Чтение 13–й страницы книги ~Журавленок и молнии~

Что это? Сон после воспоминаний о ночном кладбище? Или
грабитель, который примеривается, как прыгнуть в комнату? Журка
понял, что сию секунду самым постыдным образом завопит "мама".

Но и мама и папа наверняка спят: щель под дверью давно
погасла... Орать? Или подождать?

Журка замер под одеялом - ни дыхания, ни сердечного стука.
Только Федот у него на груди мурлыкал как ни в чем не бывало.

Таинственный черный незнакомец шевельнулся, и Журка услышал:

- Эй...

Голос был нерешительный, тонкий. И силуэт незнакомца сразу как
бы съежился, превратился в мальчишечий. Журкин страх тоже съежился и
тут же растаял совсем. Осталась только досада на себя (вот трус
несчастный) и на мальчишку, которого среди ночи какая-то дурь носит
по деревьям.

- Эй. . - опять окликнул мальчишка.- Там, в комнате... Ты спишь?

Журка скинул удивленного Федота и одеяло, подскочил к окну.

- Чего тебе?-спросил он громким шепотом.

- Ты внук Юрия Григорьевича?

- Да... А что?-откликнулся Журка уже помягче.

- Можно к тебе?

- Зачем?

- Ну, дело есть... Ты не бойся.

- А кто боится?- усмехнулся Журка ,- Просто непонятно: почему
ночью да через окно?

- Если нельзя, тогда ладно...- вздохнул в сумраке мальчишка.

Этот виноватый вздох примирил Журку с неожиданным гостем. К тому
же было очень интересно. Похоже на приключение.

- А как ты сюда доберешься? Доска есть?

- Да нет, веревка... Тут все приспособлено... Журка разглядел,
как мальчишка распутал спустившийся откуда-то шнур.

- Ну, давай,-прошептал Журка.

- Только отойди от окна...

Черная фигурка метнулась и через миг стояла на подоконнике.

Легко и бесшумно мальчишка соскочил на пол.

- Я тут веревку за батарею прицеплю, чтоб не ускользнула,-
объяснил он.- Свет можно зажечь?

- Сейчас - Журка отыскал в углу на гвоздике курточку, положил ее
внизу у двери, чтобы лучи не пробились в щель, и включил настольную
лампу.

Побег на рассвете

Мальчик оказался одного роста с Журкой. Очень худой, темный от
загара, поцарапанный. В одних трусиках, босой. У него были прямые
темно-медные волосы. Они косо падали на лоб. Мальчик посмотрел
из-под волос на Журку с хмурой виноватостью.

Журка почувствовал его смущение и сказал, чтобы хоть что-то
сказать:

- Здорово ты сюда влетел.

- Я эту штуку еще давно придумал. Когда Юрий Григорьевич... тут
жил. Я к нему часто пробирался.

- А через дверь нельзя, что ли? Мальчик досадливо повел острым
плечом.

- Дверь в наши окна видать. Отец или мать заметят, что я в этот
дом иду, сразу начинают: "Опять по чужим людям шастаешь! Лучше бы
делом занялся..." А я любил к Юрию Григорьевичу приходить...

- А-а...- произнес Журка. Произнес чересчур спокойно, потому что
ощутил неожиданный укол ревности. Оказывается, дедушка дружил с
чужими мальчишками. И мальчик будто понял Журку. Опять глянул из-под
волос и тихо сказал:

- Ему по вечерам скучно было. Он один жил...

Эти слова смутили Журку, будто в них был скрытый упрек. И,
словно защищаясь, Журка ответил с легким вызовом:

- Я знаю. Ну и что?

Лицо у мальчика опять стало виноватым. Он зябко поежился и
объяснил:

- Ну... я подумал, что ты мне поможешь. Раз ты его внук... Твой
дедушка меня часто прятал.

Это "твой дедушка" вместо "Юрий Григорьевич" понравилось Журке.
Все встало на свои места. Уже с сочувствием Журка спросил:

- От кого ты прятался? Мальчик опять досадливо повел плечом.

- Да по-разному было... Жизнь такая.

- И сейчас прячешься? Мальчик кивнул. Обвел глазами комнату.

- Раньше здесь раскладушка была... Я гденибудь в уголке
приткнусь, ладно? До утра...утра...

- Как в уголке? На полу?

- А чего?- Мальчик улыбнулся, показав крупные редкие зубы.- Я
закаленный. Крученый, моченый, прожаренный, промороженный...

- Ну да,- усмехнулся Журка.- Поэтому и лазишь ночью по деревьям
гольд, как Маугли.. .

- Я прямо из кровати сбежал. В окно вылез - и сюда.

Журке очень-очень хотелось узнать, от кого сбежал незнакомый
мальчишка и почему прячется. Но приходилось быть снисходительно
сдержанным и чуть насмешливым. Как-то уж настроился Журка на эту
струну. Он вспомнил свою ночную вылазку на кладбище и сказал
наставительно :

- Если собираешься драпать ночью, надо одежду заранее где-нибудь
спрятать.

Мальчик беспечно махнул рукой.

- А, не догадался. Ладно, и так сойдет...- Потом он глянул на
Журку быстро и внимательно. Спросил:- Тебя Юркой зовут?

- Да...

- В честь Юрия Григорьевича?

Журка растерянно мигнул. Он не знал, почему его назвали Юрием.
Но тут же сказал:

- Конечно. А что?

- Ничего. Так...

- А тебя как звать? Мальчик неразборчиво бормотнул.

- Борька? - переспросил Журка.

- Горька,- отчетливо сказал мальчик.- Полное имя Горислав. Но
никто меня полным именем не зовет. Горька - вот и все. Это мне
больше всего подходит. Как наклейка...

- Почему же? - смутившись, выговорил Журка. Горька сказал то ли
шутя, то ли серьезно:

- Да так. Жизнь такая. Горькая... Невезучий я уродился. Одни
шишки отовсюду.

- Какие шишки?

- Всякие. Сегодня опять от отца перепало. С дежурства вернулся
злющий, с мамкой поспорил. . .

- Значит, ты из-за отца сбежал?- сразу пожалев Горьку, спросил
Журка.

- Не... Сегодня из-за другого. Меня хотели расстрелять.

Расстреливают обычно на рассвете. Так написано в книжках. Но
рассвет начинался рано, и, когда за Горькой пришли конвоиры, солнце
стояло уже высоко.

Горька проснулся от долгого, но осторожного стука по стеклу.
Увидел в окне головы братьев Лавенковых и все вспомнил. Он понуро,
но быстро натянул брюки и рубашку, сунул ноги в растоптанные
полуботинки, которые давно надевал не расшнуровывая. Хотел убрать
постель и вдруг подумал: а зачем это человеку, которого через
несколько минут расстреляют?

Но ведь это не всерьез... А если бы всерьез?

Интересно, что чувствует человек, проснувшийся последний раз в
жизни, одевшийся последний раз в жизни? Что он думает, когда у двери
стоят двое с автоматами, чтобы провести его последний раз под ясным
небом до обрыва?

Тоскливая тревога заметно кольнула Горьку. Будто сейчас была не
игра. Не совсем игра... Он выдохнул воздух сердитым толчком, прогнал
страх и вылез в окно. Хмуро сказал братьям Лавенковым:

- Чего греметь-то? Чуть всех на ноги не подняли...- Это все, чем
он мог досадить конвоирам.

С приговоренным к смерти, видимо, не принято ругаться, и старший
Лавенков, Сашка, миролюбиво ответил:

- Да ты что, мы тихонько стучали.- Потом другим, уже строгим
голосом скомандовал:

- Руки...

Горька вздохнул, нагнул голову и заложил руки за спину. А что
было делать? Он покорился судьбе еще вчера, во время военного суда,
который состоялся в сарайчике Егора Гладкова.

Егор тогда спросил у защитника Степки Самойлова :

- Чем ты его можешь оправдать? Степка пожал плечами, растерянно
протер очки и сказал:

- Не знаю...

Он, кажется, добросовестно старался придумать защитительную
речь, но так и не смог.

- Оправдывайся сам. Последний раз,- сказал тогда Гладков Горьке.

Но Горьке тоже нечего было говорить. Все, что можно, он сказал
еще раньше, и его объяснения не убедили никого из судей - ни Егора,