музыкальными приборами, там толстый немец в черных очках, делающих ночь еще
кромешнее, а грех еще замогильней, проваливается в звукоизолирующие двери
своего номера, за ним следует портье с двумя девочками-близнецами младшего
школьного возраста, накрашенными, как взрослые женщины, в волосах девочек
одинаковые металлические броши, они держат друг друга за руки и
оглядываются по сторонам, прозрачный наркотический дым остался после
прошедшей чернокожей пары, лысый англоязычный старик с собакой
рассматривает за столиком бара фотографии толстых голых московских
школьниц, где с обратной стороны написаны телефоны, собака тоже голая, но
худая, с узкой, хищной мордой, официант приносит ей сырое мясо, но она не
ест, ложится и смотрит перед собой, тихо рычит на проходящую мимо Жанну,
ведь собаки не любят мертвецов, в особенности бродячих.
целует и ласкает живых, но мысли ее вечно находятся в недоступной
человеческому пониманию околодонной тьме, если она засыпает, ей снятся
пейзажи безлюдных ночей родного городка, куда ей страшно вернуться,
воспоминания о прошедшей жизни наполняют ее необъяснимым ужасом, постоянно
боится она вспомнить еще что-нибудь, и все равно вспоминает, каждая
подробность повторяет себя, и это бесконечное, омерзительное возвращение
кажется Жанне куда большим стыдом, чем методический разврат с комсомольским
билетом в наплечной сумочке.
Наташе, заворачивая по ступенькам вокруг залома перил, чтобы начать
спускаться вниз. Она останавливает взгляд на Любе и прибавляет глухим
шепотом: - Чего угодно, хозяйка?
сложив руки у живота. - Но тебя туда не пустят, маленькая падаль.
скажет, чего она хочет, пусть не молчит.
- Убить. Кто ты, маленькая падаль? Я вижу одну из черных книг в твоих
руках. Ты понимаешь язык мертвых?
мертвых. Это он подарил мне книгу.
душе. Твой отец вместе с тобой.
поднося книгу к лицу. - Обезьянку убивали, а я ничего не могла сделать, -
голос ее срывается в плачущий стон.
болезнь. Чувство должно проходить через тело. И еще я знаю, кто убил тебя.
тонкий серебристый браслет спиралью.
пирожными, которые Жанна хранит в холодильнике, чтобы иногда угощать
клиентов. Посреди стола стоит ваза с белыми астрами.
сильнее, чем живые, недаром цветами и могилы обкладывают. Ты любишь цветы,
маленькая падаль?
от холода. Зачем цвести перед зимой, когда никто другой уже не хочет, когда
все остальные цветы погибли, и в саду так пустынно, так одиноко? Ты никогда
не думала об этом, маленькая падаль? Это то же самое, как те цветы, что
кладут кому-нибудь в гроб. Смерть тоже хочет быть красивой.
поворачивая его в пальцах. - Я не помню точно, сколько, потому что не
старею. Мне кажется, что если бы женщины не старели, время бы совершенно
перестало их заботить. У меня был один мужчина, из Бельгии, так он уже
умер, и теперь меня навещает его сын. Он точно так же занимается любовью,
как отец. Иногда мне кажется, что это один и тот же человек, да и вообще на
свете множество давно умерших людей, только лица их меняются от времени.
Например, старуха, что раньше жила двумя этажами выше. Ее ударил трамвай и
она умерла, а теперь в соседнем подъезде поселилась точно такая же, только
с другим лицом. Я же чувствую, запах у нее тот же. Меня не обманешь. Глупо,
когда мертвые занимают место живых.
только гости на этой земле.
примеру, постоянно умерщвляю людей. Раз в неделю, по четвергам, езжу в
интернат на окраине города, туда, где воспитывают трудных детей, будущих
воров и проституток. Покупаю себе одного мальчика, вместе со всеми
необходимыми документами, везу его в лес, там мы с шофером привязываем
мальчика за руки и за ноги к ветке дерева, и я душу его ремешком от
сумочки. Мне нравится, когда мальчишки умирают, а перед тем я люблю
откусывать им письки, живым еще, они так пронзительно кричат, бедненькие,
совсем как ягнятки, из того места, где писька росла, я кровь сосу, и пока
мальчик умирает, она становится все слабее, слабее, пока не останавливается
совсем, он уже и не дергается, а она все струится тебе в рот, а потом вдруг
раз - и оборвалась. Хорошо держать ремешок рукой и давить, затягиваешь и
чувствуешь, как жизнь кончается, будто вода, уходящая в песок. Гена, - так
шофера зовут, - надежный человек, он сам глухонемой, а детскую кровь пьет
только из стакана и хлебом заедает, к телу касаться гнушается, надавит в
склянку себе - и выпьет, за ваше, говорит, Жанна Анисимовна, здоровье, ну а
я от крови вечно сделаюсь такая пьяная, что все ему, Гене, разрешаю, любую
гадость. Носимся, бывает, по лесу, совсем как дети. Еще чаю согреть?
Попов всяких, пономарей, дьячков и просто монахов поганых. Совершенно
бесполезные люди. Бляди божьи. Говорят, что раньше они бывали сильные
колдуны. А теперь Бога нигде не стало, веры давно нет никакой, вот сила их
и потерялась, а они все молятся, все крестятся, проповедуют ерунду всякую,
песенки свои воют - срам один. Любовь, говорят, спасет мир. А я, например,
просто в церковь захожу, и ничего мне не делается, перекрещусь наоборот, в
икону плюну, думаю: где ты, Бог? А недавно, знаете ли, пристал ко мне на
улице один поп, в гостиницу потащил, блядь божья, и слышать, паскуда, не
хотел, что меня зовут Жанна, все Любовью называл, а я ему сказала, что
мертвая, мол, твоя Любовь, - не верит. На, тебе, говорю, гляди, - и такое
ему показала, что он перепугался насмерть, креститься стал, сгинь, кричит,
нечистая сила, ну не смешно ли? А у меня вот он - крестик, на шее висит,
хахаха! - Жанна перестает смеяться и понижает голос. - Знаете, девочки, что
я вам скажу - священники очень жопу любят. Больше Бога. Только обязательно
приносят презервативы. А я их презираю. Видеть не могу. И этот вот тоже.
Толстый такой, как сырник деревенский, присел на кушеточку и презерватив
натягивает, будто презерватив тот его от мертвого чрева спасти может, а сам
смеется, вот мол я каков, хоть и духовное лицо, а к проституткам хожу, и
как с ними обращаться - знаю, чтобы венерической болезнью, прости господи,
не заразиться. А какая у меня, мать твою, венерическая болезнь? На мне же
ни одна зараза не живет. Загрызла я его.
засыпающие глаза.
Зубы у нее на редкость здоровые и острые, особенно клыки. Она наклоняет
чайник над большой синей чашкой, что дала Любе, и льет дымящейся,
коричневой струей. - Крови в нем было очень много, всю мне спальню заляпал,
так нагишом катался и катался, с кровати на пол, потом снова на кровать
залезет - и снова на пол - шмяк тушей своей, а кровища так и брызгает, так
и хлещет. Ковры пришлось менять, и обои. Вот какой от одного попа ущерб.
высохли.
один, крепкий такой мужчина, я его на службе в церкви монастырской
соблазнила, поглядела на него раз - и погиб человек, встречались мы с ним в
овраге за стеной, на сырой траве, так он меня Тьмой называл. Тьма ты,
говорит, моя, кромешная, и в глазах у тебя тьма. Землю бывало руками рвал,
корни уважал выдергивать, боль, говорит, природе причиню - она проснется,
озлится на человека, драться с ним начнет. Тогда, говорит, люди другие на
землю родятся, не чета нынешним, новые пророки придут. Ты, говорит, Тьма,
сам Сатана и есть, а я вот тебя - в зад. Все ему это покоя не давало. Вот,
говорит, Сатана подо мной лежит, я его превзошел. Такая безмозглая скотина.
я вечно мертв буду. Его Бог убьет, а со мной никто ничего не сделает.
Глупо. Денег я с него не брала, да и откуда у него деньги? Он мне, впрочем
душу свою за задницу продал - крест нательный. Здесь, говорит, у меня живет
душа, забирай, она мне без надобности, одно от нее страдание. Когда
Лукин Евгений
Панов Вадим
Шилова Юлия
Конан-Дойль Артур
Никитин Юрий
Каргалов Вадим