров
заводить,--сказал Куров серьезно.

-- Заливай, заливай! И косим-то еще на силос.

-- Да чего, "заливай". Мне заливать нечего, ежели правду говорю.
"Заливай"... Какова трава-то ноне?

-- А ничего, брат Куров, не наросло, вся пожня как твоя лысина.

Мишка снял картузишко с головы Курова, тюкнул по ней пальцем:

-- Ну, вот, гляди, много ли у тебя тут добра? А все оттого, что ты до
чужих баб охоч больно.

-- Вот прохвост, -- не обиделся Куров, -- у кого ты эк и молоть
научился. Отец, бывало, тележного скрипу боялся, а тебе пальца в рот не
клади. Когда жениться-то будешь? Хоть бы скорее обротала тебя какая-нибудь
жандарма.

-- А чего мне жениться?

-- Да как чего?

-- Ну, а чего?

-- Да нечего, конечно, дело твое, только без бабы какое дело? Я,
бывало, отцу забастовку делал, в работу не пошел из-за этого. До колхозов
еще было дело. Поставил я, понимаешь, тогда себе задачу--в лепешку
разобьюсь, а плясать научусь к покрову, на игрища стыдно было ходить,
плясать спервоначалу не умел. Каждый день на гум-

но ходил вокруг пестеря плясать. Сперва-то так топал, без толку, а
одинова нога за ногу зацепилась и эк ловко выстукалось, что и самому
приятно. Только развернулся, пошел эким козырем, а отец как схватит за ухо,
он в овине был, подошел сзади да как схватит, ухо у меня так и треснуло.
"Чево,--говорит,--дьяволенок, обутку рвешь?" Вот тут вскорости он меня и
женил.

Солнце совсем закатилось за соседнюю деревню. Коров загнали по дворам,
только один черно-пестрый Еремихин теленок встал под черемухами, расставив
ножки, и замычал на всю деревню.

-- Ну чего ревишь, дурак? -- Куров погрозил теленку. -- Ревить нечево,
ежели сыт.

-- Пте-пте-пте! Пте-пте-пте, иди сюда, милушко!

Еремиха хочет добром увлечь теленка к дому, теленок взбрыкнул и побежал
в другую сторону, а старуха заругалась:

-- Прохвост, дьяволенок, шпана, ох уж я тебе и нахлещу, ох и нахлещу, я
ведь уже не молоденькая бегать-то за тобой. Пте-пте-пте!..

Мужики с истинной заинтересованностью слушали, как Еремиха ругает
теленка, пока из проулка не появился другой старик, Федор,--ровесник Курова
по годам, но здоровьем намного хуже. Он держал на плече уду, в руке ведерко
из консервной банки и спичечный коробок с червяками.

-- Опеть, Федор, всю мою рыбу выудил. От прохвост! Ходит кажин день,
как на принудиловку, -- сказал Куров, -- и все под моей загородой удит.

-- Какое под твоей. -- Федор положил уду и тоже присел на бревна. -- В
Подозерках нынче удил, да не клюет. Мишка взял ведерко и заглянул в него.
Один-единственный окунь сантиметров на десять длиной, скрючившись, лежал на
дне. Куров тоже заглянул:

-- Добро, добро, Федор, поудил. Ишь какой окунище. Наверное, без
очереди клюнул. А что, Федор, там не ревит моя-то рыба, не слыхал в
Подозерках-то?

-- Как, чудак, не ревит, голосом ревит.

С минуту все четверо молчали.

-- На блесну не пробовал?--спросил Мишка.

-- Что ты, чудак, какая блесна, ежели я и через канаву по-пластунски
перебираюсь. Вот у меня когда ноги были хорошие, так я все с блесной ходил.
А рыба и в мирное время в ходу, понимаешь, была. Раз иду по реке, ве-

ду блесну, шагов десять пройдешь--и щука, иду и выкидываю, как поленья;
штук пять за полчаса навыкидывал, а Палашка Верхушина за водой идет.
"Откуда,--говорит,--у тебя, Федор, щуки-то берутся?"--"А ведь,--говорю,
--которые знакомые, дак выкидывай да выкидывай". До войны ишшо дело было.
Вот только эк сказал, она, щука-то, как схватит опеть да рикошетом от
берега; я тащу, а она от меня...

Мужики истово слушают Федора. Между тем речь с рыбы переходит на другие
дела, и разговор тянется бесконечно, цепляясь за самые маленькие подробности
и вновь разрастаясь.

-- Что, Федор, не бывал этим летом за тетерами-то? -- спрашивает Мишка.

-- Полно, какие тетеры от меня. Дошел раз до ближней речки, хотел
перейти, а нога подвернулась, и я, понимаешь, хлесть на мостик. Рикошетом от
мостика-то; думаю, хоть бы живым из лесу выбраться. Нет, Петров, не бывал я
за тетерами. А тетера, она, конешно, и в мирное время скусна бывает.

Федор в последнюю войну служил в артиллерии. Сворачивая цигарку, он
долго лижет газету сизым, сухим от старости языком, потом кое-как склеивает
цигарку и прикуривает у Петрова.

-- Читал, Петров, сегодня газету-то?--спрашивает Куров Мишку.--Опеть,
чуешь, буржуазники-те шалят с бонбой. А наши прохамкают опеть. Вся земная
система в таком напряженье стоит, а наши хамкают.

-- Ничего не хамкают,--отмахивается Мишка.

-- Как жо не хамкают и не зевают, ежели оне, буржуазники-те, с бонбой,
а нам и оборониться нечем будет?

-- Что ты, Куров, -- вмешивается Федор. -- Да у наших бонбы-то почище
тамошних, только, наверно, не знает нихто.

-- Прозевают--прохамкают,--не унимается скептический Куров.--С
соплюнами да малолетками только перетащиваются. А какая польза от
малолетков? Ну правда, этот, как ево, боек, говорят, на Кубе-то Кастров, что
ли, тоже Федор, кажись.

-- Фидель Кастро, -- поправляет более грамотный Мишка.

-- Всю землю, в газетах пишут, мужикам тамошним благословил и бумаги
охранные выдал, каждому сам вручил.

-- Вот видишь, а говоришь, малолетки.

-- А ты, Петров, слова не даешь сказать, всякий раз поперек меня. Я и
говорю, хоть бы тебя какая-нибудь прищучила поскорее, да чтобы ты
остепенился.

-- Чего ты, Куров, пристал: женись да женись! Женись сам, коли надо.

-- Я не приневаливаю, только не дело так болтаться, как ты.

-- В мирное время,--включился Федор,--в мирное время, конечно, жениться
надо в сроки.

-- "В сроки, в сроки"! -- передразнил Петров. -- Вон Иван Африканович в
сроки женился, наклепал ребятишек, пальцей не хватает считать.

Иван Африканович уходил в это время из проулка загонять своих овец во
двор и как раз возвращался. Он увидел мужиков, поздоровался со стариками.
Присел на бревна.

-- На помин, как сноп на овин,--сказал Куров.-- Ивану Африкановичу наше
почтенье. Вон про тебя чего Петров-то говорит.

-- Чего это он говорит? -- Иван Африканович тоже начал закуривать.

-- А говорит, худо по ночам работаешь, робетешек мало.

-- Оно конешно,--Иван Африканович даже не улыбнулся. -- Маловато, дело
привычное.

-- У тебя Васька-то которой, шестой по счету?

-- Васька-то? Васька-то семой вроде, а можно и шестой, оне с Мишкой
двойники.

-- Гляжу сейчас, бежит, в руках патачина осемьсветная, на грудине
медаль. Да вон с крапилой кулиганит.

--Васька!--прикрикнул Иван Африканович.--А ну положь батог. Кому
говорят, положь!

И тут же забыл про Ваську.

Куров опять потыкал клюшкой в землю, заговорил:

-- Вот мы с Федором вчера насчет союзников... Ты ведь вроде до Берлина
дошел, шанпанское с ними глушил, чего оне теперече-то на нас прут? Я так
думаю, что Франция все это, она, мокрохвостка, дело меж нас портит.

-- Нет, Куров, не скажи,--вмешался Федор.--Франция, она все время за
наших стояла, не скажи. А насчет союзников я вот что расскажу. Перед самым
концом войны, значит, дело было, в Ялте вожди собрались: наш Сталин,
Черчилль, англиец, да американец Рузвельт.

В конце деревни залаяла собака. Ребятишки кидались на дороге
репейниками, теплый, пахнущий молоком, дымом и навозом наплыв воздуха
докатился до бревен.

-- ...Значит, оне в те поры собранье--комитет проводили, что да как
решали, как войну завершить и как дальше делу быть. Ну, это дело такое, все
время за столом не высидишь, пошли отдохнуть, в палисаде и скамеечки
крашеные для их приготовлены. Сидят оне, отдыхают, перекур вроде. И
разговорились, друг мой, насчет Гитлера. А что, робята, говорят, ежели бы
нам сейчас этого Гитлера сюда залучить, чего мы с ним, сукой, сделали? Какую
ему, подлюге, казню постановили?

Федор переставил ведерко с окунем, покашлял.

-- Да. Англией,--Черчилль, значит, говорит, что надо бы его, вражину,
поставить перед всем народом да на перекладине и повесить, как в старину
вешали, чтобы неповадно другим было. "А вы,-- спрашивает,--вы, господин
американский Рузвельт, как думаете?" Рузвельт это подумал и отвечает, что
нечего с Гитлером и канитель разводить. Пулю в лоб, да и дело с концом, чем
скорее, тем лучше. Да. Доходит, значит, очередь нашему русскому Сталину
говорить. Так и так, а вы как, Иосиф Виссарьенович? Сталин трубку, значит,
набил и говорит: "А вот что, товарищи, я сам это дело не буду решать, а
давайте мы у часового вон спросим. Позвать, -- говорит, -- сюда советского
часового". А часовой на посту стоял в кустиках. Значит, охранял начальство.
Прибежал, доложил по уставу. Так и так, товарищ Сталин, прибыл боец
такой-то. По стойке "смирно" встал, ждет, чего дальше будет. "Чего ты,
братец,--спрашивают,--чего бы с Гитлером сделал, ежели бы он сейчас в наших
руках был?" Солдатик говорит, что надо сперва этого Гитлера изловить, а
потом бы уж говорить. "Ну, а все ж таки, ежели б он пойман был",--