поймал себя на мысли: лучше бы солдат сам по себе пропал, хоть бы и умер. И
с этой мыслью, промелькнувшей по многу раз в мозгу, с эдакой рябью в
извилинах он и уснул...
прапорщика сделалось известным всем в один день, когда некто Задирайло, он
же полковой мясник, изловил человека, вымогавшего у него сто рублей денег.
Человека этого, с деньгами в кармане, толпа с гулом провела по полку и
бросила, побитого, всего в крови, к дверям особого отдела. Так и началась
известность Скрипицына. Потому как он и был тем человеком, пойманным и
побитым. За жадным Задирайло чуть не следом потянулись и еще людишки в
надежде, что им вернут деньги: из одного Скрипицын угрозой вытянул пятьдесят
рублей, из другого червонец, с кого-то тридцать рублевок... Чудно было, с
чего бы эти прижимистые людишки отдавали свои деньги. Чудно было и то, что
брал их Скрипицын расчетливо, будто имел свое мнение, сколько и с кого
возможно состричь.
Виновным он себя не признал и молчал все следствие, а также отказался от
защитников, взявшись сам себя в трибунале защищать. А когда перешло к нему
слово, принялся мясника обвинять, сколько и когда было им наворовано у
солдат. Сразился он и с другими потерпевшими, которые если не воровали, то
были виноваты в другом, как начальник лазарета военврач Покровский:
старикашка поселил в лазарете солдата, которого баловал отпусками, жратвой,
уколами, а сам им тешился.
угрожая их жизням. Однако добрая половина полка, которую согнали для
слушания в клуб, знала про себя, что Скрипицын говорит правду. Он же делал
одно заявление за другим, настаивая, чтобы указанные факты были расследованы
с той же серьезностью, с какой расследовали вымогательство.
лишь надавливал на этих прыщей, чтобы они не выдержали и лопнули, сами себя
выдав. Сообщил также, что неоднократно докладывал в особый отдел о личностях
потерпевших всю правду, но в особом отделе отмалчивались.
отделе обнаружились. Об этом доложил уже начальник особого Смершевич,
покрываясь испариной на глазах трибунала. В объявленном перерыве, чему были
свидетелями конвоиры, этот Смершевич подлезал к Скрипицыну со всех сторон и
шипел, боясь, что его услышат: "Забыл, откуда тебя вытащили? Сиди тихо,
салоед!" После перерыва слушание было прекращено, и Скрипицына отвезли в
следственный изолятор.
лазарете Покровский. Задирайло отправился в прокуратуру - отзывать
заявление. А в полку начались допросы, дознанья... Сколько голов полетело!
Полк выглядел так, будто с него содрали кожу.
Федорович Победов, который воровал понемногу, а потом и вовсе завязал,
получив командирство. Скрипицына оправдали, и его, к великому удивленью,
взял к себе Смершевич дознавателем в особый отдел. Тогда-то он и получил
важную прибавку в звании, произведенный в старшие прапорщики. И многие потом
слышали, как, бывало, Смершевич его распекал: "Ну ты, сало, я тебя еще не
простил, сиди тихо".
времени потеряли. И про скрипицынское дело совсем было позабыли. Новым
делом, тряхнувшим полк, было дело семерых. Случилось оно без Скрипицына, но
многое изменило и в его жизни. Обычно по осени городской санэпидемстанцией
посылалась машина - и полковой сортир откачивали, полный уже до краев. За
вызов отвечала тыловая служба, но там тогда сменилось начальство и машину
позабыли вызвать. Зимой сортир переполнился, отчего и расположение полка в
укромных местах стало засоряться. Вычерпать говно было невозможно, потому
что зима есть зима. Оставалось или выдалбливать, или ждать весны, чтобы
растаяло. Ведь если бы выдалбливали, то могли и саму теплушку снести.
Тогда-то Федор Федорович Победов самолично и приказал отрыть на задках еще
одну отхожую яму, временную. Ее ковыряли в мерзлой земле семеро солдат,
находившихся на излечении в лазарете. Их привлекли, чтобы не отрывать
здоровых людей от службы, да здоровые и не согласились бы строить парашу.
Доходяги же и этому радовались, чтобы хоть с недельку еще не видать казарму.
Они уже расковыряли яму в человеческий рост, когда наткнулись на глыбистый
оледеневший кабель, но, не разобрав что к чему, долбили по нему ломами как
по камню. Током перерубленного кабеля всех семерых разом и убило. Когда
расследовали их смерть, то обнаружили в штабе карту подземных коммуникаций,
на которой кабель был точно обозначен пунктиром. Эту карту, отдавая приказ,
Победов даже не затребовал. Место для сортира он определил на глазок, по
старинке. Расследование и само гибельное событие поизносили полковнику
сердчишко. Он жалел погибших ребят до боли, укорял себя - и все же не
понимал своей вины, точно произошел простой несчастный случай. Спас
полковника от суда Смершевич - так запутал расследование, что превратил семь
трупов в дым. Сослужив такую важную службу, Смершевич ожидал особого к себе
уважения, но полковник им брезговал, успев втайне и возненавидеть. А однажды
даже прямо высказал, чтобы тот из полка убирался, на что Смершевич ответил,
что сам уберет Победова из полка.
растекся, пролитый неизвестно откуда. И все кругом твердят: "Жид, жид..."
Окруженный этими шепотками, Смершевич страшно, насмерть, запил. Ему
чудилось, что слух распущен самим Федором Федоровичем, то есть Победовым. И
вправду полковник не скупился на "жида". Грозя всем на свете, Смершевич
слонялся пьяный от человека к человеку и горько плакался: "Ну чего он врет?
Ну разве я похож на жида?!" И если его не разубеждали, то лез с таким
человеком драться. А случился слух той же самой зимой. Той же зимой
полковник начал приманивать Скрипицына, и многие слышали, как Смершевич
дознавателю угрожал: "Из грязи в князи лезешь? Гляди, сунешься вперед батьки
в пекло - все твое сало вытоплю".
сгорел, спалив и весь отдел. Многие шкафы оказались незапертыми, будто он
пораскрывал их и рылся в бумагах, потому сгорела и почти половина бумаг.
Потери уточнял и проводил следствие по делу о пожаре Анатолий Скрипицын. К
пожару он был непричастен, потому что как раз отлучался в командировку по
розыску одного дезертира, отчего никто и не думал его подозревать.
вид человеку Победов поручил особый отдел. Сам старик свой срок давно
отслужил, думали, что теперь он спокойно уйдет в отставку, но полковник не
уходил. Полк расклеивался, валился после всех пережитых им дел. Солдаты
бегут из рот, зэки - из лагеря, дозорные на вышках пьяные спят; офицеры
бьются за должности и чины самые мелкие, а в дальних местах и безбожно
спиваются... И будто бы прошлогодняя штукатурка повсюду сыплется, а давеча
повар из котла с борщом крысу выловил и так на нее ругался, будто она-то и
все мясо пожрала, будто прямо из котла хрумкала.
ГЛАВА ПЯТАЯ. Из-под ареста
иной, как Илья Перегуд. Особист укатил из Карабаса, бросив этого человека
посреди двора. В злосчастный тот полдник и двор, и лагерная округа казались
прапорщику Перегуду перевернутыми с ног на голову. Крыша казармы зависла над
небом, будто взмахнув пудовыми крыльями, а лично Перегуда сильно мутило.
Тошнота была не от выпитого, а потому что Илье до смерти хотелось выпить. В
остальном же Илья Перегуд продолжал держаться двух вещей, которые остались
для него святыми, потому как и при самой крайней нужде не могли быть
пропиты: казацкого чуба да казацких усов. "Я казак с Дона - слыхали такую
реку?" Невозможно было оторвать глаз, когда он это говорил! Его сваренная в
водке, щербатая образина мягчела, морщины расплывались, будто круги по воде,
ярче всяких красок изображая то, о чем вспоминалось как бы глубоким
стариком, хотя Илье от роду было едва ли сорок лет. И казалось, помести его
в топку, то чуб с усами и там не сгорят, а из пылающих углей выглянет сам
Перегуд - и огонь загудит, запоет: "Рекуууууу..."
что пробивается порой даже на голых камнях. Он не обзавелся семьей,
добротным домом и овладел разве что самыми забулдыжными ремеслами, не хотел,
да и не мог, напрячься, поднатужиться, не желал превращаться в муравья, как
он говорил. А водка и так, без усилий, доставляла ему радость, без
ненавистного муравьиного труда. Когда Илья Перегуд пил вдосталь, то дни
походили на праздники. Припадая к горлышку звонкой бутылки, он ощущал тот
восторг, какой, похоже, известен лишь младенцам. Перегуд знал сто способов
водки - как ее гонят из риса, пшена, гнилых яблок, древесной стружки,
старого бабьего тряпья и кислых щей. Он же утверждал, что если ничего из
этого не окажется под рукой, то выгонять ее можно, замешивая землю с водой.
Да раз плюнуть, чтоб забродило! И как чудесно выпивалась им первая стопка
после пробужденья. Проникала внутрь будто голый, чуть вылупившийся птенец. С
минуту Перегуд блаженствовал, запрокидывая чубастую голову и чувствуя теплое
трепетанье в груди. Стопка за стопкой - птенчик подрастал, уже расправляя
крылья в его груди, которая делалась от этого широкой да чистой, будто
небеса. А после Илья взлетал! Взлетал, будто сильная вольная птица с жаркими
поющими перьями, с бубенчиками на вороненом хвосте. Подымаясь на
захватывающую дух высоту, откуда и земля казалась не больше сморщенного
грецкого ореха, душа казацкая парила или купалась в текущих ручьями ветрах -
пропахшая табаком, водкой, Доном и дымом казацких станиц.
хозяйство у них было богатое. Поживали они с отцом дружно. Но как-то
отправился старик в Ростов, на колхозном рынке ягодой торговать, а воротился
на пустом возу в обнимку с молодой бабой. Обжился с той бабой, но сына не
разлюбил. Говорил при ней, что хозяйство Илье оставлю, а он пускай решает,
Афанасьев Роман
Максимов Альберт
Сертаков Виталий
Ильин Андрей
Афанасьев Роман
Березин Федор