венная панорама: почерневшие копры, раскиданные среди сопок, словно пи-
рамидки на беспутном великанском погосте. Равнина была настолько громад-
ной, что, невзирая на все старания холмов ее взволновать, все равно ос-
тавалась равниной.
совет, школа им. И.В.Сталина и высшая моя гордость Клуб - бетонная лест-
ница, возносящаяся в недосягаемую пятиметровую высь, а там фонари, ко-
лонны с завитушками... Клуб был сверхъестественно прекрасен, неоспоримый
шедевр сталинского ампира - как и весь сталинский режим, самого всена-
родного стиля в нашем веке. Гришка, одинаково склонный к патриотизму и
мошенничеству, насчитывал у клуба аж пять этажей, включая подвал, чердак
и чуть ли не сцену.
рассыпанные домишки. Дедушка Ковальчук однажды фыркнул пренебрежительно:
"У нас Ворошилова, девятнадцать, а Ворошилова, двадцать один, где-нибудь
там", - и широко махнул рукой в неизвестность. - "Где тут Ворошилова,
двадцать один?" - спросила меня заблудшая старушка, и я с той же хозяйс-
кой досадой повторил: "У нас Ворошилова, девятнадцать, а Ворошилова,
двадцать один, где-нибудь там", - и широким пренебрежительным жестом
отправил старушку в безвестные края - и больше с тех пор никто никогда
ее не видел.
когда по доброй воле не ступала нога белого человека: "отвезли на Ирмов-
ку" означало "отвезли в больницу" - беленый барак в паре-тройке километ-
ров от городской черты, которые считались расстоянием непреодолимым, по-
тому что без дела у нас никто никуда не ходил. Опешили бы, если бы нам
сказали, что можно ходить просто так - гулять, - это называлось "сло-
няться".
изолированные, а часто враждующие микроэдемы - края (через двадцать лет
я не успевал прийти в изумление, пронзая городок из края в край, из сте-
пи в степь за четверть часа).
сортира, открытого всем ветрам. Председатель горсовета, с тем и вошедший
в историю, возвел их на самых видных местах, чтобы наблюдать с балкона,
кто и как часто туда направляется. Направлялся же туда не кто попало, а
аристократия, проживавшая в казенных домах, народ же попроще имел скво-
речники у себя в огороде. А меж сопками, вокруг копров, - горы, горы,
горы, горы битого камня, днем и ночью тащимого бадьями из шахт и влеко-
мого по каменной насыпи в вагонетках на обогатительную фабрику: вечно
склоненные над нашими головами, понуро кивающие в такт шагам конские си-
луэты.
вами тянулись, волновались и прыскали на стыках ржавые трубы (Петергоф,
фонтан "Солнышко"). Ставши своим, я бывало хаживал по ним, балансируя
между жизнью и смертью, от истока до устья.
мысль была: "неужели и здесь люди живут?.." Отовсюду прет - живого места
нет - рыжий слоеный камень, кое-где прихваченный полынью, решительно все
усыпано щебенкой (шлепнешься с разбега - снимешь кожу до мяса, - и сни-
мал-таки, снимал...). Раскаленная летняя степь повсюду сквозит между до-
мишками, тоже щедро исперченная щебенкой и приправленная сизой, одуряю-
щей полынью. Зато сиреневый горизонт беспрестанно струится, как воздух
над костром, и прозрачно синеет невесомая драгоценная инкрустация - гора
Синюха. Вода в колодцах соленая, годится только на стирку; вымоешь голо-
ву в бане - волосы торчат индейскими перьями, питьевую же воду развозит
на кляче водовоз. Зимой, вместе с лошадью упрятанный в иней, на
крючка - хорошо, если висит проволока. Только держись покрепче, если
найдешь местечко, где пристроиться: пол усеян грудами крупного артилле-
рийского пороха - перекаленными экскрементами. Это летом. Зимой же -
нагроможденное многоцветье обледенелых бугров, а если засидишься (хотя
мороз не даст: под тридцать градусов - это норма), рискуешь засесть до
весны. Снег все заносит на глазах, за малейшим бугорком наметает длинню-
щую снеговую... словно бы тень, пытающуюся подняться с земли. К каждому
столбику она поднимается перепонкой, превращая его в солнечные часы из
снега. Хибары занесены до крыш - вогнутые гиперболы взмывают к их краям,
как на монументе покорителям Космоса.
лопатами многослойные снеговые коридоры, сквозь которые нужно было шест-
вовать к саше, муравьиные лабиринты, которыми мы, пацаны, истачивали
толщу слежавшегося снега (а в центре - зальчик с коптилкой), обледене-
лая, словно бы отлитая из матового стекла, крышка у водовоза. Весной -
обезумевшие ручьи с сопок, и нужно было с маниакальной торопливостью
возводить запруду за запрудой, пускать кораблики и уноситься с ними во-
ображением в лакированные тоннели и гроты, которые затмили бы своей
грозной красой все чудеса природы, будь мы раз в пятьсот меньше ростом.
траву в степи, бог знает, зачем, как делается все в Эдеме, - только по-
тому, что это делают все: даже какая-нибудь тихоня, отличница и
звеньевая, видишь, присела на корточки и чиркает стащенными у папы спич-
ками. И добивались-таки своего - разворачивались ночами зарева вполнеба!
нец, безнадежно перебираю и осыпаю поцелуями камешек за камешком, льдин-
ку за льдинкой, порошинку за порошинкой в горделивых, открытых на все
четыре стороны света сортирах, мне хочется плакать от счастья и боли, но
- слезы иссякли во мне, любой мало-мальски чувствительный кот сумел бы
наплакать щедрей...
дрянным бензином полуторке, был склонен плакать еще меньше. По дороге
(железной, беспощадной дороге) он подрабатывал грузчиком, давая такой
класс, что ему немедленно предлагали койку и пайку, но государственный
перст вел его к маме: Советская власть готовила мне сомнительный дар -
жизнь.
Потребсоюз, но всякий раз на его пути становилось: оно - облоно, районо,
гороно, - и он краснел перед укоризненной вывеской, хотя, уведенный из
школы под конвоем на глазах своих учеников, он уже почитал себя свобод-
ным от химеры, именуемой совестью. Однако после первой же искательной
просьбы затюканной педагогической полуначальницы: "А вы нам не поможе-
те?" - он немедленно вернулся в прежнее обличье, вновь сделавшись тем,
кем он и был, - человеком, рожденным помогать: просительная, огорченная
интонация приводила его в движение так же неотразимо, как боевая труба
старого полкового одра.
слез его нескончаемые благодеяния и сверхчеловеческую культурность - в
нашем Эдеме грядущие гунны были уже светочами культуры. Он и спину себе
свернул на ниве благотворительности, разгружая дрова для одной из бес-
численных ученических матерей-вдов: это тебе не возводить социализм под
конвоем за лагерную пайку - бескорыстие противопоказано евреям, - с тех
пор у нас не выводилась вонь экзотических растирок: вы подумайте - змеи-
ный яд, какой-то африканский "Бом-бенге"! Вечная же благодарность вдов и
сирот помогала как мертвому припарка.
ный Василий Васильевич Розанов, чье величие не дано постигнуть чужакам,
совершенно справедливо указывал, что евреи наиболее опасны тем, что иск-
ренне услужливы и привязчивы - оттого каждый из них и находит покровите-
лей (изменников) среди русских.
тать любую подвернувшуюся книгу - чего-то все же наберешься: отец был
принят как свой в круг захолустной сибирской интеллигенции, среди кото-
рой благодаря тюремно-ссыльной политике Советской власти попадались лич-
ности нетривиальные: тот окончил Льежский университет, другой играл в
шахматы с самим Ласкером, третья с такой прямой спиной садилась на стул,
что прочие женщины предпочитали в ее присутствии вовсе не садиться...
многу лет, - зато среди детей этих отверженцев теперь полно известных
литераторов, крупных инженеров, а просто почтенные люди - так все без
исключения.
ссылку и передали детям без уплаты налогов на наследство.
ченко, из-за его однорукости считавшемуся героем гражданской войны. Отец
взвозил для супругов Дерюченко воду в бочке на обледенелую гору, задавал
корму коровам и свиньям, у которых ему позволялось почерпнуть несколько
мелких картошек в мундире, таскал дрова и затапливал печь, - не в своей
комнате, разумеется. За это ему была предоставлена дверь, уложенная на
два ящика и укрытая двумя мешками с соломой и брошенным сверху кожухом,
который воспрещалось выносить из помещения. Одноразовые же услуги - пе-
ревезти, скажем, из степи под покровом ночи (от завистливых глаз по-
дальше) стог сена и едва при этом не замерзнуть - специально не оговари-
вались.
мени заведующая районо Валентина Николаевна Корзун, приглядевшись, выда-
ла отцу талон на носки - до этого он обматывал ноги в брезентовых тапоч-
ках каким-то тряпьем. Более того, через какое-то время, из трех человек,
знавших немецкий язык, райком доверил именно ему перевести для актива
засланные ради ознакомления с идеями врага фашистские пропагандистские
брошюры. Все, что касалось евреев в этих брошюрах, встречало у актива
Володихин Дмитрий
Сертаков Виталий
Орлов Алекс
Корнев Павел
Посняков Андрей
Сапковский Анджей