Чтение 13–й страницы книги ~Повесть о смерти и суете~

-- Любишь меня? -- и дохнула глубоко изнутри горячим и влажным
воздухом, пахнувшим грудным младенцем.

Я не ответил. Не знал - как.

Вместо слов в сознании вспыхнуло резкое желание дотронуться до её
переполненных кровью артерий. Так я и сделал: раскрыл ладони и осторожно
приложил их сердцевинами к тугим сосудам. Одну - на шею, а вторую - на сгиб
за коленом. Почувствовал как наливается в артериях горячая кровь и рывками
выплёскивается вовнутрь её накалявшейся и твердевшей плоти.

Этого ощущения близости к женской крови мне сразу же оказалось
недостаточно, и, оттянув ей голову за волосы, я впился губами в набухшую
жилу под ухом.

Тело её содрогнулось и вытолкнуло из себя жалобный стон.

Испугавшись этого звука, я отпрянул и ладонью перекрыл Нателе рот.

Теперь уже кровь просачивалась и в помутившиеся белки её глаз. А зрачки
стали тонуть в густеющей влаге.

-- Тихо! -- повелел я ей и огляделся.

Она оттолкнула мою ладонь, и, жадно хватив ртом воздух, выдохнула его
на меня вместе с прежними словами:

-- Любишь меня?

Я ответил что знал:

-- Ты хорошо пахнешь. Молоком.

Эта фраза раздразнила её. Задрав шёлковую блузку, она обнажила груди,
обхватила одною рукой левый сосок, а другою порывисто пригнула к нему мою
голову. Синие жилы, сбегавшиеся к соску, пульсировали и изнемогали от
распиравшего их давления. Одна из них, самая толстая, начиналась у ключицы.

Я обхватил её зубами у истока и не спеша стал скользить вниз, к
пылавшему жаром устью. Сосок был твёрд и нетерпелив. Я полоснул по нему
языком сперва осторожно, чтобы не обжечься, но, охладив его своею влагой,
начал тискать его губами. Потом открыл рот шире и принялся медленно
заманивать сосок в горло. Он тыкался в нёбо и трепетал от желания извергнуть
мне в глотку кипящую струю из молока и крови.

Как живой, подрагивал на шнурке передо мной чёрный камушек с белыми
прожилками и глубокими царапинами.

Попытавшись прокрасться взглядом в одну из трещинок, я зажмурился:
камень располагался слишком близко - и в глазах возникла боль.

Тотчас же где-то в затерявшихся глубинах моего существа всполошилось
издавна дремлющее там, но неподвластное сознанию блаженное чувство моей
невычлененности из всего живого. Чувство это, как всегда, было мимолётным,
но настолько сильным, что каждый раз я вздрагивал от мысли, будто именно оно
таит в себе и оберегает от объяснения некую опасную тайну моего
существования.

Я понимал о нём только то, что мимолётное не мимолётно: мгновение любви
есть невообразимо мощная конденсация людского опыта. Не моего личного, не
всемужского даже, а всечеловеческого. Надвременного и двуполого...

Поэтому я, наверное, и люблю женщин!

25. Записывать тишину и воспроизводить её в разной громкости

По всей видимости, Натела любила то же самое. Мужчин.

Она опять издала прежний жалобный стон, но теперь уже самоотрешённый.

Испугавшись, что, впав в агонию, она свалится с лестницы, я стал её
трясти. Как только она вернулась к жизни, - медленно и нехотя, - я вздохнул
и, запрещая издавать звуки, перекрыл ей губы указательным пальцем.

Натела поняла жест превратно, вскрикнула "да", присела на корточки,
расстегнула пояс на моих штанах и дёрнула змейку вниз. Теперь уже
всполошилась и лестница: дрогнула под нами, скрипнула и, подражая Нателе,
издала протяжный стон. Вскинув руки и ухватившись одною за полки, а другою
за потолок, я напряг колени и изловчился удержать сразу и себя, и Нателу, и
лестницу. Устояли все, но зато рухнули в ноги - на голову Нателе - мои
штаны, звякнув пряжкой о металлический поручень.

В то же мгновение скрипнула дверь - и, к моему ужасу, из кабинета
выступил начальник контрразведки. Я остолбенел, а генерал огляделся.

-- Натела! -- крикнул он.

Высунув голову из-под моих штанов, она вскинула на меня строгий взгляд,
приложила к губе со шрамом палец, но сама вдруг кашлянула и отозвалась:

-- Я здесь, Сэрж! Не могу найти твою библию!

Генерал посмотрел в нашу сторону. Я повернулся к нему спиной, зарылся
носом в книги и захлопнул глаза. Сердце, которое только что так громко
стучало, остановилось. В наступившей тишине я представил себя снизу, с
генеральской позиции, согнутого под потолком в жалкую скобку, без штанов, с
голой волосатой задницей в сетчатых брифсах, приобретённых женою в
подпольном Петхаине.

Обратился генерал не ко мне.

-- Ну её в жопу, эту библию! Слезай, потом поищешь!

-- Почему? -- удивилась Натела и выпрямилась.

-- А потому! Хитрожопый он...

Хотел, конечно, сказать "голожопый", подумал я.

-- Ты о ком, Сэрж? -- спросила Натела.

-- О твоём философе! Не нужна мне, мол, ваша сраная библия, заткните её
себе в задницу! Но мы ещё посмотрим - кто и что кому заткнёт... -- и
взревел: -- Да спускайся же ты, наконец!

Я вцепился в пояс на юбке Нателы.

-- А ты успокойся! -- велела Натела то ли Абасову, то ли мне.

-- В Америку, бля, спешит! Поднять там хай на весь сарай: "Вэй да вай,
братья-жидята, мучают красные нас дьяволята!"

-- А библия ему уже не нужна?! -- рассердилась на меня Натела. -- Нужна
она ему всё-таки или нет?

-- Сам не понимает! Гамлет сраный! -- обозвал меня Абасов. --
Петхаинский говнодав!

Теперь уже Натела разгневалась на него:

-- Сэрж, ты опять?! Обещал ведь насчёт Петхаина! Не всем же быть
армянами! И не ругайся при мне: я женщина! И не чета твоей усатой дуре!

-- Она мать моего Рубенчика! -- снова взревел Абасов.

-- Ну и катись к ней в жопу! -- крикнула Натела, а лестница скрипнула и
качнулась.

Абасов выждал паузу и шумно выдохнул. То ли изгнал из себя ярость, то
ли раскурил трубку:

-- Извини! Я ж не на тебя... Я на него... Ненавижу я Гамлетов...

-- А он уже ушёл?

-- Заспешил, сука, в Америку...

Как только я решил, что напряженность в генеральском взоре обусловлена
не гастритом, а близорукостью, Абасов произнёс загадочную фразу:

-- А ты ведь снизу хорошо смотришься! Спасибо!

За что это он? -- подумал я.

-- За то, что хорошо меня знаешь! -- добавил Абасов.

Я не понял генерала.

-- Поняла? -- рассмеялся он.

-- Скажи! -- потребовала Натела.

Действительно, пусть скажет, подумал я.

-- Я имею в виду трусы... -- застеснялся генерал. -- То есть - что
трусов как раз на тебе нету...

Откуда он это знает? -- ужаснулся я.

-- Мне отсюда всё видно! -- сказал Абасов сквозь смех. -- Ну, спускайся
же, наконец! Ко мне...

Я крепче сжал в кулаке пояс на юбке Нателы, а она сказала:

-- Иди к себе, Сэрж, а я сейчас приду... Надо же книгу найти. Другие
согласятся: в Петхаине больше Гамлетов нету...

-- Жду, -- буркнул генерал и шаркнул по паркету обувью. -- Будем - не
чай, будем - вино... Я очень злой!

Снова скрипнула дверь. Потом щёлкнула: закрылась. Стало тихо. Я разжал
кулак на юбке, но так и не шелохнулся. Прошло несколько минут. Натела
наконец развернулась, пригнулась вниз и подняла мои штаны.

Я не оборачивался. Она обвила меня сзади руками и стала наощупь
застёгивать мне пояс.

Как и следовало ждать, я устремился мыслями в будущее. Причём,
представил его себе в формах очень далёкого пространства, отделённого от
того, где находился я сам, большим океаном. Потом задался вопросом: Почему
всё-таки я всегда верю в будущее? Ответил: Потому что оно никогда не
наступает. Сразу возник другой вопрос: Может ли тогда человек или хотя бы
еврей убежать в будущее и не возвращаться в настоящее никогда? Даже в
субботу? Ответил, что пока не знаю: Надо сперва оказаться в будущем.

Мне пришла даже в голову мысль, что, там, в будущем, я буду записывать
на плёнку... тишину. И воспроизводить её. В разной громкости...

-- Вот же она! -- вскрикнула Натела. -- Номер 127!

Она оттеснила меня и стала тащить на себя фолиант, в который я упирался
носом. Фолиант оказался тяжёлым - и если бы я не вырвал его из её рук,
Натела грохнулась бы вниз.

26. Взял и убил себя: бросил меня одну