Поля Думера в переплете из светло-коричневой кожи с
вытесненными на ней пурпурными цветами. "Ателье мод, парижские
модели" Гислена отделяет цветочный магазин Пьежуа от
антикварной лавки Пакена. Парикмахер Гюстав, у которого служат
четыре маникюрши, занимает второй этаж новенького, выкрашенного
желтой краской дома.
Турнебрид бесстыдная девчонка рекламировала дезинсекционную
жидкость -- "Тю-пю-не". Лавчонка процветала в те годы, когда на
площади Святой Цецилии торговали треской, было ей сто лет.
Витрину ее редко мыли -- не без некоторого усилия сквозь пыль и
запотевшие стекла можно было различить целую толпу крошечных
восковых фигурок, которые изображали крыс и мышей в огненного
цвета камзолах. Зверьки, опираясь на тросточки, сходили с
палубы корабля на сушу -- но стоило им ступить на землю,
крестьяночка в кокетливом платье, хотя мертвенно-бледная и
черная от грязи, обращала их в бегство, опрыскивая "Тю-пю-не".
Мне очень нравилась эта лавчонка, вид у нее был циничный и
упрямый, в двух шагах от самой дорогостоящей французской церкви
она нахально напоминала о правах паразитов и грязи.
году, а ее племянник продал дом. Стоило снести несколько
стенных перегородок -- и вот вам маленький лекционный зал
"Бонбоньерка". В прошлом году Анри Бордо провел в нем беседу об
альпинизме.
семейства вышагивают медленным шагом. Иногда удается нырнуть в
тот ряд, что идет впереди, -- это значит, какое-то семейство в
полном составе зашло к Фулону или к Пьежуа. Зато в другие
минуты ты вынужден топтаться на месте -- два семейных клана,
идущие в двух встречных потоках, увидели друг друга и теперь
долго трясут друг другу руки. Я переступаю мелкими шажками. Я
на целую голову выше обоих потоков, и мне видны шляпы, море
шляп. Большая часть шляп -- черные, жесткие. Время от времени
одна из них взлетает на длину руки, открывая нежное свечение
лысины потом через несколько мгновений медленно опускается на
место. Над фасадом номера шестнадцать по улице Турнебрид хозяин
шляпного ателье, специалист по фуражкам Юрбен в качестве
символа вывесил огромную красную архиепископскую шляпу, она
парит в воздухе, и ее золотые кисти свисают в двух метрах над
землей.
сосед терпеливо ждет, опустив руки. Этот бледный и хрупкий,
словно фарфоровая фигурка, старичок -- по-моему, Кофье,
председатель Торговой палаты. Сдается мне, перед ним все робеют
только потому, что он всегда безмолвствует. Живет он на вершине
Зеленого Холма в большом кирпичном доме, окна которого всегда
распахнуты настежь. Но вот и кончено, группа распалась, шествие
продолжается. Образовалась другая группа, но эта занимает не
так много места -- не успев составиться, она отодвинулась к
витрине Гислена. Колонна даже не остановилась -- разве что чуть
подалась в сторону; мы проходим мимо шести человек, которые
пожимают друг другу руки. "Добрый день, мсье, добрый день,
дорогой мсье, как поживаете, да наденьте же шляпу, мсье, вы
простудитесь; благодарю вас, мадам, сегодня и в самом деле
прохладно. Дорогая, позволь представить тебе доктора Лефрансуа;
ах, доктор, я так рада с вами познакомиться -- муж только и
говорит что о докторе Лефрансуа, который его так прекрасно
лечил, но накройте же голову, доктор, атакой холод вы
захвораете; ничего, доктор быстро себя вылечит. Увы, мадам,
врачей лечат хуже других; доктор -- отличный музыкант. Боже
мой, доктор, а я и не знала! Вы играете на скрипке? Доктор --
на редкость талантливый человек".
женщин в группе, брюнетка, пожирает его глазами, продолжая при
этом улыбаться доктору. Похоже, она думает: "Вот мсье Кофье,
председатель Торговой палаты; как не оробеть в его присутствии
-- от него так и веет холодом". Но мсье Кофье не удостоил ее
вниманием; это обитатели Морского Бульвара -- люди не его
круга. С тех пор как по воскресеньям я хожу на улицу Турнебрид
поглядеть на взлетающие шляпы, я научился отличать обитателей
Бульвара от обитателей Холма. Если на человеке пальто с
иголочки, мягкая шляпа, ослепительно свежая рубашка и он при
движении рассекает воздух -- сомнений нет: это обитатель
Морского Бульвара. Жители Зеленого Холма отличаются какой-то не
поддающейся определению невзрачностью и дряхлостью. Плечи у них
узкие, а на помятых лицах выражение спеси. Вот этот толстяк,
ведущий за руку ребенка, -- я готов пари держать, он с Холма:
лицо у него серое, галстук болтается веревкой.
Кофье. Но за минуту-другую до встречи с ним отворачивается и
начинает по-отечески шутить со своим мальчуганом. Еще несколько
шагов он делает, склонившись к сыну и не отрывая взгляда от его
глаз -- нежный отец и только, -- и вдруг, ловко повернувшись в
нашу сторону, бросает быстрый взгляд на маленького старичка и,
округлив руку, делает широкий и короткий приветственный жест.
Растерянный мальчик шапки не снял -- эти дела решают между
собой взрослые.
колонной верующих, которые выходят от обедни; человек десять,
подхваченные водоворотом, столкнувшись друг с другом,
обмениваются приветствиями, -- но здесь шляпы взлетают слишком
быстро, и мне не удается разглядеть подробности; над этой
жирной и бледной толпой возносится уродливая белая громада
церкви Святой Цецилии: меловая белизна на фоне темного неба;
под защитой этих сверкающих стен она хранит в своих недрах
каплю ночной тьмы. Идем дальше, чуть перестроив ряды. Мсье
Кофье оттеснили мне за спину. К моему левому боку прижали даму
в синем. Дама возвращается из церкви. Она моргает, ослепленная
дневным светом. Господин, который шагает впереди нее и у
которого такая тощая шея, ее муж.
женой, что-то шепнул ей на ухо и заулыбался. Она тут же согнала
со своего желеобразного лица всякое выражение и делает
несколько шагов вслепую. Признак безошибочный -- сейчас будут с
кем-то раскланиваться. И точно, через несколько мгновений
господин выбрасывает руку вверх. Оказавшись на уровне шляпы,
его пальцы, секунду помедлив, осторожно берутся за краешек
полей. Пока он бережно приподнимает шляпу, чуть наклонив
голову, чтобы помочь ей отделиться от головного убора, жена его
слегка подпрыгивает, изображая на своем лице юную улыбку.
Чья-то тень, поклонившись, проходит мимо них, но
улыбки-близнецы в силу некоего остаточного магнетизма еще
секунду-другую держатся на губах у обоих. Когда господин и дама
встречаются со мной, выражение их лиц вновь стало бесстрастным,
хотя вокруг рта еще порхает радостное оживление.
редкими, витрины магазинов уже не так изысканны -- я дошел до
конца улицы Турнебрид. Может, перебраться на другую сторону и
пойти назад? Но пожалуй, с меня хватит, я вдоволь нагляделся на
розовые лысины, на ничтожные, благовоспитанные, стертые лица.
Перейду площадь Мариньян. Я осторожно выдираюсь из потока и
вдруг рядом со мной из черной шляпы выскакивает голова,
принадлежащая, бесспорно, человеку из хорошего общества. Это
муж дамы в синем. О! Великолепный длинный череп долихоцефала,
поросший короткими жесткими волосами, великолепные американские
усы с проседью. Но в особенности хороша улыбка, дивная, учтивая
улыбка. Вдобавок на носу у господина примостилось пенсне.
обернувшись к жене. -- Не понимаю, что он может здесь делать.
Славный мальчуган, очень робкий, он меня забавляет.
вновь накрывший голову и весь еще розовый от смущения, с
упрямым видом потупив глаза, являет все признаки
сладострастного восторга. Нет сомнения, в это воскресенье он
впервые отважился пройтись по улице Турнебрид. Вид у него
такой, будто он побывал у первого причастия. Сцепив руки за
спиной, он отвернулся к витрине с выражением стыдливости; он
глядит, не видя их, на четыре сосиски в блестящем желе,
раскинувшиеся на гарнире из петрушки.
жена: она еще очень молода, хотя кожа у нее шероховатая.
Сколько бы она ни бродила на подступах к улице Турнебрид, никто
не примет ее за даму -- ее выдает бесстыдный блеск глаз и
рассудительный, осведомленный вид. Настоящие дамы не знают что
почем, они любят красивые безрассудства, глаза их -- прекрасные
и простодушные цветы, расцветшие в теплицах.
обыкновению, уже там. Двое из них принялись за еду. Четверо
играют в манилью, потягивая аперитив. Остальные ждут, пока им
Якубенко Николай
Сертаков Виталий
Верещагин Олег
Шилова Юлия
Куликов Роман
Глуховский Дмитрий