Чтение 13–й страницы книги ~Почтамп~

-- А вот так, мама, эти твари целыми днями трещат, ни на минуту не
останавливаются, а я все жду, чтобы они что-нибудь сказали, но они никогда
ничего не говорят, а я целый день не могу заснуть, слушая этих идиотов!

-- Ладно, сосунок. Если они не дают тебе спать, выставь их.

-- Выставить, мама?

-- Да, выстави.

-- Хорошо, мама.

Она поцеловала меня и провиляла жопой вниз по лестнице на свою
ментовскую работу.

Я забрался в постель и попробовал уснуть. Как же они трещали! Болела
каждая мышца моего тела. Если я лежал на этом боку, если я лежал на том
боку, если я лежал на спине -- все болело. Я обнаружил, что легче всего
лежать на животе, но от этого уставал. Чтобы из одного положения
перевернуться в другое, требовалось добрых две-три минуты.

Я ворочался и вертелся, матерясь, постанывая, да и немного похохатывая
тоже над нелепостью положения. А те все трещали. Они меня достали. Что они
знают о боли в этой своей клетушке? Трепачи яйцеголовые! Одни перья --
мозгов-то с булавочную головку.

Я умудрился вылезти из постели, сходить в кухню, набрать в чашку воды,
а потом подошел к клетке и окатил их обоих.

-- Ебанутые твари! -- выматерил их я.

Они злобно посмотрели на меня из-под мокрых перьев. Но замолчали! Нет
лучше средства, чем старое доброе водолечение. Я позаимствовал страничку у
психоаналитиков.

Потом зеленый с желтой грудкой изогнулся и цапнул себя за живот. Затем
поднял голову и зачирикал с красным с зеленой грудкой -- и пошло-поехало.

Я сидел на кровати и слушал их. Подошел Пикассо и куснул меня в лодыжку.

Это меня доконало. Я вынес клетку наружу. Пикассо шел за мной. 10000
мух поднялись в воздух. Я поставил клетку на землю, открыл дверцу и присел
на ступеньки.

Обе птички посмотрели на дверцу. Они не могли этого понять и
одновременно могли. Я слышал, как их крохотные мозги пытаются
функционировать. У них тут есть пища и вода, а что означает это открытое
простанство?

Зеленый с желтой грудкой пошел первым. Он соскочил в проем дверцы со
своей жердочки. Сел, цепляясь за проволоку. Посмотрел на мух. Постоял
секунд 15, стараясь принять решение. Затем у него в маленькой голове
что-то щелкнуло. Или у нее. Он не полетел. Он взмыл прямо внебо. Выше,
выше, выше, выше. Прямо вверх!

Стрелой! Мы с Пикассо сидели и смотрели. Чертова тварь исчезла.

Настала очередь красного с зеленой грудкой.

Красный оказался гораздо нерешительнее. Он нервно походил по дну клетки.

Дьявольски сложное решение. Людям, птицам, всем приходится его
принимать.

Трудная игра.

Поэтому красный ходил и обдумывал. Желтый свет солнца. Мухи жужжат.
Человек и собака наблюдают. И все это небо, все это небо.

Это было чересчур. Старина красный подскочил к проволоке. Три секунды.

ВЖЖИК!

Птицы не стало.

Мы с Пикассо взяли пустую клетку и вернулись в дом.

Я хорошо выспался впервые за много недель. Я даже забыл завести
будильник. Я скакал на белом коне по Бродвею в городе Нью-Йорке. Меня
только что выбрали мэром. У меня здорово стояло, а потом кто-то швырнул в
меня комком грязи... и Джойс меня растолкала.

-- Что случилось с птичками?

-- К чертям птичек! Я -- мэр Нью-Йорка!

-- Я тебя спрашиваю, где птички? Я вижу пустую клетку!

-- Птички? Птички? Какие птички?

-- Да просыпайся же, черт тебя побери!

-- Трудный день в конторе, дорогуша? Ты что-то резковата.

-- ГДЕ ПТИЧКИ?

-- Ты мне сама сказала выставить их наружу, если будут мешать мне спать.

-- Я имела в виду выставить их на заднюю веранду или во двор, дурак.

-- Дурак?

-- Да, ты дурак! Ты что, хочешь сказать, что выставил птичек из клетки?
Ты действительно хочешь сказать, что выпустил их?

-- Ну, я могу сказать только, это что они не заперты в ванной, и в
буфете их тоже нет.

-- Они же там умрут с голода!

-- Они могут ловить червей, есть ягоды, и все такое.

-- Они не могут, не могут. Они не умеют! Они умрут!

-- Пусть учатся или сдохнут, -- ответил я, медленно повернулся на
другой бок и снова начал засыпать. Смутно я слышал, как она готовит ужин,
роняя крышки и ложки на пол, ругаясь. Но Пикассо лежал со мной на постели,
Пикассо не грозили ее острые туфли. Я вытянул руку, он ее полизал, и я
уснул.

То есть, заснул я ненадолго. В следующее мгновение я почувствовал, как
меня мацают. Я открыл глаза -- она лыбилась на меня как ненормальная.
Голая, груди болтаются у меня перед самым носом. Волосы ноздри щекочут. Я
много чего про нее подумал, затем обхватил руками, перевернул на спину и
засадил.

22
Ментовкой она на самом деле не была, она была клерком-ментовкой. И как-то
начала приходить домой и рассказывать мне про парня, который носил лиловую
булавку для галстука и был настоящим джентльменом.

-- Ох, он такой добрый!

Я слушал истории про него каждый вечер.

-- Ну, -- спрашивал я, -- как сегодня поживает наша старая Лиловая
Булавка?

-- О, -- отвечала она, -- знаешь, что произошло?

-- Нет, крошка, потому и спрашиваю.

-- Ох, он ТАКОЙ джентльмен!

-- Ладно. Ладно. Что произошло?

-- Знаешь, он так много страдал!

-- Конечно.

-- Знаешь, у него жена умерла.

-- Нет, не знаю.

-- Не будь таким развязным. Я тебе говорю, у него умерла жена, и он
истратил 15 тысяч долларов на ее лечение и похороны.

-- Хорошо. И?

-- Иду я по коридору. А он навстречу. Мы встретились. Он посмотрел на
меня и говорит со своим турецким акцентом: Ах, вы такая прекрасная! И
знаешь, что он сделал?

-- Нет, крошка, расскажи. Рассказывай скорее.

-- Он поцеловал меня в лоб, слегка, так легко. И пошел дальше.

-- Я могу тебе про него кое-что рассказать, крошка. Он слишком кино
насмотрелся.

-- Откуда ты знаешь?

-- То есть как?

-- Он владелец кинотеатра для автолюбителей. Он им управляет каждый
вечер после работы.

-- Оно и видно, -- сказал я.

-- Но он такой джентльмен! -- сказала она.

-- Слушай, бэби, я не хочу делать тебе больно, но...

-- Но что?

-- Слушай, ты мещанка. Я в 50 местах работал, может в ста. Я нигде
надолго не задерживался. Вот что я пытаюсь сказать: в конторах по всей
Америке играют в определенную игру. Людям скучно, они не знают, чем
заняться, поэтому играют в конторскую романтику. В большинстве случаев это
ничего не значит, кроме препровождения времени. Иногда им удается выхарить
поебку-другую на стороне. Но даже так это просто легкое развлечение, вроде
кегельбана, телевизора или новогодней вечеринки. Ты должна понять, что это
ничего не означает, и тогда тебе не будет больно. Ты понимаешь, что я имею
в виду?

-- Я считаю, что мистер Партизян искренен.

-- Ты на эту булавку наколешься, крошка, не забывай, что я тебе сказал.

Осторожнее с этими пройдохами. Это такая же туфта, как свинцовая
монетка.

-- Он не туфта. Он джентльмен. Настоящий джентльмен. Если б только ты
тоже был джентльменом.

Я опустил руки. Сел на кушетку, взял свой листок с планом и попытался
выучить наизусть Бульвар Бэбкок. Бэбкок делился на 14, 39, 51, 62. Какого
черта?

Я что, не смогу это запомнить?

23
Наконец, мне дали выходной, и знаете, что я сделал? Я встал пораньше,
пока Джойс не вернулась, и пошел на рынок немного подзатариться, и может
быть, я спятил. Я прошел рынок насквозь и вместо того, чтобы купить
славный красный бифштекс или даже кусок курицы для жарки, знаете, что я
сделал? Я выкинул два очка и зашел в восточную секцию, где начал набивать
корзинку осьминогами, водяными пауками, улитками, морской капустой и так
далее. Кассир странно на меня посмотрел и стал выбивать чек.

Когда Джойс вернулась вечером домой, у меня все уже стояло на столе.
Морская капуста, в ней немного паука и кучки маленьких, золотистых,
жаренных в масле улиток.

Я завел ее в кухню и показал добро на столе.

-- Я приготовил это в твою честь, -- сказал я, -- как посвящение нашей
любви.

-- Что это за говно, к чертовой матери? -- спросила она.