ведущую к мертвой, битым кирпичом, старыми каменными глыбами и
прочим тяжелым веществом. Прушевский не помогал ему и спросил
потом:
от человека -- мне так и чувствуется, когда я вижу горе мертвых
или их кости, зачем мне жить!
память о скрывшемся навсегда валялись на его месте.
Поэтому Чиклин и Прушевский спешно пошли на котлован по
земляным, немощеным улицам, осыпанным листьями, под которыми
были укрыты и согревались семена будущего лета.
громкоговорящий рупор, а, наевшись, сели глядеть на девочку,
срывая тем профсоюзную культработу по радио. Жачев еще с утра
решил, что как только эта девочка и ей подобные дети мало-мало
возмужают, то он кончит всех больших жителей своей местности;
он один знал, что в СССР немало населено сплошных врагов
социализма, эгоистов и ехидн будущего света, и втайне утешался
тем, что убьет когда-нибудь вскоре всю их массу, оставив в
живых лишь пролетарское младенчество и чистое сиротство.
Чем у тебя папаша-мамаша занимались?
угодил тебе, что ты родилась при советской власти?
будет.
щипать свою рубашку; она ведь знала, что присутствует в
пролетариате, и сторожила сама себя, как давно и долго говорила
ей мать.
было, а жили одни буржуи, то я и не рожалась, потому что не
хотела. А как стал Ленин, так и я стала!
женщина -- твоя мать! И глубока наша советская власть, раз даже
дети, не помня матери, уже чуют товарища Ленина!
одно и то же свое горе, только не говорил, отчего оно, а
старался побольше всем угождать. Его тоскливому уму
представлялась деревня во ржи, и над нею носился ветер и тихо
крутил деревянную мельницу, размалывающую насущный, мирный
хлеб. Он жил так в недавнее время, чувствуя сытость в желудке и
семейное счастье в душе; и сколько годов он ни смотрел из
деревни вдаль и в будущее, он видел на конце равнины лишь
слияние неба с землею, а над собою имел достаточный свет солнца
и звезд.
скорее плакал льющимися неотложными слезами.
Сафронов.-- Ведь здесь ребенок теперь живет, иль ты не знаешь,
что скорбь у нас должна быть аннулирована!
Это я по отсталости растрогался.
стену. Ей стало скучно по матери, ей страшна была новая
одинокая ночь, и еще она думала, как грустно и долго лежать
матери в ожидании, когда будет старенькой и умрет ее девочка.
нее.-- На чем же я спать буду?
какие, а мне есть нечего!
пастилы, реквизированной еще с утра у заведующего продмагом.
-- уже известно.
побледнела от усталости и, позабывшись, обхватила Чиклина
рукой, как привычную мать.
этого малого существа, которое будет господствовать над их
могилами и жить на успокоенной земле, набитой их костьми.
чувство.-- Перед нами лежит без сознанья фактический житель
социализма. Из радио и прочего культурного материала мы слышим
лишь линию, а щупать нечего. А тут покоится вещество создания и
целевая установка партии -- маленький человек, предназначенный
состоять всемирным элементом! Ради того нам необходимо как
можно внезапней закончить котлован, чтобы скорей произошел дом
и детский персонал огражден был от ветра и простуды каменной
стеной!
детстве он глядел на ангела на церковной стене; это слабое
тело, покинутое без родства среди людей, почувствует
когда-нибудь согревающий поток смысла жизни, и ум ее увидит
время, подобное первому исконному дню.
дабы приблизить срок бутовой кладки и остального зодчества.
могу,-- сказал Жачев.-- Вам ведь так и так все равно погибать
-- у вас же в сердце не лежит ничто, лучше любите что-нибудь
маленькое живое и отравливайте себя трудом. Существуйте пока
что!
и одел им ребенка на ночь; мужик же всю свою жизнь копил
капитализм -- ему, значит, было время греться.
писал письма сестре. Момент, когда он наклеивал марку и опускал
письмо в ящик, всегда давал ему спокойное счастье, точно он
чувствовал чью-то нужду по себе, влекущую его оставаться в
жизни и тщательно действовать для общей пользы.
изможденная и жила как в беспамятстве. Лишь раз в год, на
пасху, она присылала брату открытку, где сообщала: "Христос
воскресе, дорогой брат! Мы живем по-старому, я стряпаю, дети
растут, мужу прибавили на один разряд, теперь он приносит 48
рублей. Приезжай к нам гостить. Твоя сестра Аня".
перечитывая ее, иногда плакал.
остановился на холме, в стороне от города и дороги. День был
мутный, неопределенный, будто время не продолжалось дальше -- в
такие дни дремлют растения и животные, а люди поминают
родителей. Прушевский тихо глядел на всю туманную старость
природы и видел на конце ее белые спокойные здания, светящиеся
больше, чем было света в воздухе. Он не знал имени тому
законченному строительству и назначению его, хотя можно было
понять, что те дальние здания устроены не только для пользы, но
и для радости. Прушевский с удивлением привыкшего к печали
человека наблюдал точную нежность и охлажденную, сомкнутую силу
отдаленных монументов. Он еще не видел такой веры и свободы в
сложенных камнях и не знал самосветящегося закона для серого
цвета своей родины. Как остров, стоял среди остального
новостроящегося мира этот белый сюжет сооружений и успокоенно
светился. Но не все было бело в тех зданиях -- в иных местах
они имели синий, желтый и зеленый цвета, что придавало им
нарочную красоту детского изображения. "Когда же это
выстроено?"-- с огорчением сказал Прушевский. Ему уютней было
чувствовать скорбь на земной потухшей звезде; чужое и дальнее
счастье возбуждало в нем стыд и тревогу -- он бы хотел, не
сознавая, чтобы вечно строящийся и недостроенный мир был похож
на его разрушенную жизнь.
желая ни забыть его, ни ошибиться, но здания стояли по-прежнему
ясными, точно вокруг них была не муть родного воздуха, а
прохладная прозрачность.
городских улицах. Женщины ходили медленно, несмотря на свою
молодость, они, наверно, гуляли и ожидали звездного вечера.
человеком, одетым в одни штаны.