своего магазина и отправляется спать. Вот она идет. Я стою, говорит он себе,
курю, а она идет мимо. Я хочу курить? Нет. Я курю, потому что она уходит.
Все, ушла. Теперь до утра один. Кошка бежит. Когда-то их было много в
поселке. Они жили в цоколях домов. Напарник перебил их из этой винтовки.
Холодно. Кошек нету. Он снова идет, глядя на дома актеров. Сверху - снег.
Значит будет тепло. Лишь бы не ветер. На одной веранде - свет. Актеры не
приезжают зимой, думает он. Следы на участке. Забор в одном месте поломан.
Две штакетины лежат на снегу крест-накрест. Он никогда не заряжал и сейчас
тоже не будет. Он пойдет и посмотрит, в чем дело. Он подходит. Выстрел. Как
будто далеко, в лесу. Нет, гораздо ближе. А, это из витража стреляли. Больно
очень, голова болит. Покурить бы. Он падает лицом в снег. Ему уже не
холодно.
ракетных частях и однажды ночью попал под сильное облучение, ночью, во время
учебной тревоги. Ему было двадцать лет. В полупустом поезде, возвращаясь
домой, он подолгу сидел в ресторане, пил вино и курил. Красивая молодая
женщина, которая ехала с ним в купе, совсем не стеснялась его и перед сном
раздевалась, стоя перед дверным зеркалом, и он видел ее отражение, и она
знала, что он видит, и улыбалась ему. В последнюю ночь пути она позвала его
к себе, вниз, но он притворился, что спит, и она догадалась об этом и тихо
смеялась над ним в темноте узкого и душного купе, а тем временем поезд
кричал и летел сквозь черную пургу, и пригородные уже полустанки растерянно
кивали ему вослед тусклыми фонарями. Первые две недели он сидел дома -
перелистывал книги, просматривал прежние, школьные еще, фотографии, пытался
что-нибудь решить для себя и без конца ссорился с отцом, который жил на
большую военную пенсию и не верил ни одному его слову и считал симулянтом.
Выходное пособие, которое выдал полковой бухгалтер, кончилось, и нужно было
искать работу. Он хотел пойти шофером в соседнюю больницу, но там, в
больнице, ему предложили другое. Теперь, после армии, в конце снежной зимы,
он стал санитаром в больничном морге. Ему платили семьдесят рублей в месяц,
и этих денег ему хватало, потому что с девушками он не встречался, а только
иногда ездил в парк, катался на чертовом колесе и смотрел, как в
танцевальном зале с прозрачными стенами танцуют незнакомые люди. Однажды он
заметил здесь девушку, с которой учился когда-то в одной школе. Она приехала
в парк с каким-то парнем на спортивной машине, и санитар, укрывшись в
сумраке больших деревьев, наблюдал, как они танцуют. Они танцевали с
полчаса, потом хлопнули дверками и покатили вглубь парка по освещенным
аллеям. А через несколько недель, в мае, в морг привезли мужчину и женщину,
которые разбились на машине где-то за городом, и он не сразу узнал их, а
затем узнал, но почему-то никак не мог вспомнить ее фамилию, и все смотрел
на нее и думал о том, что три или четыре года назад, еще до армии, он любил
эту девушку и хотел, очень хотел постоянно быть с ней, а она не любила его,
она была слишком хороша, чтобы любить его. И теперь, думал санитар, все это
кончилось, кончилось, и непонятно, что будет дальше...
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. САВЛ
тридцатилетняя учительница нашей школы Вета Аркадьевна, строгая учительница
по ботанике, биологии, анатомии, танцует в лучшем ресторане города и пьет
вино с каким-то молодым, да, молодым сравнительно человеком, веселым, умным
и щедрым. Скоро музыка кончится - пьяные скрипачи и барабанщики, пианисты и
трубачи покинут эстраду. Ресторан с приглушенными огнями рассчитает
последних гостей, и тот сравнительно молодой человек, которого ты никогда в
жизни не видел и не увидишь, увезет твою Вету к себе на квартиру и там
сделает с ней все, что захочет. Не продолжай, я уже понял, я знаю, там, на
квартире, он поцелует ей руку и потом сразу проводит домой, и утром она
приедет сюда на дачу, и мы сможем увидеться, я знаю: мы увидимся с ней
завтра. Нет, не так, ты, наверное, ничего не понимаешь или притворяешься,
или ты просто трус, ты боишься думать о том, что случится с твоей Ветой там,
на квартире человека, которого ты никогда не увидишь, а ведь тебе, конечно,
хотелось бы взглянуть на него, разве я говорю неправду? Ясное дело, мне
хотелось бы познакомиться с ним, мы пошли бы куда-нибудь все вместе, втроем:
Вета, он и я, в какой-нибудь парк города, в старый городской парк с чертовым
колесом, мы бы катались, и беседовали, все-таки интересно, я говорю:
интересно, нам было бы интересно втроем. Но может быть тот человек не такой
умный, как ты рассказываешь, и тогда было бы не так интересно, и мы бы зря
потратили вечер, был бы неудачный вечер, только и всего, вот и все, но по
крайней мере Вета поняла бы, что со мной гораздо интереснее, чем с ним, и
никогда больше не встречалась бы с ним, а в ночь моего прихода в Край
Одинокого Козодоя всегда выходила бы на мой зов: Вета Вета Вета это я ученик
специальной школы такой-то выходи я люблю тебя, - как раньше. Поверь мне:
она всегда выходила на мой зов, и мы до утра бывали вместе у нее в мансарде,
а после, когда начинало светать, я осторожно, чтобы не разбудить Аркадия
Аркадьевича, спускался в сад по наружной винтовой лестнице и возвращался
домой. Знаешь, перед тем, как уйти, я обычно гладил ее простую собаку, и
вообще немного играл с ней, чтобы она не забывала меня. Это ерунда, зачем ты
придумываешь всю эту ерунду, наша учительница Вета Аркадьевна никогда не
выходила на твой зов, и ты ни разу не был у нее в мансарде - ни днем, ни
ночью. Ведь я слежу за каждым твоим шагом - так советовал мне доктор Заузе.
Когда нас выписывали о т т у д а, он советовал: если вы заметите, что тот,
кого вы называете о н, и кто живет и учится вместе с вами, уходит
куда-нибудь, стараясь быть незамеченным, или просто убегает, следуйте за
ним, постарайтесь не упускать его из виду, по возможности будьте ближе к
нему, как можно ближе, ищите случай приблизиться к нему настолько, чтобы
почти слиться с ним в общем деле, в общем поступке, сделайте так, чтобы
однажды - такой момент непременно настанет - навсегда соединиться с ним в
одно целое, единое существо с неделимыми мыслями и стремлениями, привычками
и вкусами. Только в таком случае, - утверждал Заузе, - вы обретете покой и
волю. И вот я, куда бы ты ни пошел, следовал за тобой, и время от времени
мне удавалось слиться с тобой в общем поступке, но ты сразу прогонял меня,
как только замечал это, и мне опять становилось тревожно, даже страшно. Я
боялся и боюсь вообще многого, лишь стараюсь не подавать вида, и мне
кажется, ты боишься не меньше моего. Вот, например, ты боишься, вдруг я
стану рассказывать тебе правду о том, что делал с твоей Ветой в ночь твоего
прихода тот сравнительно молодой человек у себя на квартире. Но я все-таки
расскажу об этом, потому что не люблю тебя за то, что ты не хочешь слиться
со мной в общем поступке, как советовал доктор. Я расскажу тебе и о том, как
и что делали другие молодые и немолодые люди с твоей Ветой у себя на
квартирах и в гостиничных номерах в те ночи, когда ты спал на даче отца
твоего или же в городе, или т а м, после вечерних уколов. Но прежде я должен
убедить тебя в том, что ты никогда не был в мансарде акатовской дачи, хотя и
убегал поздними вечерами в Край Козодоя. Ты смотрел на освещенные окна
особняка через щели в заборе и мечтал войт в парк, прошагать по дорожке -
от калитки к парадному крыльцу, я понимаю тебя, прошагать по дорожке, легко,
непринужденно, а шагая, поддеть ногой две или три прошлогодние шишки,
сорвать цветок на клумбе, понюхать его, постоять у беседки - просто так,
оглядывая все кругом с легким прищуром всепонимающих глубоких глаз, затем
постоять под высоким деревом, где скворечник, послушать птиц - о, я хорошо
понимаю тебя, я сам с удовольствием сделал бы то же самое и даже больше:
шагая по дорожке акатовского сада (или парка - никто не знает, как лучше
называть их участок, и всякий называет как кому вздумается), я поиграл бы с
их прекрасной простой собакой и постучал бы в парадную дверь: тук-тук; но
сейчас я признаюсь тебе: я, как, впрочем, и ты, - мы боимся этой большой
собаки. А если бы мы не боялись ее, если бы, предположим, ее вообще не было,
- разве мы смогли бы позволить себе все это, разве только из-за собаки мы
не можем постучать в дверь? - вот мой вопрос к тебе, я хотел бы поговорить
об этом еще немного, меня страшно занимает эта тема. Мне кажется, ты снова
притворяешься, неужели все это так интересно, ты заговариваешь мне зубы, ты
не желаешь, чтобы я рассказал тебе всю правду о Вете, о том, что делали с
ней в своих квартирах и номерах те молодые люди, которых ты никогда не
увидишь ну почему скажи мне наконец почему ты или почему я почему мы боимся
говорить про это друг другу или каждый себе во всем этом так много правды
почему почему почему да много знаешь но знаешь если не знаю я же. ничего и
ты ничего мы ничего про это не знаем мы пока или уже не знаем что ты можешь
рассказать мне или себе если у тебя как и у меня не было ни одной женщины мы
не знаем как это вообще как бывает мы только догадываемся мы можем
догадываться мы только читали только слышали от других но и другие тоже
толком ничего не знают мы однажды спросили у Павла Петровича были ли у него
женщины дело происходило у нас в школе там в конце коридора за узкой дверью
где всегда пахнет куревом и хлоркой да в уборной да в туалете Савл Петрович
курил он сидел на подоконнике то была перемена нет после уроков я остался
после уроков делать уроки на завтра нет нас оставили после уроков делать
уроки на завтра по математике плохо учимся маме сказали особенно по
математике очень трудно устаешь очень болезненно нехорошо какие-то задачи
почему-то слишком много задают уроков надо чертить и думать слишком
заставляют Савл Петрович зачем-то мучают примерами говорят будто кто-то из
нас когда закончит школу пойдет в институт и станет кто-то из нас некоторые
из нас часть из нас кое-кто из нас инженерами а мы не верим ничего подобного
не случится ибо Савл Петрович вы же сами догадыветесь вы и другие учителя мы
никогда не станем никакими инженерами потому что мы все ужасные дураки разве
не так разве эта школа не специальная то есть не специально для нас зачем вы
обманываете нас с этими самыми инженерами кому это все нужно но дорогой Савл
Петрович даже если бы мы и стали вдруг инженерами то не надо нет не следует
не согласен я заявил бы в комиссию не желаю быть инженером я стану продавать
на улице цветы и открытки и петушков на палочке или научусь тачать сапоги
выпиливать лобзиком по фанере но не соглашусь работать инженером пока у нас
не образуется самая главная самая большая комиссия которая разберется со
временем не так ли Савл Петрович у нас непорядок со временем и есть ли смысл
заниматься каким-то серьезным делом например чертить чертежи черными
Афанасьев Роман
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Максимов Альберт
Ильин Андрей
Володихин Дмитрий