Чтение 13–й страницы книги ~На куличках~

И глотает. Нету уж сил карачиться, сонный тонет человек и, засыпая,
молит: "Ох, война бы, что ли... Пожар бы, запой бы уж, что ли"...

Чавкает грязь. Гиблые бродят люди по косе, в океан уходящей. Чертятся
на черном вдалеке белые полосочки - корабли. Ах, не завернет ли ка-
кой-нибудь и сюда? С великого поста ведь всегда заходить начинают. Вот,
в прошлом году уж целых два в феврале зашли, - заверни, миленький, ах,
заверни... Нет! Ну, так, может быть - завтра?

И завтра пришло. Как снег на голову, как веселый снег - свалились
французы.

В тот час сидели на пристани Молочко и Тихмень, вспоминали клуб лан-
цепупов, глядели в даль. Вдали дымок, и все ближе, все быстрее - и уж
вот он, весь виден - крейсер, белый и ладный, как лебедь, и французский
флаг. Тихмень оробел и наутек пустился. А Молочко остался, загарцовал,
взыграл: он первым все узнает, он первым - встретит, он первым - расска-
жет!

- Я счастлив приветствовать вас на далекой, хотя и русской... то
есть, на русской, хотя и далекой земле...

Вот как выразился Молочко: он лицом в грязь не ударит. Ведь у него
француженка-гувернантка была...

Французский лейтенантик, которому сказана была Молочкова речь, не
улыбнулся - сдержался:

- Наш адмирал просит разрешения осмотреть батарею и пост.

- Господи, да я... Я побегу, я - в момент, - и помчался Молочко.

Но к кому сунуться-то, к кому бежать? Никого из начальства нету, за
старшого Нечеса остался. А Нечеса очень невразумителен бывает, коли не в
пору его после обеда взбудить. Беда да и только!

- Капитан Нечеса, капитан... Вставайте же, французский адмирал прие-
хал, желает пост осмотреть...

- Хрр... пфф... хрр... Ко-кого?

- Адмирал, говорю, французский!

- К ч-чортовой матери адмирала, спать хочу. Хрр... пфф...

Молочко стянул с капитана накинутый сверху китайский халат, крикнул
Ломайлова:

- Ломайлов, квасу капитану!

Но Ломайлова нету: ушел нынче Ломайлов трубы чистить. Принесла квасу
сама капитанша, Катюшка.

Капитан хлебнул, кой-какие слова стал понимать:

- Францу-узы? Да что они, спятили? Зачем?

- Капитан, поскорей, ради Бога! Ведь у нас с французами альянс...
Ей-Богу, нагорит!

- О, Господи, откуда? за что? Солдаты, солдаты-то каковы с работами
этими генеральскими! Молочко, гони туда, к пороховому, в сей секунд.
Всех чтобы, дьяволов, в лес угнали! Ни один чтобы с-собачий сын носу не
показал!

И вот, капитан Нечеса стоит, наконец, на пристани, распахнута шинель,
на мундире все регалии.

Главная спица в колеснице - Молочко - вертится, сверкает, переводит.
Адмирал французский не первой уж молодости, а тонкий да ловкий, как в
корсете. Вынул книжечку, любопытствует, записывает.

- А какие у вас порционы солдатам? Так, так. А лошадям? Сколько рот?
А сколько прислуги на орудие? А-а, так!

Пошли всем кагалом в казармы. Там уж успели прибрать, почистить: ни-
чего себе. Только дух очень русский стоит. Заторопились французы на
вольный воздух.

- Ну, теперь их только к пороховому - и все, и слава Богу...

И оставался уж один до порохового квартал, как из дома поручика Нес-
терова вылез Ломайлов. Кончил трубы чистить, очень аккуратно все почис-
тил, и в зале, и в спальне. Кончил - и шел себе до дому с метлой, в от-
репьях - лохматая, черная образина.

Адмирал любопытно вскинул пенснэ.

- А-а... А это кто же? - и повернулся к Молочке за ответом.

Молочко, утопая, взглядом - молил Нечесу, Нечеса свирепо-символически
ворочал глазами.

- Это... э-это ланцепуп, ваше превосходительство! - вякнул Молочко,
вякнул первое, что в голову взбрело. Говорили перед тем с Тихменем о
ланцепупах, ну и...

- Lan-ce-poupe? Это... что ж это значит?

- Это... ме-местный инородец, ваше превосходительство.

Адмирал очень заинтересовался:

- Во-от как? Я и не слыхал такого наименования до сих пор, а этногра-
фией очень интересуюсь...

- Недавно только открыты, ваше превосходительство.

Генерал записал в книжку:

- Lan-ce-poupe... Очень интересно, очень. Я сделаю доклад в Географи-
ческом обществе. Непременно...

Нечеса задыхался от нетерпенья узнать, что такое вышло и что за раз-
говор странный - о ланцепупах.

А адмирал - час от часу не легче - уж новую загогулю загнул Молочке:

- Но... почему же я не вижу ваших солдат, ни одного?

- О-о-они, ваше превосходительство, в... в лесу.

- В лесу-у? Все? Гм, зачем же?

- Их, ваше превосходительство, ланце-ла-ланцепупы эти самые... То
есть они все отправлены, наши солдаты, то есть, на усмирение, значит,
ланцепупов...

- Ах, так это, значит - не совсем еще покоренный народец? Да у вас
тут сюрпризы на каждом шагу!

"Сюрпризы! Какие, вот, от тебя еще будут сюрпризы? Заврусь, запута-
юсь, погублю"... - Молочку уж цыганский пот со страху прошибал.

Но адмиралу было довольно и этих открытий. Ходил теперь - и только
головою кивал: "Хорошо, очень хорошо, очень интересно". Ведь не каждый
это день случается - открывать новые племена.

19. Мученики.

И откуда только прыть взялась у такого человека губошлепого, как ка-
питан Нечеса? Надо быть - с радости, что негаданно все так ловко сошло с
французами. И затеял Нечеса устроить в собрании французам пир на весь
мир.

Французы согласились: никак нельзя, альянс. И пошла писать губерния.
В квартирах офицерских запахло бензином денщики бросили все дела - на-
верчивали офицершам папильотки, а Ларька генеральский разносил приглаше-
ния.

Увидала Маруся, как Ларька в калитку к ним вкатился, так и замета-
лась, загорелась, забилась. Как на ладони, вот встал перед ней вечер тот
проклятый: заря-лихоманка, семь крестов, они с Андрей Иванычем вдвоем, и
Ларька подает письмо генеральское.

- Шмит, не пускай его, Шмит, не пускай, не надо!

В Шмите сжалась пружинка, затомила, заныла, запросила мук.

Шмит усмехнулся:

- Не мочь - надо раньше было. А теперь уж моги, - нарочно открыл
дверь из столовой и крикнул в кухню:

- Эй, кто там, давай-ка сюда!

Ларькино имя все же не смог Шмит назвать Ларька вкатился медно-сияю-
щий, подал билетец, рассказывал:

- И хлопот же, и хлопот с французами этими, беда!

Заставил себя Шмит, расспрашивал нарочно, выдавил даже улыбку. И
Ларька вдруг насмелился:

- А что, ваше-скородие, осмелюсь спросить: французы водки-то принима-
ют, али как? А то ведь, что ж мы с ними...

И даже засмеялся Шмит. Засмеялся - и звенит все выше, на самых высо-
ких верхах звенит, не сорваться бы...

А Маруся - у окна, к Ларьке спиной, - уйти не посмела, - стоит и пле-
чики худенькие ходуном ходят. Видит Шмит - и смеяться перестать не мо-
жет, все выше звенит, все выше...

Одни. Кинулась к Шмиту, на холодный пол перед ним, протянула руки:

- Шмит, но ведь я же для тебя... для тебя то сделала. Ведь мне же бы-
ло ужасно, отвратительно, - ведь ты веришь?

Шмита свело судорогой-улыбкой:

- И в сотый раз скажу: значит - было не достаточно мерзко, не доста-
точно отвратительно. Значит, жалость ко мне была сильнее, чем любовь ко
мне...

И не знает Маруся, что сделать, чтобы он... Туго заплетены пальцы...
Господи, что же сделать, если у нее - любовь, а у него - ум, и ничего не
скажешь, не придумаешь. Но неужели же он сам верит в то, что говорит?
Ах, ничего, ничего не понять! Заковался, замкнулся, не он стал, не
Шмит...

Маруся встала с холодного пола, тихо ушла в зал. Пугали и томили тем-
ные углы. Но не так, как раньше: не Бука лохматый мерещился, не Полудуш-
ка - веселый сумасшедший, не Враг - прыгучий нечистый, - мерещилось Шми-
тово чужое, непонятное лицо.

Зажгла одну лампу на столе; влезла на стул, зажгла стенную. Но стало
только еще больше похоже на тот вечер: тогда тоже ходила одна и зажигала
все лампы.

Потушила, пошла в спальню. "У Шмита - все носки в дырьях, а я целый
месяц все только собираюсь... Не распускаться, нельзя распускаться".

Села, нагнулась, штопала. Досадливо вытирала глаза: все набегало на
них, застило, работы было не видать. Было уж поздно - о полночь, когда
кончила всю штопку. Выдвинула ящик, укладывала, на комоде трепетала све-
ча.

Пришел Шмит. Тяжкий, высокий, мерял спальню взад и вперед, скрипел
пол. Пружинка та самая билась внутри, мучила и мук искала.

Бросил камень Марусе: